Любовь моя

*

Аня, судорожно ища повод продолжить разговор с Леной, начала торопливо делиться:

— Лариса как‑то писала мне: «В детстве были писатели, которые влияли на формирование меня как человека и будущего писателя. Это Некрасов, Короленко и Лермонтов. Без них я жалела бы только себя. А масштаб Пушкина я оценила много позже, чем Чехова».

«Я себя через запятую рядом с великими не числю. Но пусть что угодно говорят обо мне завистники — я доверяю мнению Василия Белова о моих книгах, его честному, мудрому слову. Наше с ним ни к чему не обязывающее эпистолярное знакомство мне очень дорого. Мы состояли в долгой переписке. Жаль, что к тому времени он был уже очень болен. Да и я никак не отходила от тяжелой затяжной болезни и всяких там химий и облучений, поэтому не могла к нему приехать в гости, о чем до сих пор сожалею», — писала мне Лариса.

— Не поучиться, за благословением ездят к современным классикам, — настырно встряла в рассказ Ани Инна. И подумала ревниво: «Она и к Лариске заезжала-захаживала?»

— «Василий Иванович писал мне письма, присылал открытки, в которых поддерживал мои начинания, вселял веру в мои возможности, указывал на недостатки и недочеты, предрекал моим книгам большой успех, награды и долгую жизнь. Он же рекомендовал меня в Союз писателей, так сказать, рукоположил на писательство. И вот милостью отзывчивой судьбы — я писатель! Сделал ли для меня кто больше? — продолжила пересказ Ларисиных писем Аня. — Были у меня доброжелательные встречи с воронежскими писателями Надеждой Серединой и Владимиром Андреевичем Добряковым, телефонные разговоры с прекрасным детским писателем из Екатеринбурга Владиславом Петровичем Крапивиным. Они писали рецензии на мои первые книги. Но только золотой ключик Василия Белова поистине открыл мне дверцу в писательство. Из его рук я получила благословение. Моя первая книга для взрослых — приношение его таланту».

— Так вот откуда «растут ноги» ее уверенности в себе, — завистливо протянула Инна.

— «Со временем сын запустит все мои произведения в интернет. Пусть читают все кому не лень. Я буду только рада, если круг читателей расширится», — говорила мне Лариса.

Каждый писатель хочет быть услышанным. И знаки внимания ему приятны: значит, жил и что‑то делал не только для себя, — закрыла тему Аня.

— Работая где‑то на предприятии, любой человек тоже не только для себя что‑то производит, — резонно заметила Жанна.

— И тоже хочет, чтобы его ударную работу заметили, — согласилась Аня.

Лена прошептала на ухо Инне:

— Знаешь, о моих книгах для подростков специалисты говорили как о научных трудах. А я чуть кокетливо отшутилась, мол, получается, я кандидатскую написала за месяц, и докторскую за полгода? Но один известный профессор-математик, его зовут Олег Петрович Околелов, ответил мне очень даже серьезно: «Ваш талант родился в детдоме, а не тогда, когда вы взяли в руки перо. Эти книги созданы всей вашей жизнью, а полгода вы записывали готовое, уже сформированное в вашей голове». Представляешь, мои мысли вслух выразил!

*

— Инна, что‑то меня сейчас неустанно хвалят в прессе и по телевидению часто показывают, будто заранее намекают на то, что хотят прокатить на очередной премии. Только они с некоторых пор потеряли для меня свою привлекательность. Не стану я подавать на конкурс, — сказала Лена.

— Брякнула просто так, для красного словца? Эта тема для тебя слишком болезненная? Я не далека от истины? Не часто попадаешь в русло, которое выносит на поверхность… Представь себе, что это твой последний… или единственный шанс. Своей болтовней я вернула тебя к тому, о чем ты предпочитаешь не задумываться? Послушай, а как это — «прокатить»? Объясни, — попросила Инна.

— Прием есть такой. Хотят, допустим, при переизбрании завалить какого‑нибудь неугодного преподавателя, кандидата наук. Он, конечно, упирается, доказывает, что не хуже других, а может быть и лучше многих. Правильно? Так вот, чтобы не было шума и споров, на своем факультете его начинают упорно хвалить и возвеличивать, но при утверждении на Совете института забрасывают черными шарами. А решению Совета назад ходу нет. Поезд ушел. Поздно «кучковаться» и сплачиваться, дружить против кого‑то. После такого сюрприза не скоро прочухаешься.

— Хитро.

— А ты как хотела, умные.

— Может, у тебя возрастная мнительность, а на самом деле как писателя тебя искренне уважают и ценят? Запомни, мнительность — это грех.

— Хотелось бы верить. Я младенец, без году неделя в писательской колыбели, а у нас там есть зубры и аксакалы в литературе. Но и им не всем удается «пробиться» к наградам, получить признание.

— Все равно не опускай руки, верь, и пока не наступила жалкая немощь старости, пиши «до свинцовой боли воспаленных глаз», не боясь, что устроят нечестную обструкцию. Не снижай свои стандарты. Выдержишь. У меня глаз наметанный. Я таланты за версту вижу. Пиши такие книги, какие хотела бы читать сама. Попутного ветра тебе в паруса. «Стремись на Луну. И если даже не попадешь туда, все равно останешься между звезд».

— Сковывает необходимость бороться за каждую копейку, собирая деньги на издание. Но счастье в пути, а не на вершине. Так учила нас в школе математичка? Прекрасным человеком и талантливейшим педагогом была. Царствие ей небесное. Она верила в меня, а я — ей. С раннего детства моя основная жизнь проходила внутри меня, поэтому я считала себя не тупее домашних, как можно было бы предположить. Но полной уверенности в своих способностях не было, я нуждалась в ее поддержке.

Знаешь, я последнее время часто вижу один и тот же странный сон. В нем я пытаюсь выбраться из лабиринта знакомых улиц, но у меня ничего не выходит. Я мучаюсь, задыхаюсь… и просыпаюсь.

— Не можешь выбраться из золотой клетки своего таланта?

— Смеешься? А раньше я во сне летала.

— Прекрасная была реинкарнация!

— Я не шучу. Этот сон повторяется и повторяется, точно я зациклилась на чем‑то. А вдруг это означает, что в своих книгах я топчусь на месте и не могу найти выход? Но я чувствую, что не исписалась. Возможно, мне пора поменять тему, направление, жанр?

— Догадываюсь, в каком состоянии ты пребываешь по ночам. Стенокардия тебя изводит, — поставила верный диагноз Инна. — Я тоже ею страдаю, и давно оставила надежду излечиться.

— …И все же, почему ты пишешь? Тебе в книгах комфортнее, чем в жизни, вот и собираешь в них «и жизнь, и слезы, и любовь»? Это попытка разобраться в себе и укрыться в литературе как в некоем убежище? — спросила Инна.

— Я в себе разобралась еще в детдоме. Мне было шесть лет, когда я осознала, что у меня нет родителей, и в своей жизни я должна буду надеяться только на себя. И это многое определило во мне.

— Ого!

— Человек не всегда знает, почему он что‑то делает, почему поступает так, а не иначе. Это часто связано с внутренним ощущением потребности. «Я должна это сделать, иначе буду чувствовать дискомфорт». В последнее время писательство и есть моя настоящая жизнь. Работа теперь — только финансовая необходимость. Что может быть дороже возможности распоряжаться своим временем, собственной жизнью и тратить ее на любимое дело! Ты понимаешь, до какой степени это для меня важно? Я не представляю себе что‑то другое, от чего могла бы получать столько радости. Знаешь, если бы не мои книги, еще не известно, выжила бы я после операции? Они и теперь помогают мне преодолевать трудности, держаться на плаву и ничего не бояться, кроме смерти.

«О Лене можно сказать, что она слишком смелая, чтобы жить долго и богато. Парадокс», — подумала Инна.