Тина

Банальность и высокопарность его речей поначалу даже огорчали меня. Мне казалось, он заслушивается самим собой, что ему и в голову не приходит, что кто-то может не восхищаться его «руладами». Я надеялась, что со временем он повзрослеет, одумается, и будет безжалостен к себе в своих честолюбивых устремлениях. А он запил и тем подорвал остатки моего к нему уважения; так что в его последующие фантазии и обещания я уже не верила.

Потом, помню, Кир приткнулся у кого-то из ребят в нашем общежитии, прикинувшись «казанской сиротой», но вскоре вошел во вкус и снова стал проявлять свой неуступчивый агрессивный характер: то выставлялся сосредоточием массы противоречий, то воображал себя верхом совершенства. А эта его медленная походка знающего себе цену человека, а труднопереносимая матерщина! Невооруженным глазом было видно, что тот еще типчик. Не заморачивался по поводу уважения к окружающим. Одним словом – пропащий. Я старостой этажа тогда была, так он последнее мое терпение вычерпал своими фокусами. Такому дай волю, так всех на уши поставит. Что меня особенно бесило в нем, так это его безответственность и еще безразличие к людям. Ни в чем не привык давать себе отчет. Я ему, мол, осознание вины – уже половина исправления, а он на меня, округлив глаза смотрит, будто не понимает, о чем я ему толкую. Сложное, неприятное было общение с ним.

Иногда я думала: «Может, он не находит мужества признать свою никчемность и прячется за гонор? Вполне возможно, что еще в детстве успел хлебнуть лиха… Хотя слишком часто такие вот очевидные, лежащие на поверхности версии ведут в никуда. И из них практически невозможно сделать правильное заключение. Если только в купе с другими вариантами…» Помню, как-то очень горько жаловался сам на себя, на свои нервы, потом на других, мол, никто не заглянет в душу и не спросит сочувственно: «Как тебе здесь живется, легко ли тебе ежедневно подвергаться подобным моральным истязаниям?»

«А ты сам у кого-либо об этом же спрашивал?» – в тон ему интересовалась я. Не задевали его мои прямые колючие вопросы, он только нагло и вызывающе кривил губы.

Боже мой, сколько раз он получал от меня нагоняи, сколько раз я подвергала его насильственному изгнанию! Он же «зайцем» был, «безматрасником», то есть неофициально жил, без прописки, без койки. Таких как он обездоленных тогда много было в нашем общежитии. Ну так веди себя тихо, не подводи приютивших тебя людей, ни себе, ни другим неприятностей не делай. А вокруг него то скандалы, то провокации. Не бросал он свои замашки и ни малейшего чувства стыда не испытывал, не терзался ни за свое малодушие, ни за бездеятельность, ни за непорядочность. Природная ли неотесанность, застенчивость ли, спрятанная куда как глубоко были тому виной – разве поймешь? Хотел, чтобы к нему хорошо относились, но сам не способствовал.

Осточертел мне Кир. Я нисколько не кривлю душой, говоря, что ненавидела его всеми фибрами души. Я за него, знаешь, какие выволочки на студсовете получала! А Тина уже тогда зачем-то пыталась собрать разрозненные осколки его никудышней жизни и придать его жалкому существованию какую-то определенную форму. Она старалась своей заботой занять все его жизненное пространство. Вот он и обустроился в ней уютно, как в материнском чреве и скрашивал свое одиночество и неприкаянность.

Тине в то время было, кем более достойным занять свою голову помимо этого оболтуса… Правда иногда Кирилла одолевал изнурительный приступ предупредительности и заискивающей вежливости, которые она, по всей видимости, и приняла за любовь. Да и смазливеньким он был. Если и были в его лице какие недостатки, то их искупали поразительно красивые черные глаза. Ими он тоже, наверное, Тину приманивал. Многие девчонки заглядывались на него, пока не узнавали подробнее. Но мне он не показался.

Жизнь иногда подает нам тревожные сигналы, но молодыми мы не прислушиваемся к ним. Теперь, когда мне перевалило за шестьдесят, и годы быстро, ой как быстро подбираются к семидесяти, я думаю, что пока Кир познавал сладость и горечь взрослой жизни, его слишком мучили жизненные передряги и душевные катаклизмы. Некоторым бывает очень трудно взрослеть. Но кого из нас они не одолевали? Можно подумать, что он единственный на всем белом свете, у кого были проблемы.

Кир становился невыносимым, когда касался темы своей несчастной судьбы. Он вечно ныл, что не может примириться с действительностью, что жизнь оказалась примитивнее его мечтаний, что он не хочет быть ее рабом, а она вынуждает. Считал, что с несправедливостью и мерзостью жизни его может примирить только водка. И утверждал это с тем же удовольствием, которое раздражает в больном, бравирующем своим будто бы добрым здравием. Говоря ахинею, он точно миазмы зла выдыхал. Нет, как тебе такое нравится! А у нас учились и детдомовские, и инвалиды детства. И никто из них не прокисал. Конечно, всякий молодой человек мечтает «полюбить – так королеву, выиграть – так миллион, если властвовать – так над всем миром». Только не понимал он, что это удел королей, а не простых смертных. А нам вкалывать надо было, чтобы чего-то достичь.

Что до Кирки, то я считала, что он просто плут, и это у него на лбу написано, как бы он ни скрывал. Он всегда искал виноватых, но себя пропускал в этом специальном реестре, не заносил в их число, охотно включая всех прочих. Может, это и глупо, но я не любила его еще и потому, что мне всегда представлялось, что широко расставленные на лице глаза означают добродушие их владельца, а если они близко, то выражают коварство характера или хотя бы хитрость.

Инна остановила разбег.

«Ну и сморозила! Не ожидала от нее. Это все равно, что всех толстых считать добрыми, а тощих – злыми... Стареем, дуреем?» – удивилась Аня.

«Не каждому дано взваливать на себя всяческие выверты человеческого поведения, внимательно всматриваться в чужие судьбы, и, как следствие, в свою душу глубже заглядывать. Может, не так уж и плохо, что Инна перераспределяет боль наших товарищей между нами… Слава богу. Глядишь, и сама Инесса освободится от бремени чужих забот и житейских глупостей, и ей станет легче», – подумала Жанна.

Но напрасно она поторопилась с выводами. Забыла кто перед ней, не разлепила глаз. А Инна с воодушевлением продолжила:

– Еще, будучи студентом, вогнал Кирилл мне в душу острый кол. Чего только не выделывал с Тиной этот мнимый гений с нестабильной психикой, одержимый «сокрушительной» верой в победу своего интеллекта. Только энергия, питавшая его гений, не найдя применения быстро иссякла. Сколько раз я ему говорила: «Если желаешь чего-то всей душой, то добьешься. Только ты ни на минуту не должен усомниться в том, что именно это для тебя самое главное. Надо много трудиться, чтобы Всевышний твои желания взял на карандаш. Надо заслужить его расположение. Люди могут обмануть. Космос – нет. Но если остановишься в самом начале разбега, тебя как личности не станет».

…Не только музыка, но и жизнь может быть фальшивой. Собственно их отношения всегда оставляли желать лучшего. Он же своевольный, капризный бесцеремонный. Может, Тина быстро подпадала под очарование его, так называемых творческих идей? Была ими отравлена? Они гипнотизировали ее, и она ползла к нему, как кролик к удаву? И потом долго не отпускала их от себя, ревностно оберегала репутацию своего кумира. Мы, девчонки-физики, – по Киркиным словам – особые: нам не надо красивых слов любви, дай только выслушать новую идею или неподтвержденную гипотезу, да еще из уст молодого новоявленного светила! Нам бы только изучать великий океан непознанных истин, искать смысл человеческого существования. Ведь уравнения есть, а до сути явлений Природы ученые пока не добрались. Только дверь открыли и указали массу дорог, по которым стоит дальше идти следующим поколениям талантов.