Лекарство

– А как же те, кто творят зло намеренно и не болеют?

– О них отдельный разговор.

– Дядя, мы не для этого сюда пришли! – напомнил Кирилл, прерывая их беседу, готовую разразиться в научный спор.

– О, прости! Совсем вылетело из памяти, – дядя схватился за голову. – Конечно, Кирилл. Гриша, тут такое дело... Ты всё же имеешь гораздо больший, чем у меня, опыт, всю свою жизнь провел в исследованиях взаимодействия нашей бактерии vitabrev с организмом человека. Помоги, пожалуйста. У нас беда.

– Пап! Мой сын лежит в больнице целую неделю, Наташа там днюет и ночует. А врачи ничего не могут понять и сделать!

– У тебя есть сын... – отрешенно произнес отец, погрузившись в задумчивость. – У меня есть внук. Как жаль, что я его до сих пор не подержал на руках.

– Если ты нам не поможешь, то, возможно, никогда и не подержишь его на руках, – в отчаянии взмолился Кирилл. – Врачи диагностируют только то, что он сейчас полностью открыт для всех болезней. Иммунная система...

– Которая, – продолжил отец, – у детей активно учится сразу после рождения, и постепенно начинает различать опасные для них формы инфекций, будь то вирусной, бактериальной или грибковой природы. А при появлении опасности вырабатывает иммуноглобулин G, предотвращая развитие инфекции...

– Да, да! Она не запускается! Она есть, но ее как бы и нет!

– Этого я и опасался, – помрачнел Григорий Филиппович, – как только услышал про твоего сына и иммунную систему. Мой ответ тебя не утешит.

– Говори же, Гриша, ради бога, не тяни, – попросил Виктор Львович.

– В детстве, Кирилл, ты принимал наши бактерии. Они изменили какую-то часть твоего генома, который ты передал сыну. И хотя они не успели внедриться настолько, чтобы твоя иммунная система остановилась, они как-то передали указания для иммунной системы твоего сына. Она попросту ждет, что придут vitabrev со стороны и отобьют любые опасности. Зачем учиться, если за тебя всё делают?

– Какой кошмар! – только и произнес побледневший Кирилл. – Как мне это сказать Наташе?

– Что же будет с Мишей? – спросил Виктор Львович.

– Боюсь, он не доживет до того дня, когда его станут называть Михаилом Кирилловичем, – с грустью произнес ученый. – Выход для него только один...

– Какой же?

– Начать прием чудо-таблеток и просидеть на этой игле всю жизнь, потеряв человеческую душу в обмен на здоровое тело. Неравноценный обмен, – закашлялся отец Кирилла.

В этот момент заскрипела входная дверь, и в кабинет влетел Олег Николаевич в сопровождении трех крепких охранников с серьезными лицами.

– Так. Что тут за делегация? Работа стоит, и каждая минута простоя может вылиться нам в миллионы рублей! А вы почему здесь, Виктор Львочич? – обратился он к нему, будто случайно заметив. – Вы же, кажется, не состоите в штате наших сотрудников? Или я ошибаюсь?

– Я здесь по делу личного характера, – насупился Виктор Львович, – и вовсе не претендую на должность в вашем штате, какой бы оклад вы не предлагали!

– Почетно, – невозмутимо отпарировал делец, – тогда попрошу вас освободить помещение и не отвлекать от работы нашего ценного сотрудника, который по договору, к тому же, должен находиться в это время в лаборатории!

Последние слова Заваев прошипел с такой угрозой, что Григорий Филиппович, вздохнув, нехотя поднялся со стула. Кирилл же пребывал в замешательстве и не реагировал на происходящее вокруг. Мысль о сыне, как гром, заглушала все прочие звуки и вой автомобильных сигнализаций. Только почувствовав, что его насильно подняли и выводят из комнаты, он несколько очнулся.

– Отец! Мы с тобой еще свидимся, обещаю!

– Не свидитесь, – процедил сквозь зубы Заваев, смотря, как уводят Кирилла и его дядю с территории КПП, а ученый, понурив голову, поплелся в лабораторию. Тело его под лучами дневного солнца поблескивало, как зеркальная морская гладь.

Олег Николаевич поспешил в кабинет, предчувствуя, как миллионные потоки плывут к нему в руки, а счета в банках растут в геометрической прогрессии.

Глава 9. Грош цена.

На следующий день Кирилл отправился в больницу. По дороге он попал в пробку, не успев доехать до нужного поворота. Впрочем, он этому крайне обрадовался, и откинулся на водительское сиденье. Голова ныла. Вдобавок, и самое главное, – ничего не приходило на ум, что сказать Наташе. Зная ее чувствительность и сердобольность, сказать ей в лоб правду было бы то же самое, что полоснуть по сердцу ножом. Скрыть, утаить? Но тогда внутри него самого что-то крутило, выворачивало. Как он посмотрит ей в глаза, что скажет? Что вышла замуж она за человека, гены которого разрушены выведенными искусственно бактериями? Что благодарить за такой подарок нужно его отца? Но почему-то же именно он был его отцом! Как всё это рассказать ей?

В больнице он поздоровался с лечащим врачом, узнал, что никаких улучшений по-прежнему нет, и вошел в палату для мам с маленькими детками.

– Хорошо, что у вас тут отдельная комнатка, – шепотом произнес Кирилл, целуя жену в подставленную щечку.

– Да, спасибо завотделением: он, когда услышал, что Миша – внук самого Быстрякова, то тут же определил его сюда. Вовсю же идет реклама, слышал?

– Да-да... спасение тысячелетия...

– И он там идет в списке ученых, сделавших главный вклад в осуществление мечты человечества о полной защите от вирусов!

– Именно об этом я и хотел поговорить с тобой, Наташа, – начал неспешно Кирилл, подбирая и взвешивая каждое слово, будто пробуя на вкус ложку с горячим супом – не обожжешься ли? – И знаешь, не всё так однозначно в этом открытии. И за каждое улучшение нужно чем-то пожертвовать. Давай на примере отца – он принимает лекарство со стадий его разработки более десяти лет – расскажу тебе о том, какая жизнь ожидает счастливых покупателей здоровья.

И он рассказал Наташе всю правду, не утаив о том, какой отец был до приема лекарства, хотя эти воспоминания еле-еле теплились, и после того, как получил в распоряжение нестареющее тело.

– Весь побитый, измученный, израненный и истерзанный душой он напомнил мне одного кролика из детства. Не того, что был у нас, а другого. Такие же глаза с отсутствием в них смысла жизни. А какие муки ждут любого, кто решит потом отказаться от приема – это тебе и рассказать боюсь. Не знаю, о чем думают частные фармацевтические заводы, запускающие производство. Может, о сверхприбыли, а потом всегда можно исчезнуть из вида. Но, если коротко, – то это равносильно тому, как если бы затравленный волками охотник, один, в далекой сибирской глуши, затушил бы единственный костер. Остались бы только ночь, звезды и голодное клацанье зубов, – закончил Кирилл повествование.

Наташа безотрывно смотрела в его глаза, и, казалось, проникла в самую душу и увидела там ту боль, с которой он пришел к ней. Тихо она опустила глаза и головку, как поникший цветок без живительной влаги, и без движения, не шелохнувшись, просидела так долгие десять минут. Оцепенение отошло, и, чуть приподняв глаза, она вполголоса сказала:

– Я не желаю таких мук нашему малышу. Какой жестокосердной я буду, если удержу Мишу на этой земле, обрекая его на безрадостное прозябание. Я тебя знаю почти с детства, Кирилл, и верю, что ты не обманываешь меня. И что нет средства для спасения. Иначе я ни за что тебе этого не прощу до конца жизни!

Она подняла глаза и встретилась взглядом с твердыми, не дрогнувшими глазами мужа, в которых светилось лишь бесконечное, невыразимое сожаление. Он прекрасно понимал, кто больше всего изведется, если ребенок умрет, к чему всё и шло.

Дома он сидел один у окна в питомнике дяди. За окном мерцали летние звезды, чуть видневшиеся сквозь огни большого города. Рядом, в клетках, шуршали многочисленные питомцы. Многие из них успокоились после дневной возни и отходили ко сну.

– Кирилл, ты дома? – сильно прогремел с порога пустой квартиры дядин голос.

– Где же мне быть? – ответил племянник вопросом на вопрос.

– Это хорошо. Нам нужно собраться на военный совет, – сказал Виктор Львович, сбрасывая на ходу рабочий костюм и надевая домашнюю пижаму. – Сперва на кухню. Горячий чай, бутерброды... а война по расписанию потом.