Тина

– Злыдни. Нельзя в семью пускать таких «советчиков», – сказала Аня.

– Так сами влезают. Не выгонишь.

– «Прогресс» и сюда проник.

– В развитии семейных отношений нет прогресса, но есть вершины.

– Какой уж там прогресс, если нынешние человеческие отношения загрязнены хламом новых и давно устаревших понятий. Это как применение современных технологий без очистительных устройств.

Вот я и думаю: стал ли человек от всех своих открытий века добрее? Среди стариков ходит шутка: «Телефоны стали лучше, а люди мельче», – сказала Аня.

– Галин внук спросил: «Как вы обходились без компьютеров и телефонов?» И я ответила: «А как вы без книг, без сострадания?» Целую лекцию ему прочитала, – сообщила Инна.

– Насчет того, что люди стали добрее – не скажу, но что счастливее – это уж точно.

– Счастливее из-за комфорта?

– Хочешь в семнадцатый век? Ни дорог, ни электричества.

– А счастливыми люди и тогда были.

– Нет, лучше отправиться в монастырь своей души, – отреагировала Жанна.

– В чем-то выигрываем, в чем-то проигрываем… Я почему-то мою коллегу, учительницу литературы Лидию Ивановну Дорохову вспомнила, как она с мамой и сестренкой из блокадного Ленинграда в поезде ехала. Ей тогда полтора годика было. Малышку уже сочли умершей. Матери предложили на остановке помочь похоронить дочку. Но она не согласилась. Не могла от сердца оторвать. Сказала, что сама на следующей остановке похоронит. Выменяла она свою плюшевую, очень модную перед войной, куртку на стакан воды и дочка ожила. Она от обезвоживания в кому впала, омертвела. Во то было настоящее счастье.

А за полгода до отправки в эвакуацию, на «Большую землю», собирали люди на улицах и в домах оголодавших детей и отвозили в лагерь, по типу пионерского, чтобы там их подкормить и уберечь от обстрелов. Но Лидочкина мама не отдала своих девочек. И вдруг… в этот лагерь бомба попала. Видно судьба Лидочке дана была выжить. И находилась она в руках и в сердце ее матери. Разве рядом с такой мамой мог вырасти плохой человек?.. Господи! Хотя бы больше не было войны, – вздохнула Аня.

– …Не влияет развитие науки и техники на нравственность. Ее развитие или деградация идет своим, отдельным путем.

– Ползет, – фыркнула Инна. – Будем повторять истмат и диамат?

– Не стоит, – пробормотала Аня.

23

Интересное наблюдение: когда женщины делают мужчинам комплементы, то первое что приходит в голову мужикам – даже самым умным, – что они нравятся или что в них влюблены. Услышат похвалу и тают, и «текут»… А ведь часто женщина, говоря комплемент, просто отмечает в мужчине качества, которые ей импонируют. Женщине просто приятно видеть умного человека и ей доставляет удовольствие говорить ему об этом. Уважает? – да, обожает? – возможно. Но причем тут влюбленность, любовь или тем более постель? – Возмутилась Аня.

…Встретила Илью, поболтали всласть. Я пожелала ему сто лет жизни. А он мне ответил: «Хватит девяносто девяти». Я спросила: «Почему?» «Чтобы говорили, что безвременно ушел», – рассмеялся он довольный собой. Хороший мужчина. С такой жаждой жизни! Жаль, что не постоянный.

…Я опростоволосилась. Поздравляла ветерана Виктора Николаевича Климова – ты его знаешь – с девяностолетием, по стандарту пожелала дожить до ста лет. А он шутливо возмутился: «Зачем ограничиваешь мой срок? В моей родне все мужчины больше ста жили!» И весело добавил: «Годы, прожитые после средней продолжительности жизни – это наша «месть» пенсионному фонду за тех, кто рано ушел». Не знаю человека, который в девяносто излучал бы столько безграничного счастья и яркой позитивной энергии.

…Какая прелесть! Теперь можно спокойно сидеть дома у компьютера, получать работу и отчитываться о ней, так сказать, «не отходя от кассы». Это называется «работать по удаленке». И офисов не надо. – Это Жанна восхитилась.

24

– …Помню нашу первую встречу. Ты вошла в класс вся такая бестелесная, неземная, с огромными грустными голубыми глазами. Я сразу почувствовала в тебе что-то необычное, божественное, нереальное, какое-то ненасильственное магическое обаяние. И ты заняла в моей судьбе прочное, стабильное, только тебе предназначенное место.

– Смешная была. Ноги такие же худые как руки. А тебе воображалось и мечталось… Нам обеим не хватало внимания, понимания, доброго участия и мы нашли его в нашей дружбе.

– А летом были добрые чистые дружеские объятья, прекрасный мир вокруг нас: цветущий луг, тихая речка… Гармония в душе и в природе, – вспомнила Инна. И улыбка замерла у нее на губах.

– …Я рассказываю тебе, эти подробности лишь затем, чтобы ты была снисходительнее к шалостям внуков и не долбила их за малейшую провинность. Это может отрицательно отразиться на психике детей и на всей их дальнейшей жизни, – сказала Аня.

– Охотно соглашусь с тобой, – ответила Жанна. – Я достаточно властная в семье. И с внуками не дрогнула. Но это касается только важных вопросов. Балую и ласкаю я малышей теперь много больше, чем своих детей.

– …Мне до сих пор грезится страна детства, наполненная чудесными предвкушениями. Сидишь, бывало на корточках перед грубкой, на огонь смотришь… мечтаешь, со своей планеты перескакиваешь на другие... У каждого было любимое место «обитания», допустим, секретный шалаш в лесу. Мне и теперь кажется, что личность рождается в детстве, в глубинке, в деревне, на печке, в созерцании.

– Отправляй малышей на лето в деревню. Этого достаточно.

– Теперь и в деревнях электричество, газ. Если только на хутор, на лесную заимку…

– Тоже сойдет.

– А мне и не мечталось… Тяжело было, – вздохнула Аня. – В детдоме я воспринимала мир людей трагически, считала его равнодушным, безразличным и даже враждебным, а став старше, сумела от него закрыться. Но ощущение хрупкости жизни и обостренное восприятие несправедливости осталось на всю жизнь.

– Все мы такие.

– Не то слово!

– До сих пор, периодически грустные картины всплывают в моей голове., никак не могу уйти от памяти детства. Разве такое забудешь? Слишком глубоко оно сидит, не истребишь. Мой коллега, который на пятнадцать лет меня моложе, как-то сознался, что почти ничего не помнит о школьных годах, а о дошкольных и того меньше. Потому что никаких потрясений не знал?

Лена грустно-ласково взглянула на Аню. Но та решительно запротестовала:

– В твоем раннем детстве не было поистине прекрасных лет, какие достались мне, поэтому ты счастьем считала даже короткие моменты радости. Разве можно ждать того, чего не знаешь? А я на контрасте жила.

– Человек с рождения запрограммирован на счастье, поэтому он всегда подсознательно его желает. И это непреложная истина, – ответила Лена. – От разговоров о детстве мне запах послевоенного черного хлеба почудился. Инна, ты помнишь пятидесятые годы? Хлеб развесной по три рубля буханка...

– У нас она ковригой называлась, – не спросившись, вклинилась Аня. – Такая большая, тяжелая, пахучая.

– Плохо пропеченная. Вкус детства: черный хлеб с солью и чесноком! А если еще и сальца бабушка-волшебница даст отведать… – Инна улыбнулась. – Очереди с ночи. А назад, если повезет, идем счастливые… самым коротким путем через лес, луг и речку… Сетки-авоськи с хлебом за спиной. Обнимемся и песни орем, хохочем! Прекрасные, невозвратные, безгрешные часы!

В этот момент у Инны было уступчиво-мягкое мечтательное выражение лица, знакомое только Лене.

– Я в очереди от запаха хлеба чуть в обморок не падала.

– Благородная городская и нищая деревенская бедность! – скривила губы Инна. – Тогда ты еще после детдома не окрепла: чахлая была, для деревенской жизни непригодная, личико бледненькое, тощенькое. Не досталось тебе розовощекого детства… А духом сильна была. Жить чужой милостью и суметь сохранить достоинство – это очень много!

Инна села на край матраса, скрестив свои точеные ноги и опустив голову на колени, и замерла, словно пораженная какой-то неожиданной мыслью.