Любовь моя

— Но себя‑то он этим «опустил». И даже не понял? — удивилась Аня.

— На том и сойдемся.

*

— Инна, тебя не покоробило, что автор чертыхается? — спросила Аня. — Меня это шокировало. Я после детдома некоторое время жила в семье дальних родственников. Помню, привезли меня в гости к дедушке в деревню. Стояли мы в его дворе, и он о чем‑то спросил меня, а я, по привычке, совершенно беззлобно и беззаботно, как бы походя, ответила: «А черт их знает!» Ты бы видела растерянное, озадаченное, даже обиженное лицо старика! Придя в себя, он только и сказал: «Черное слово в доме?» Я на всю жизнь запомнила эту поразившую меня реакцию: «Ребенок при нем упомянул черта!» Я поняла, что этим выразила старику неуважение, оскорбила его. Еще я вспомнила, с какой гордостью бабушка рассказывала, что при ней даже самые отъявленные пьяницы не решались грязно выражаться, не то что матом. Она уважала себя!

Дедушка не был религиозным, я не видела, чтобы он крестился на икону, висевшую в красном углу их хаты, но я также никогда не слышала, чтобы он повысил голос или сказал грубое слово. Такова была культура простого русского крестьянина средней полосы России, рожденного в конце девятнадцатого века. Инна, а ты знаешь, русская рюмка под водку вмещала только двадцать граммов. Культурно наши старики употребляли алкоголь и со вкусом. Соберутся, бывало, у деда соседи обсудить что‑то важное, сядут вокруг стола, выпьют по стопочке, закусят грибочком или огурчиком с сальцем, нашпигованным чесночком, и ведут строгую уважительную беседу. Меня подмывало больше узнать и понять. Я мышонком при них сидела и слушала, потому что исполняла негласное правило: не встревать во взрослые разговоры.

Жанна, ты задумывалась о назначении иконы в доме? При ней неловко ссориться, говорить непристойности. Она будто усмиряет. Лена, а вы в детдоме Бога и черта в равной степени поминали?

— Черта чаще, при малейшей неприятности, а Бога тревожили в крайнем случае, когда нуждались в защите или клялись в чем‑то. Детям свойственно облегчать свою жизнь, призывая на помощь высшие силы, а детдомовским тем более, — сказала Лена. — У меня дома две иконы. Одна большая, тяжелая в серебряном окладе, а другая маленькая, расшитая цветным бисером. Ее изготовила и подарила мне сокурсница Оля Селина из Воронежа. Иконка теплая, добрая. Уж сколько лет она на моем домашнем рабочем столе стоит и не надоедает, напротив, ласково притягивает. В ней часть души Оли. А подарок священника меня почему‑то не греет. Вот ведь странность какая! Может, дарил без радости или с каким‑то прицелом? Сознаюсь, мне иногда хочется повернуть ее ликом к стене. Неловко такое говорить, но, наверное, придется ее отнести в ближайшую церковь. Не пришлась она ко двору, холодная.

— …В нашей деревне ребят, пытавшихся жить по праву сильного, не уважали, не одобряли. И в вузе я не встретила очень невоспитанных людей. Если только единицы, — сказала Инна. — А теперь идешь по улице, и такое иногда слышишь…

— Ну что ты, сейчас намного меньше, чем в девяностые. Ты заметила, что нищие и пьяные куда‑то пропали, как сгинули? И молодежи в парках на скамейках с бутылками пива больше не видно. Почему? — спросила Инна. — Может, антиалкогольная компания, проводимая в СМИ, помогла? Еще бы с курильщиками разобраться. От сигарет один вред здоровью людей. И окурки повсюду валяются, раздражают.

— Я постоянно делаю замечания молодым людям на улице, воспитываю их, чтобы не выражались, не курили. Они удивляются, но слушают и даже не огрызаются. Может, потому что я пожилая? — поделилась опытом Аня. — Я думаю, в стране жизнь устаканится и с культурой поведения все наладится. Речь очень важна людям, ведь через язык мы познаем жизнь вокруг нас, осознаем, кто мы есть в этом мире.

— Стоп, Аня, ты увлеклась. Герой книги не вслух, в уме поминал черта. А это разные вещи, — сказала Инна.

— Я и в уме матюги не могу произнести.

— Ну, ты у нас… видишь в людях только хорошее, не покупаешься на ложь, не злословишь, не осуждаешь, — насмешливо проехалась Инна.

Аня смущенно потупилась.

*

— …Знаешь, сколько раз я выручала людей из беды! И чем они меня благодарили? Обманывали. А чем платили Эмме за ее доброту свекровь и муж? Эх… И что самое обидное, плохие люди из моего окружения живут намного дольше, чем хорошие.

— И все же порядочных людей больше, раз наш мир еще не развалился, — заметила Лена.

— Только это и успокаивает, — хмыкнула Инна. — Автор через своего героя правильно говорит, что человечество ничему не учится, что страсть к власти и золотому тельцу побеждает в людях добро, ведет к войнам. Только себя он не видит среди них.

— А сколько войн еще предстоит пережить народам нашей родной планеты? — продолжила Аня, переходя с интонации экскурсовода на проповедническую, не теряя надежды просветить «блуждающую в потемках» Жанну. — Бог должен быть добрым. Почему он не останавливает зачинщиков войн и не убавляет страдания людей? Жанна, вот ты говоришь, что боль делает нас совершенней. А разве не любовь? Боль только заставляет задумываться. Возьми, например, моих детдомовцев… Им трудно поверить в Бога-защитника.

— Бог — причина всему, Бог есть любовь, — утверждает церковь. Так почему же Он позволяет уничтожать всё живое, им созданное? Как Он может отыгрываться на безгрешных детях?! А разве гибель миллионов людей во Второй мировой, безмерные страдания ни в чем неповинных народов не есть доказательство того, что Бога нет? Может, снимем с Него ответственность за то, что творим и сами начнем отвечать за свои неприглядные дела, за решения руководителей стран, затевающих войны? Мы многое перекладываем на Господа, потому что верим, что мы Его творение? — задала свои неудобные вопросы Инна. — Жанна, я ставлю тебя в неловкое положение? Люди делают глупости? А почему Бог допускает подобное? И такой жестокий мир заслуживает спасения?

— Да. Во имя жизни и любви на Земле, — ответила за Жанну Лена.

— Я против любой религии, потому и не принадлежу ни к одной конфессии. Но мне в этом плане Будда больше нравится. Мне кажется, он не агрессивный, — смущенно поведала Аня.

— Ты за «религию человечности»? Но Будда не Бог, он учитель. Его можно уважать, ценить, но чтобы поклоняться… — высказала свое неуверенное мнение Жанна.

— Искать в ком‑то великом защиту, не поклоняясь… Человеку это не свойственно. Ему обязательно надо обожествлять, — с усмешкой заметила Инна.

— Я где‑то читала, что Папа Римский, как же его звали… дай Бог памяти…

— Анечка, спишем на злосчастный склероз, — улыбнулась Инна.

— Этот Папа принес извинения за крестовые походы.

— Опомнились святые мужи! И что с того? Сгубили пару миллиончиков народу — извинились, еще пару десятков миллионов угробили — опять извинились. Чего проще! Нет, чтобы не воевать, — отреагировала на информацию Инна. — Видно для высокопоставленных начальников и святош разница между добром и злом если и есть, то слишком небольшая. Видно для них смерть одного близкого человека — трагедия, а миллионы чужих — статистика. И Всевышнему, наверное, изменяет чувство меры. Какой же он добрый, если позволяет злу побеждать добро? — сердито добавила она.

— Опять пошла в разнос? Войны — дело сатанинское. — Это Жанна настороженно отметила и с большим усилием заставила себя остановиться.

*

После недолгой передышки Аня вновь завладела вниманием подруг:

— Хватит решать глобальные вопросы бытия. Сейчас я не о том речь веду. Священник в книге отрицает влияние культуры и литературы на человечество. Говорит, что человек мало изменился за последние столетия.