Вкус жизни

Лера более поздние слова Лены к месту вспомнила:

«Меня измена Андрея сразу вернула с облаков на землю. Я не стала искать ему оправдания, хоть и любила его… Возможно, твоя бабушка хотела сохранить ранний образ мужа, когда он еще любил ее, потому что его все годы не было рядом? Она сберегала свою душу его и своей любовью, чтобы не сломаться, не превратиться от обиды и боли в мегеру. Она не казнила память о нем, не хаяла, а несла его образ перед собой по жизни как икону, как факел веры, как путеводную звезду. Она всю жизнь ждала его. Ведь без надежды на любовь смысл жизни теряется, радость жизни исчезает и остается только работа ради существования.

…Мне иногда кажется, что у животных тоже есть любовь. Может, неосознаваемая, но есть. Ведь что-то держит их рядом. Некоторые виды одной парой до конца жизни идут. Что их притягивает? Только ли инстинкты да рефлексы? Ну, бог с ними, с животными. Тут с людской породой не удается разобраться сполна, во всю глубину, бесконечную, бездонную.

…Я бросила на весы судьбы свою любовь и наши отношение в будущем. Взвесила и сама себе выбрала дорогу. Правда, тогда я еще не знала, что уже ношу под сердцем свое счастье. Но вряд ли это что-либо изменило. Минусов много больше и для меня, и для ребенка… Жить рядом, ежедневно видеть, мучиться… это выше моих сил». – Так считала Лена…

Эмме вдруг свой подарок деду вспомнился. Туфли купила ему по окончании вуза. Он так смутился. Я думала, что не понравились или он понял, что они очень качественные, дорогие, а я студентка. Так нет же. Я его жене не купила подарок! Он знал мою нелюбовь к ней, и, тем не менее, не хотел, чтобы я открыто ее выражала. Наверное, его задел, обидел мой поступок. Он растерянно и неловко совал мне в руку деньги и тихо бормотал: «Комбинашку, комбинашку купи, шелковую». Сказать, что я была не в восторге от его просьбы, это значит ничего не сказать… но я, не желая обидеть деда, пересилила себя, взяла деньги, купила, и скрепя сердце, подарила… Горькое чувство стыда и внутренней несовместимости не исчезло. Оно до сих пор царапает.

Я о его второй жене даже не вспомнила, покупая подарки всей родне, потому что не любила. По ее милости моя родная бабушка несчастлива… Но я могла бы подумать о нем. Она же его жена, и ему, конечно, хотелось, чтобы я не обижала ее, не оскорбляла. Да, она не стоила его, моего любимого деда, да, она намного хуже по душевным качествам моей родной бабушки. Но он худо-бедно прожил с ней много лет. И я должна уважать его выбор, не перечеркивать своим поведением его жизнь. Это его жизнь и, наверное, в ней было что-то хорошее, раз он не расстался с этой женщиной. Не по инерции же он катил все эти годы? Не только же чувство мужского самолюбия не позволило ему вернуться к бабушке. Наверное, была у него к той женщине любовь в каком-то там ему только понятном виде и отображении. Я не имела права ни корить, ни осуждать его. Он сам выбрал свой путь, и то, что я считаю ошибкой, для него может быть благо.

По отдельным репликам в семье я замечала, что дочь – мою мать – дед любил сильнее, делился с ней заботами, проблемами, жаловался на что-то. Они хорошо понимали друг друга. Сын был рожден, когда дед вернулся к бабушке после годичного «отсутствия». Но видно, прежняя любовь в нем угасла. Он уже тогда был на распутье, пытался разобраться в себе. Долг и новая женщина разрывали, растаскивали его сердце в разные стороны. Не так был любим сын, зачатый в смутное время его души. И нечего самой себе доказывать, что, мол, ничего подобного. Факт есть факт…

А может, дед будней не выдержал? Вторая жена чаще праздники устраивала. Наверное, была спокойна, легка, нарядна, весела. А бабушка под гнетом забот, которые взвалила на себя, стараясь угодить любимому мужу, была всегда усталой, измотанной. И дети были сыты, и в доме чисто, и пироги всегда на столе горячие. Да видно не то ему было важно… Из последних сил весела, энергична. Но не было в ней той беззаботной легкости неработающей бездетной женщины, живущей только для ублажения мужа.

Бабушку я любила как никого на свете. И сейчас, когда ее уже нет, люблю. Жалею ее бессильные старческие слезы. И деда, несмотря ни на что, люблю, потому то жалею и оправдываю. Не по своей воле ушел, заставили, а потом привык, телом был с той женщиной, но душой рвался к детям. Судя по рассказам, стыдился своего слабого поступка. И мать, видно, давно простила деда.

Быть несчастливыми – наша наследственная судьба? Просматриваю, прослеживаю родословную. Мать моя, проглатывая стыд и обиду, несла крест измен мужа, пока не заработала шизофрению, я, глупая, любила недостойного, и кончилось всё тяжелой болезнью. Всевышний спас. Дочь моя разумнее нас оказалась, вовремя ушла от мужа. Может, счастливее будет? Хотя какое счастье без любви? Милая бабушка, что ждет твою правнучку? Если душа твоя на самом деле витает где-то над нами, подскажи. Там, наверху, говорят, все умнее становятся…

Сколько нас таких… несчастливых?.. А теперь странные отношения (интеллигентные?) вижу я в семьях своих родственников и друзей. Расходятся, мужья женятся, а первые жены – если не замужем – поддерживают дружеские отношения с их новыми семьями, с их новыми женами. Ну, только что не гарем. Ох, наверное, дорого им обходится эта дружба! А может, они таким образом, по-другому, чем моя бабушка, сохраняют в себе свою любовь и не дают развиться ненависти? Вроде бы он, бывший муж, еще остается немного ее? Уважает, ценит, советуется (если не смотрит сычом). А вторая жена разве не ревнует, не боится, что вернется он в первую семью? Наверное, не боится, если терпит этот «союз». А может, боится, потому и терпит? Такая вот многозначная система уравнений. А говорят, раньше редко расходились. Видно, это верно только для деревенских жителей».

Усилием воли Эмма переключилась на разговоры подруг.

Вина

Лере вдруг вспомнилось, как она приезжала в деревню к Лене, и та делилась с ней впечатлениями одного студенческого лета. Они тогда лежали на диване. Дождь хлестал за окном. О прогулке в лес не могло быть и речи. Все располагало к задушевным разговорам.

– …В тот приезд домой чужая судьба навсегда запечатлелась в моем мозгу. Из памяти изгладились многие события того печального лета, смутно припоминались лишь отдельные моменты, а это сохранилось. Не хотела вспоминать, да вот вспомнилось…

…Тропинка тогда тоже вела меня мимо ремонтных мастерских. Из ворот вышел высокий, крупный, плотный мужчина лет так под сорок пять-пятьдесят. Я сразу узнала его, вернее, догадалась, кто он, и почему-то не сомневалась в своей догадке, хотя видела его в прошлом году всего лишь один раз со спины.

Я приметила соседа издали, когда черты его лица были еще расплывчаты, неясны. Выделялись только темные волосы и поразившие меня два чистых, ярко-синих огонька на белом, неожиданном для деревенского жителя лице. Странные глаза: очень крупные и словно подсвеченные изнутри, лазурные. Никогда не встречала таких по мощности излучения, по теплоте. Они смотрелись как два маяка или этакие частички солнечного майского неба, от которых трудно оторваться.

Еще меня поразило его удивительно доброе лицо, которое, когда наши взгляды встретились, в секунду стало неподвижным, каменным. В глазах застыли боль и страх. В них читалось: «И она уже знает…» С трудом отвела взгляд. Попыталась сделать вид, что не узнаю́ или ничего не знаю. Я же только из писем мамы черпала информацию о соседях…

Внезапно нахлынули слова утешения, поддержки. Хотелось назвать его сильным, верным своим детям, поблагодарить за терпение, за надежную опору, за горькие, но прекрасные страдания во имя их счастья. Хотелось сказать, что горжусь его мужеством, победившим самолюбие и глупый мужской гонор, людскую жалость, непонимание и презрение некоторых мужчин, хотелось объяснить, что уважаю за умение разумно расставить жизненные приоритеты.