Тина

Не жаловала я его, сомневалась в его искренности. Он вызывал у меня зудящее раздражение. Мне казалось, что еще в детстве плесень проникла в его душу и заполонила ее полностью. Ты обращала внимание на особенность его лица? У него одно из тех редких лиц, у которых профиль и фас как бы не имеют друг к другу никакого отношения. Это как бы два разных человека. Как я ни искала, такого индивида больше не встретила. Прости – лирическое отступление.

– У мужа Ларисы я такое же явление обнаружила. Мне кажется, и в характере у него то же самое наблюдается, – странным образом усмехнулась Аня.

– У какой из них?

– У обеих, – не то в шутку, не то всерьез ответила Аня.

– Кир уже в те годы не любил читать художественную литературу и позволял себе говорить, что не доверяет чужим мыслям. Это как нельзя лучше характеризовало его. Ха! А может больше меня?.. Во всяком случае, спускать ему даже невинные недостатки и проступки мне казалось нестерпимым. Бывало, нагадит в душу и с чувством исполненного «долга» не спеша, уходит, оставив меня с открытым от удивления и растерянности ртом. Ему обязательно надо получить удовольствие от самого себя. Любым способом. Жутко наглая особь! А эта его любимая фразочка: «запросто, как нечего делать». Но ведь никогда ничего не делал! Или еще: «с меня взятки гладки». Это ли не качество оболтуса! Не знаю, может, когда-то он и мечтал высоко подняться, но «дыхалки» на что-то путное у него никогда не хватало.

Тина всегда была на стороне слабого, всей душой переживала беду поверженного, а у Кирки, говорившем о несчастье другого, преобладала какая-то неприятная язвительная радость, я бы даже сказала, что он испытывал какое-то яростное наслаждение от чужих неудач. У меня уши вяли от его пошлых шуточек в адрес обиженного. Вряд ли стоит напоминать, что причиной тому был слишком серьезный порок – зависть. Для мужчины он особенно недопустим, потому что принимает парадоксальные формы. Это зло оседает в душе, накапливается, и постепенно замещает в ней все доброе, что еще присутствовало в ней. К тому же Кир относился к числу людей, которые, испытывая боль, обязательно хотят, чтобы о ней узнали близкие, друзья и тоже страдали вместе с ним.

Не сразу я научилось его отбривать. Никто не может перепрыгнуть через свою тень. Никому не удается полностью избавиться от цепей своего характера. Можно, конечно, что-то в себе пощупать, выяснить, провести рекогносцировку, извернуться, попытаться сломать свой образ, но кардинально себя не изменить, если нет положительной базы. Человек полностью не перерождается… Если только не заболеет психически.

Кирилл и в те далекие времена был странным: вечно бродил, согнувшись в три погибели, со скучающим видом, не зная, куда себя деть. Улыбка даже на короткий миг не освещала его желчного лица, а если и возникала, то только представительская и только на поверхности лица, вглубь не проникала и души не затрагивала. Никогда не доводилось мне слышать от него открытого, искреннего смеха, не случалось отследить хотя бы отблески радости на лице. Я наблюдала только язвительные и горькие усмешки.

Говорил он сдавленным полушепотом чревовещателя. Я не замечала, чтобы он ходил с виноватым или раздосадованным видом. Подавленное настроение одерживало над ним верх. Казалось, он находился в постоянном конфликте с самим собой. Понятное дело – ранимый, неуравновешенный, закомплексованный. Иногда он краснел, но я так и не могла уяснить – от стыда или от злости. Над лекциями не корпел, экзамены не сдавал, а вымучивал – тут его вздорная манерность исчезала без следа, – но утверждал, что везет ему, как утопленнику и разражался злой сатирической тирадой в адрес преподавателей, мол, уничтожают его.

Кирку послушать, так он – гений почти в любых областях наук. В его активе восхождение к уникальным вершинам знаний! Его речи способны услаждать слух только достойных!

– Водилось за ним такое. Но мы в этом вопросе подходили к нему снисходительно, даже не подшучивали. Нет, случались, конечно, взаимные уколы, но если только Кирилл сам начинал нападать, – сказала Жанна.

– Как ни странно, проще всех к этому относился он сам. Как же иначе, само собой разумеется! «Разве вы не видите над моей головой нимб – сияние гения! Я своим умом и скромностью возвышаюсь над теми, кто меня не понимает или корит. Я могу позволить себе говорить подобным образом!» Только что-то уверенность в собственной исключительности не помогала ему. Кое-как выкарабкался из своих многочисленных «хвостов», но осилил-таки университетский курс.

«Вспомнила дела давно минувших дней. Она так и не рассмотрела в Кирилле ничего положительного? Это ее свойство характера или она ревнует Тину к Кириллу»? – недоумевала Жанна, внимательно всматриваясь в лицо Инны.

– Кир всегда был чрезвычайно упоен собой, ему ни до кого кроме себя не было дела. Помню, становился в эффектную позу, напускал на себя наигранную царственную спесь, и утверждал, что гению не на кого положиться. Он одинок, потому что не может быть понятым, но не хочет примыкать к своре ничем не примечательных личностей. С каким достоинством себя нес! Умора, полный отстой. Надо быть совсем уж идиотом, чтобы так говорить о самом себе. Вот тогда-то и закрепилась за ним кличка «теоретик» – в худшем смысле этого слова. Какие только ярлыки не приклеивались к нему! «Разносторонняя» личность!

– У него тогда был период оптимистичной самовлюбленности, – встала на защиту Кирилла Жанна.

– Не понимал он, что одержим постыдной манией величия. Представляешь, воображал, что талантливому человеку нужно все прощать. Насколько талантливому, вот в чем вопрос. Кого он с ног сбивал мощью своего таланта и эрудиции? Я пыталась уточнить этот момент, говорила, что хочу окунуться в его оригинальную реальность. Но он под разными предлогами уходил от этой скользкой темы. Как-то пристала к нему, мол, какое твое жизненное кредо? А он мне: «К чему красивые слова? Может, еще заголиться, душу свою обнажить? Я не желаю обсуждать с тобой подобные вопросы». Так бы и съездила по его наглой физиономии! Жаль, что в такие игры не играла, а то, может быть, привела его в чувство. Я думаю, что он заблудился в своей жизни еще тогда, в общежитии, до знакомства с Тиной. Никто не препятствовал ему развивать способности. Сам себе препоны ставил своим несносным характером.

А Тина безоговорочно поверила ему, клюнула на его эффектную наживку. Я пыталась на нее воздействовать. Окидывала презрительными, уничтожающими взглядами, распекала с неподдельным гневом: «Ты хотя бы возмутилась! Что он себе позволяет? Меня чуть удар не хватил от его самомнения!» А она улыбалась и не реагировала, что меня еще больше распаляло. Я что, всласть орала только для прочистки горла? Нет, я конечно, боялась навредить, усмиряла свое недовольство…

– Не кори, не грызи себя за то, в чем ты не виновата, – успокоила Жанна Инну, видя, что та заводится без меры.

– А если глубже копнуть? Тина видела в Кирилле страдальца, любила его слабости и хотела быть ему полезной. Поймал на жалость – знал, мерзавец, чем ее взять, чтобы заполучить – и все твердил, мол, попробуй влезть в мою шкуру. Нет, всем иногда хочется дать волю жалостливым чувствам, но не строить же на этом всю архитектуру своей жизни. Как порой бывают запутаны мотивы человеческих поступков, особенно если они не отличаются зрелостью!

А Кир начитался научно-познавательных популярных брошюр и наивно пытался убедить всех, что высказывает по каждой теории свое личное мнение. Меня поражала голословность его маниакально-болезненных хвалебных од собственной персоне. Я в глаза ему говорила: «Постыдился бы возноситься на ерунде, ведь на самом деле ты не гений, не явление, а ноль, недоразумение, и твой талант так же сомнителен, как и твои человеческие качества. Мятежный ниспровергатель… тривиальных истин. Туману напускаешь, явно привираешь. Тебе ложь ничуть не в тягость? Ты же, прежде всего, себе вредишь». Он, конечно же, отвечал раздражением и бешенством, мол, не цепляйся, тебе это не зачтется, но припомнится. Чувства унижения, похоже, не испытывал, но муки уязвленного самолюбия, я думаю, его изводили.