Любовь моя

— Он прав. Я где‑то слышала очень интересную и точную фразу на эту тему. В ней утверждалось, что если бы люди быстро росли нравственно, то русские после Пушкина не аплодировали бы Сталину, а немцы после Гете — Гитлеру, — сказала Инна.

— Но, читая и познавая накопленное веками, каждое поколение воспитывается. Литература строит, формирует человеческие сердца. Мы хотели быть лучше, добрее, умнее и становились такими. Нас так воспитывали. Священник считает, что возврат к религиозному сознанию изменит человека к лучшему? Что‑то я этого не заметила… за последнее тысячелетие. Социальные факторы оказывают на него большее влияние, чем религиозные. Было семь смертных грехов — если я правильно помню, — а теперь их что‑то порядка тринадцати. Одна наркомания чего стоит!

— Они всегда существовали в природе человеческой, но теперь получили широкое распространение. И всё по причине безразличия. Именно с молчаливого согласия равнодушных людей на земле совершаются и множатся преступления, — оспорила последнее Анино замечание Жанна.

— Всегда было подчинение слабых сильным. И на уровне государств это происходило, и, что самое обидное, в семьях. И религия подчиняла, — подтвердила более ранние Иннины слова Аня.

— Но в рамках богобоязненных людей держала, — отметилась репликой Жанна.

— Страхом, унижением и бездумным повиновением.

— Поспешу прибегнуть к авторитету известных философов. Народ — это духовная общность…

Инна остановила Жанну:

— Ты нам еще славянофилов припомни. Те хотя бы придерживались идеи независимости народа от власти. Пойми, не духовность несла церковь, а отказ от способности мыслить самостоятельно. Подчинение самодержавию и религии было идеологией не только российской империи.

— Нас в городском детдоме учили без страха жить в реальном мире, — вспомнила Лена. — И до сих пор мы не растеряли своей сути, заложенной в нас посредством добра и справедливости.

— Ладно, у нас с начала двадцатого века был тотальный атеизм, но и на Западе церковь не сумела укрепить разрушающийся институт семьи, — отметила Аня. — Нашему поколению не по силам было перешибить законы развития общества и законы работы государственной машины, но что‑то позитивное в свою жизнь и мы вносили, оно суммировалось и положительно влияло на общество, делало всех доброжелательнее, честнее и, в конечном итоге, счастливее.

— В твоих словах, товарищ педагог, есть какое‑то рациональное зерно, — задумчиво пробормотала Инна, углубляясь в свои мысли.

*

— …Не пойми меня превратно, я не придираюсь, но мне тон книги не понравился, какой‑то он бесчувственно-холодный, неискренний, сухо-поучительный. Автор даже не стремится к себе расположить, будто все обязаны любить его самого и его творение, — сказала Аня.

— Тон скорее вкрадчивый. Только на последней странице в нем пробудилась восторженная религиозная приподнятость, — уточнила Инна.

— Я вот подумала: мошенники тоже не силой деньги отнимают, а хитростью и подлостью. Те на глупости, на слабостях людских паразитируют, а священники на горе. Это еще хуже.

— Попы теперь превращают церкви в коммерческие предприятия с приличной прибылью. Губа не дура. Кучеряво жить хотят.

У меня вдруг мелькнула дурацкая… шальная мысль. Если священник сумел накопить пожертвования на постройку церкви, то куда он будет девать деньги несчастных людей после завершения строительства? Он же не бросит свое хлебное место и свое самое главное дело — служение церкви? Не оставит же он ее на попечении чужого человека? И от «помощи» страждущих не откажется. Тем более что…

— Не считай денег в чужом кармане, — резко одернула Инну Жанна. — Храм не может быть собственностью одного человека, даже если он его построил. Это строительство было не искуплением, а послушанием священнику. Ты все время забываешь, что главный вопрос в жизни человека не материальный, а духовный: что будет с его душой потом?

— А разве не то, как человеку научиться праведно жить на земле?.. Может, время духовного взлета еще не пришло даже для служителей религиозного культа? — насмешливо спросила Инна. — Почему священники на импортных машинах гоняют, не ведая стыда? Отдали бы денежки сирым, убогим и ходили бы пешком. Ведь двадцать процентов их прихожан живет за порогом бедности. А что будет на том свете, не нам решать.

— Недавно я долго обалдело смотрела на экран телевизора и не верила ни ушам, ни глазам своим. Диктор… ошпарил меня словами. Дать на ремонт храма одиннадцать миллиардов рублей… — прошептала Аня, опав плечами. — Это и есть… камертон современной жизни? Вот ведь чем всё обернулось…

— Ты не поняла, откуда деньги? Разовый платеж в сто рублей с носа — это немного, — с усмешкой заметила Инна. — Сочти, технарь. На всё взрослое народонаселение подели эту сумму. Теперь поняла, как собираются деньги на лечение больных за границей? Ты лучше выясни, на сколько рубликов ежемесячно нас ЖКХ «надирает». Не интересовалась?

Жанна, ты слышала, церковь требует отдать ей чуть ли не половину всех пахотных земель страны! Факт, не заслуживающий внимания? Развенчала? Она должна ради России стараться, а не брюхо свое и счета в банках набивать. Корысть у нее на первом месте. Уверилась, что эпоха безвременья для нее закончилась. За себя церковь всегда боролась, за свое богатство, а не за благосостояние народа, — В голосе Инны слышалась горечь тревоги и обиды. — То олигархи, теперь эти…

— Кукиш ей! — жестко выразила свое неодобрение Аня.

— Большую розовую дулю, — фыркнула Инна. — Она еще требует освободить когда‑то принадлежавшие ей здания, и выигрывает дела в судах! Господи! Защити нас от церкви!

Лена немало удивила подруг, спокойно обронив:

— На ушах стоим? Приятная, непринужденная беседа.

И всем своим видом показала, что не собирается полемизировать на эту тему.

«Кого она поддерживает и почему? Ну не церковников же? Разве предмет нашего разговора ей не интересен и тема не злободневна? Так устала, что любым способом пытается прекратить наш спор? Не получается у меня понять и нащупать слабое место в ее броне», — раздосадовано подумала Аня.

Женщины надолго замолчали.

Но Аня, нарушила тишину, упрямо и гордо заявив:

— Всякая нормальная женщина, для которой семья и дети — святое, возненавидит этого священника. Для нас он — отрицательный герой. Я не могу ему симпатизировать, поэтому бросила читать книгу и не стала с детьми писать на нее рецензии. Представляю себе мнение моих подопечных старшеклассников, ознакомившихся с этим трактатом! Ведь путь в детдом многих из них начинался с того, что «папа бросил маму, а мама одна не справилась…»

— Отрицательное мнение — тоже полезный результат, особенно если блуждаешь в непредсказуемости, — заметила Инна.

Аня не поняла последней фразы Инны, но наивно предположила:

— Предвидя такую яростную реакцию читателей, автор, наверное, не решился бы выйти с ней в свет?

— Можно подумать, что его волнует мнение читателей, — отреагировала Инна.

*

— …Я вот о чем подумала. Наши церкви какие‑то по‑домашнему уютные, а величие соборов на Западе давит на человека, превращает его в маленького, ничтожного. А другой стороны — красота!

— Наши тебе не красивые?! Ты если не была в главных храмах страны, так хотя бы по телевизору их рассмотри, — рассердилась на Аню Инна.

— А почему в их церквях прихожане сидя внимают священнику, а у нас во время службы стоят? В этом проявляется нелюбовь и неуважение к людям, особенно к старикам.

— Перед образами у нас положено стоять или преклонять колени как перед Богом — строго объяснила Жанна.