Лекарство

Кирилл улыбался от этих наплывающих воспоминаний, глядел на Наташу, девочку, бывшую некогда его одноклассницей, а теперь ставшую его женой и одновременно матерью; глядел он и на своего малыша – сына двух лет, отчего тот в ответ улыбался, а Наташа звонко, как птичка по весне, смеялась.

Они жили в трехкомнатной квартире, которая принадлежала дяде, уже десять лет. Так получилось, что дядя забрал Кирилла к себе сразу после той страшной аварии. Отец какое-то время проходил осмотр у психотерапевта. Ум его находился в полном порядке: стали возникать более дельные мысли, как улучшить препарат, он их быстро записывал и торопил Заваева поскорее перевезти всю лабораторию. А вот с чувствами врачи констатировали почти их полное отсутствие: кроме всепоглощающего дела жизни, остальное, казалось, его вовсе не касалось и не интересовало. И после того, как Кирилл несколько дней пролежал с высокой температурой, а Григорий Филиппович не появлялся дома, ставя всё новые опыты, дядя Витя забрал мальчика к себе, отпоил горячим лимонным чаем, поставил компресс и на все просьбы Кирилла дать хотя бы одну чудо-таблеточку твердо и бесповоротно отрезал. Так Кирилл поселился у него.

Вскоре, во время «большого переезда», когда вся лаборатория выезжала вместе со всеми достигнутыми результатами и питомцами, дядя Витя выпросил Бурика у отца, уговорив, что это утешит сына лучше всяких слов. Отец согласился. В последующие годы Кирилл еще лучше подружился с дядей. А как он породнился с Буриком – этого словами не описать! Они стали друзьями не разлей вода: только Кирилл возвращался с первых курсов института, как кролик мчался к нему в коридор, точно преданнейшая собачка, жался то к одной его ноге, то к другой. Бывало, Кирилл громко хлопнет в ладоши, и зайчик, пригнув уши вплотную к телу, вытягивается в струнку, как ракета, и мчится от него подальше, потом резко остановится, подпрыгивает в воздухе и смотрит на хозяина в надежде, что тот попробует его поймать. Но куда там! Он так ловко выскальзывал из почти схвативших его рук и делал такие виражи, резко сменяя направление бега вплоть до противоположного, что поймать помимо его воли было крайне сложно. Только чуть позже, примерно через год Кирилл научился его ловить, и он с победоносным видом тащил зверька дяде, заявляя, что «дескать, проворство с годами приходит». На что дядя внимательно смотрел и говорил, что Бурик еще проживет, конечно, какое-то время, порадуется жизни, но без таблеток все процессы в его организме запустили ускоренный метаболизм, словно нагоняя утраченное время. И в самом деле, незаметно, день за днем кролик увядал, и в один не очень радостный день ушел. Дядя как мог утешал Кирилла, объясняя, что Бурик хорошо потрудился на этой земле, принес большую пользу науке и пришла ему пора перейти к витку новой жизни, измениться, как гусеница, свившая кокон, преображается, сбрасывая старые наряды. Время сгладило боль утраты.

Почти сразу после переезда Кирилла дядя перешел на частную практику врачом, а в свободное время запирался дома в своей мини-лаборатории, где, однако, у него было всё необходимое. Там он вел собственные исследования, с результатами которых постепенно знакомил Кирилла. Это отвлекало и увлекало Кирилла. Не раз и не два между ними происходили жаркие споры. Кирилл, несмотря на все невзгоды и страдания, доставшиеся от отца, в глубине души гордился им, хотя и тщательно скрывал это. Даже от самого себя. И в спорах с дядей всегда вставал на защиту отца. Дядя же, забрав обширный материал исследований из лаборатории, проводил бесчисленные собственные опыты, включив в комнатный питомник не только лабораторных белых мышей, отличавшихся добродушным компанейским характером, но и диких пасюков. Причем, из всех пойманных экземпляров отбирал наиболее драчливых и злобных.

– Все они впитали в себя чудо-лекарство, – объяснял дядя спустя долгие годы. – Какой там по телевизору придумали для него рекламный слоган?

– «Спасение тысячелетия», – без запинки ответил Кирилл.

– Ох, как бы не так! – Виктор Львович вздохнул, и продолжил, поправляя очки с толстыми стеклами; с приближением юбилея в сорок лет зрение сдало. – И зажили прежней жизнью...

Он подошел к питомнику и показал на белых симпатичных мышат с розовым носиком, белоснежной шерсткой, маленькими ушами и черными бусинками глаз.

– Вот этим пострелятам по пять лет! Брал я их, можно сказать, в почтенном возрасте – однолеток, а живут они обычно года два-три. И ничего: резвятся себе, как молодые, – и сразу одна из мышек, точно в подтверждение слов хозяина, запрыгнула в пластиковое колесо и побежала, быстро-быстро перебирая лапками. Кирилл рассмеялся, и удивился своему смеху – тот стал будто бы грубее, не таким звонким, раскатистым, как в детстве, словно вобрав в себя, как губка, слезы страданий.

– Как молодые! – повторил дядя. – И таблеток для их организмов понадобилось немного: по две-три на брата; наши секретные бактерии быстренько соединились с их иммунными системами, обволакивая весь внутренний первичный слой обороны своими сверхчувствительными усиками-нитями.

– Так весь секрет в каких-то бактериях?

– Не просто каких-то, а созданных с использованием ДНК гидры. Помнишь, про нее ты в детстве еще слышал?

– Как не помнить! – воскликнул Кирилл, улыбнувшись. – Никогда не забуду физиономию Заваева, когда я выскочил из подсобки с криками: «убийцы!» Могу поспорить, что в тот момент он думал о том, где мог проколоться и как избавиться от нежданного свидетеля!

– Зрелище было страшное, и вправду, – засмеялся дядя, не в силах более себя сдерживать. Наташа, проходя мимо их комнаты, с малышом на руках, замерла от умиления, словно купаясь в теплых лучах. Малыш также поддался общему веселью и радостно заагукал.

В тот вечер пообщаться с дядей больше не довелось – Кирилл, увидев Наташу с сыном, рванул к ним навстречу. Но через несколько вечеров, сидя на кухне с чашкой горячего чая под мерный стук настенных часов они продолжили прерванную беседу.

– Возьмем какой-то момент относительно равновесного состояния организма, – Виктор Львович вытянул вперед руки с согнутыми пальцами, представляя как держит кого-то невидимого в руке, – если его зафиксировать на этом этапе таким образом, чтобы новые клетки при обновлении наследовались в точности так же, как их родители, без изменений ДНК; без изменения генома, одним словом!

– Но так не бывает?

– Не бывает. В том-то и дело. Любой организм претерпевает изменения под воздействием различных факторов. В том числе, и возбудителей болезней – вредоносных микроорганизмов, у которых мы находимся как на прицеле в течение всей жизни! И когда наша иммунная система отбивает атаку одного врага за другим, она получает определенную нагрузку, и со временем ослабевает под таким гнетом, а в итоге рождаются новые клетки со следами ран, более слабые и склонные пропустить очередной удар, как боксер-легковес, поплыв, пропускает один за другим удары, пока какой-то наиболее точный и меткий не собьет его с ног. И в целом, организм ослабевает, наваливаются болезни. Наша бактерия vitabrev, попав в новый организм, размножается – через день возникают миллионы новых! – по кровеносной системе, как по морям и океанам, они оплывают целый мир, обволакивают его, договариваясь буквально с каждой тканью, каждым органом в отдельности, и с иммунной системой в целом, как с неким дружественным правительством о взаимовыгодном симбиозе: и взамен на возможность спокойно жить и размножаться, получив признание всей системы в качестве полноправных ее жителей, они предоставляют организму уникальную способность регенерировать с их помощью поврежденные клетки, воссоздавая их точные копии взамен старых, но наследуя не измененную с течением жизни клетку, а ту, которую мы, словно «зафиксировали», взяли за эталон.

– Как это все сложно, дядя! – после глотка чая, сказал Кирилл.

– В этом и фокус! Никто еще не делал этого до нас, но мы похожи на дикарей, к которым нечаянно попало ружье и они, прицеливаясь куда попало, подстреливают то дикую утку, то себя.