Любовь моя

— На данном этапе развития нашей страны христианство в России служит делу мира. И это сейчас самое важное. — Лена опять попыталась приостановить вновь разворачивающуюся беседу.

— Ты слышала, что эта книга получила столичную премию? — спросила Инна.

— Рада за него, — ответила Лена.

— А я думала, премии дают за создание образа достойного современного человека, за возвышение его души, — сердито сказала Аня.

— Конфессиональную премию. Там, наверное, другие приоритеты, — заметила Инна. — Видно, заручился поддержкой со стороны церкви и чиновников от литературы и искусства. Значит, хорошо служил. Церковь построил. Хвала ему. Светская власть при Союзе возводила представительные административные здания, а теперь религиозная власть — церкви.

— Не извращай, не передергивай. Народ строил! — вскипела Жанна.

— В струю попал, в моду. Книга претендует на бесконечную народную память? Попробовал бы он выпустить ее в шестидесятые! — рассмеялась Инна.

— После войны религию не поощряли, критиковали, но храмы не уничтожали. Я сама из любопытства в студенческие годы посещала церкви как музеи. Как‑то раз даже заутреню с интересом наблюдала, — вспомнила Лена. — Но не впечатлила. Научные семинары мне были интереснее.

— Чудное теперь время! Еще вчера чиновники призывали на линию огня для борьбы с мракобесием, а сегодня они же все со свечками в храме стоят. Церковь дает премии за проповедование, внедрение и распространение разводов и безотцовщины. Тогда о чем мы тут рассуждаем? Подтверждается и утверждается факт растления человека, как положительный, — возмутилась Аня. И добавила грустно:

— Я, конечно не навязываю свое мнение…

— Ну как же, автор осваивает новые «художественные» пространства, — сделала еще один едкий намек Инна. — Мы наблюдаем духовное и религиозное возрождение и возвышение пастыря и его паствы!.. Только не всё дозволенное полезно, и не всё полезное дозволено. На лжи и поддакивании никогда ничего доброго не произрастает.

— Вера — один из инструментов борьбы с разобщенностью, она связующее звено и может сыграть не последнюю роль в укрепления страны, когда надо помочь переломить ситуацию, — заметила Лена. — Я, правда, с церковью во многом не согласна, когда она только оболочка… Мне вера понятней, но опять же…

— Внешние намерения может быть и правильные, но… — прервала Лену Инна и умышленно, будто дразня ее, не закончила свою мысль.

Потом продолжила:

— Церковь и до семнадцатого года подрывала государственные устои России, стремилась дистанцироваться от царской власти, иметь собственное правление без надзора, чтобы побольше нахапать себе богатства. Какая же власть без денег! Правильно, что Петр Первый упразднил патриаршество. Их религиозная воля уже тогда пробуксовывала. Иначе попы не слезли бы с его шеи, не дали развернуть реформы и пробудить Россию. Церковь никогда не была вне политики. Из истории мы знаем примеры, когда она брала в свои руки и светскую власть, только ни к чему хорошему это не приводило. По моим наблюдениям церковь во многом безнравственна. Она, наверное, в корне, в принципе не может быть иной?

— Зачем ты так… Вряд ли в комиссии досконально изучали книгу. — Это Жанна попыталась непонятно за кого заступиться. А может, она просто уходила от Аниной категоричности, больно ее жалившую. Ей хотелось собраться с мыслями и срочно изобрести аргументы, способные отразить натиск подруг. Но, ничего разумного не придумав, она сказала неуверенно:

— Премии дают, в основном, мужчины, а для них личность писателя важна и его профессия. По их понятиям этот священник, видно, и есть герой нашего времени, в том смысле, что…

— Ну, если только с твоего высочайшего соизволения. Ты ни о чем не умолчала? Не будешь потом кручиниться? — съязвила Инна, и тем самым отбила у Жанны желание продолжать разъяснение.

«Нашли время для непримиримых споров», — устало смежила глаза Лена. Но ей еще раз пришлось вмешаться в разговор подруг.

— Религия одна из скреп во взаимоотношениях людей и государств, — как бы нехотя заметила она.

— И яблоко раздора, — тут же «выстрелила крупнокалиберным снарядом» Инна.

— В нашем сложном мире, в агрессивном окружении других верований нельзя пренебрегать своей верой только потому, что кому‑то не нравится кто‑то из ее служителей. И если рассуждать масштабно, то этот вопрос не так прост и безобиден, как кажется на первый взгляд. Не будем его касаться среди ночи, оставим открытым, — попросила Лена. — Ну, а книга?.. Каждый писатель волен высказывать свою точку зрения, а читатель — соглашаться с ним или нет, — через силу сказала Лена, прикрыла отяжелевшие веки и, может быть, отключилась.

— Ну, ты у нас человек-совесть. Тебе можно доверять, — пробурчала Инна и на какое‑то время угомонилась.

32

— …Произведение писателя, как правило — квинтэссенция его личности. Я всё о той же книге. Бывают, конечно, исключения, — попыталась «освежить» тему Аня.

— Я могу чем‑либо восхититься, но меня трудно удивить или раздосадовать, — сказала Инна, тем самым подтвердив ранее высказанную Леной мысль. — Давайте прекратим муссировать…

Инна повесила длительную задумчивую паузу.

И вдруг выдала вопрос вопросов:

— Лена, а каковы рецензии на твои книги? Допустим, на только что изданный роман? Он без предисловия.

— Вот и я оказалась в центре внимания.

— Не вижу другого способа втянуть тебя в полемику. Разве что разозлить.

— На новую книгу? — переспросила Лена.

— На очередную жемчужину из ожерелья твоего творческого наследия.

— Как всегда шутишь. Всякие. Есть формальные отписки, составленные из общих фраз, мол, пишет о любви, о смерти, о боли, о том, что слова отечество, честь и верность на самом деле вызывают прекрасные сильные чувства, понятные каждому достойному члену общества. Другие утверждают, что живой ум — броня писателя и его путеводная звезда. Хвалят. А я критику жду. Хотя бы в личном плане. Третьи утверждают, что автор необычайно гармоничен, пытаются сравнивать с великими писателями, чего я очень не люблю. И т. п.

— Ну, если бы с Лермонтовым! — поддела Лену Инна.

— Чего захотела!

— Шучу. Знаю, для тебя никто с ним рядом пока не стоит ни по обличительной силе и темпераменту, ни по яркости и выразительности средств, ни по мощи слова и глубине мыслей. Я тоже до сих пор каждой клеточкой тела чувствую его пробивающие сердце стихотворения, тону в потоке его бичующих строк. Вот кто призван быть поэтом! Он доставал слова из своего израненного сердца. Некрасов сочувствовал, а он еще и звал к борьбе: А как он чувствовал язык! Буквально дышал им! У него восхитительное восприятие и изложение звуков речи. Он лучший из лучших.

— Потому, что он близок тебе, созвучен твоей душе.

— Ленка, я помню твои выступления в классе: голос звенел, слезы стояли в глазах…

— Моя душа колебалась в такт с каждым его словом. Его родина — моя родина. Его чувства — мои чувства, — ностальгически произнесла Лена.

— Он задал вектор русской поэзии.

— И прозе. Сам Толстой вышел из Бородино.

— Меня потрясает его провидческое: «Настанет год, России черный год…»

— Я не разделяю твоего мнения. Русская поэзия, прежде всего, отталкивается от Пушкина. Он неисчерпаем, — сказала Жанна.

— Я не умаляю заслуг гения. «Тому судья лишь Бог и совесть», — успокоила ее Лена.

— Если Пушкин — Бог в литературе, тогда кто остальные? Им тоже хочется славы, хочется хорошо жить. Может, в каждом поэте сидит Пушкин и им приходится решать: преодолевать его в себе или договариваться? А Малевич, например, предлагал выбросить всё из музеев, опустошить их, снять кожу с классики. Помните его лозунг «Идите и остановите прогресс!» Считал, что таким способом потащит культуру вверх, — насмешливо напомнила Инна. — Это был безумно болезненный путь к гармонизации. На голом месте, без базы, формировавшейся веками? Иногда надо защищать искусство от собственных гениев. И не только искусство, но и страну от не очень умных политиков. Я читала, что Малевич видел красоту крестьянского труда, но сама я этого в его картинах не заметила. По мне так он знал только ее внешнюю сторону, как горожанин, мечтающий поспать на сене.