Тина

– Да ладно тебе. Можно подумать, ты каждый день конфеты ела. Детдом больше в моральном плане труден. Не так, чтобы больно и обидно… горько было. А еда? Да Бог с ней. «Был бы хлебушко», – говорила моя любимая няня.

«Подруги готовы поддержать любую тему? А мне не хочется вспоминать свое детство», – подумала Лена, пряча в подушку разрываемый зевотой рот и ожесточенно растирая «замороженные» виски.

А Жанна вспомнила, как тетя рассказывала ей, уже взрослой: «На фронт попросилась. В деревне голодно было. Боялось не выжить. А в армии снабжение было хорошее». И я тогда подумала, что те, которые остались в колхозе, еще больший подвиг совершили. Как странно работает подсознание! Не поймешь, почему оно в данное время подбрасывает нам ту или иную информацию? Будто напоминает, чтобы не забывали.

Инна неожиданно громко расхохоталась.

– Вспомнила что-то веселое? Расскажи, – попросила Жанна.

– Я выпускной экзамен по русскому языку в четвертом классе вспомнила. О нем тогда вся школа шушукалась. Но это не моя, Ленкина тайна.

Жанна умоляюще посмотрела на Лену. И Аня к ней присоединилась. Лена вздохнула, но согласилась.

– В нашем классе был не простой экзамен, а открытый урок для учителей всего района. Диктант мы писали. И вдруг Анна Васильевна читает: «Характер местности…» Я удивленно шепчу сама себе: «Странно, у людей бывает характер, а у местности – рельеф». И тут одна женщина, которая ближе всех от меня сидела, как зыркнет на меня злющим взглядом, так меня аж мороз до кишок пробрал. И похожа она была на мою городскую учительницу: такая же красивая, немолодая, крупная, черная и страшная как бизон. Ну и торкнуло меня в макушку… Подхожу я к ней и говорю: «Нельзя учительнице быть такой злой. Дети должны вас любить, а не бояться. Была у меня в городе похожая на вас. Завучка. Дети от нее каждый день плакали. Мы ненавидели школу, ненавидели книги, тетради. Она отбивала у нас желание учиться. Мы мечтали только об одном, чтобы поскорее закончились эти проклятые уроки. Я хорошо читала и считала, но ненавидела саму атмосферу в классе. Мне было жаль испуганных задерганных одноклассников. Я все время сравнивала эту учительницу со своей первой – доброй старушкой, вспоминала, как любя ее, сидела в классе на всех дополнительных занятиях, глаз с нее не сводила…

Некоторые дети стали пропускать занятия, кое-как делать домашние уроки. (Все равно бизониха больше тройки не поставит.) И я была в их числе. Брожу, бывало, по городу и думаю: «Смогу ли выдержать целых три года? Чему научусь? Не свихнусь ли?» Понимала, что убегать с уроков – не выход из положения. Деду пыталась растолковать мою беду. А он отвечал, что если я буду хорошо учиться, то у меня наладятся отношения с учительницей. Я возражала, что читаю лучше всех в классе, а она мне ставит тройки за то, что я защищаю детей, делаю ей замечания за ее грубость, говорю правду в лицо. Дед сердился, говорил, что взрослым нельзя указывать. «А издеваться над детьми им можно? А если взрослый человек станет бить ребенка, вы промолчите?» – негодовала я. Как я обрадовалась, когда узнала, что скоро уеду из города и, наконец-то, покину эту проклятую школу! Я очень сочувствовала одноклассникам и думала: «Скольких детей уже погубила наша завучка и скольких еще угробит, пока уйдет на пенсию?» Я хочу, чтобы все учителя понимали и любили детей как моя первая учительница и наша Анна Васильевна.

Анна Васильевна, простите меня за то, что я прервала урок. Я знаю, что мне дома сильно влетит за это, но я вытерплю, потому что считаю, что урок можно продлить, а вот если я промолчу, то всю жизнь буду ругать себя за трусость. Мне кажется, что сегодня все присутствующие здесь учителя задумаются над моими словами. Наверное, среди них нет таких злючек, какая была у меня в городе, но все равно всем полезно услышать мнение ребенка, хотя у нас не принято давать детям высказываться, будто они не люди вовсе, а какие-то бессловесные щенята, которых надо дрессировать. Анна Васильевна, простите меня. Надеюсь, вам за меня не достанется».

Речь моя была выстраданная, выверенная, ранее многократно прокрученная в голове.

В звенящей тишине я села за парту. Анна Васильевна посмотрела на часы и спокойно продолжила диктовать. После экзамена я боялась идти домой, но об этой истории никто не вспомнил, будто ее и не было.

Подумав, я сообразила, почему Анна Васильевна не прервала мою «речь», хотя лицо ее покрылось красными пятнами.. Она была умной женщиной, у нее своих детей было пятеро, потому-то и поняла, что строгостью меня не остановить. Я стану защищаться до упора, до истерики. Она не могла допустить скандала. А учителям наверняка сказала, что я девочка особая, без тормозов.

Знаете, я и теперь не жалею о той вспышке откровенности, – сказала Лена.

*

– Не любила я нашу зачуханную деревню. Помню, нравилась она мне год от года все меньше и меньше. Если бы не ты, бросила бы школу… и поминай, как звали.

– Вовсе не зачуханная. Ты не видела умирающих деревень. Тебе после Ленинграда любое сельское поселение казалась глухоманью. В нашей деревне люди последним делились, – возразила Инне Лена.

– Так то же после войны.

– У нас даже земля была особая, добрая. Воткнешь в нее свежесрезанную палку, глядишь, неделя-другая – и деревце зеленеет. Меня это поражало и восхищало. Знаешь, через сорок лет после окончания школы приехала, а там все то же самое… Сердце нестерпимо заныло: что будет через сто лет?.. А тут перестройка. И деревня наша будто расцвела. Съезди, посмотри!

– …А девчонкой ты своевольничать любила. Деревенская жизнь этого не терпела, – с улыбкой напомнила Лена подруге.

– Что правда, то правда. Слоняюсь бывало по дому, изнываю от скуки и безделья… В охотку день-два повожусь на огороде и бросаю. Быстро надоедало.

– Баловала тебя бабушка. Отчим всё больше налегал на водочку. Его отношение к тебе было более чем прохладное. А напрасно. Мог бы тобой заняться. Как он тебя воспитывал? Говорил: «С наше поживешь – поймешь?» А ты ему: «Я сейчас понять хочу». И со всем своим юным презрением к нему… А мать за хворостину бралась, чтобы привить уважение к старшим. Чему они могли научить, изредка наезжая в гости? Вот и возникали чрезмерные неадекватные методы воспитания и твоя соответствующая реакция, – усмехнулась Лена. – Ладно, спишем недостатки на недопонимание между поколениями.

– Трудно приживаются городские в деревне. Вот и ты уехала, – заметила Инна.

– Так ведь за мечтой.

– И за счастьем.

– Меня вокзалы как-то особенно волновали. Душа к неведомому и красивому рвалась. Людей любила разглядывать, их судьбы пыталась расшифровывать.

– А я как, бывало, вернусь из мечтаний на грешную землю, так нет-нет да и выскользнет из души темное, мрачное, а то и мерзкое… С трудом пересиливала себя, – нехотя бросила Инна в пространство комнаты. – Я не при делах, но всегда во всем виновата…

«Специфическая у нас компания. Там ли я, с теми ли я, среди физиков или психологов?» – усмехнулась про себя Лена.

– В моей городской компании я с прискорбием замечала, что некоторые дети к животным относились лучше, чем к людям. Это не укладывалось в мое понимание.

– Животные не пакостили, назло ничего не делали. И если их любили, верными были до гроба.

– Человек всегда чем-то недоволен в своей жизни, все ждет чего-то нового, особенного, – увела Жанна разговор подруг с грустной дорожки. – Все мы спотыкались, падали, сожалели о своих ошибках, поднимались и снова шли вперед. Мы всегда искали что-то новое, чтобы расти, не застаиваться. Были созидателями своей жизни.

– Дули на воду и упорно стояли на своем, – рассмеялась Инна.

– Как мы были счастливы в своей юной студенческой наивности, в праведном гневе, в безграничном стремлении сделать весь мир прекрасным! – улыбнулась Жанна.

«Не было тоски от повседневности», – хотела добавить Инна, но промолчала, чтобы не смазать картину всеобщей кратковременной эйфории.