Лекарство

Через минуту дядя бросил тихонько «еду» и повернулся к Кириллу.

– Собирайся, Кириллка. Возможно, ничего и не случилось, а, возможно, случилась беда.

Тщетно во всю дорогу племянник допытывался. Дядя больше не обронил ни слова. Только больше насупился, вжавшись в руль и обгоняя неспешно едущие по городу машины. В выходной день, как назло, никто никуда не спешил, многие выезжали на природу, и то на одной улице, то на другой образовывались пробки. С трудом они доехали до лаборатории, где дядя провел племянника вовнутрь и передал в распоряжение Игорю со строгим наказом слушаться того во всем и не устраивать таких казусов, что случились две недели назад.

– Но почему мне нельзя с тобой? – чуть не хныкал Кирилл.

– Потому что пока еще ничего не ясно. Может быть, ничего и не случилось, и это вовсе не твой отец задержан вдрызг пьяным в баре после того, как раскрошил в щепки барную стойку. Но я поеду туда, тут всего двенадцать километров от города, всё выясню и тут же перезвоню тебе, Кирилл, что это «явно какая-то ошибка произошла».

– Они же должны быть в лесу, а не в баре! Зачем он там? – не унимался мальчик.

– Игорь! Покажи мальчику выздоровевших кроликов, отвлеки его, хорошо? Кирилл, скоро вернусь! – напоследок сказал дядя Витя, обернувшись на издерганного мальчика.

Игорь взял Кирилла за руку и повел к клеткам кроликов. Они сидели теперь в питомнике, в клетках среди прочих кроликов, свинок и мышей, разделенных по секциям.

– Видишь: сейчас они – простые жители нашего заповедного городка. Рыжчик по-прежнему может укусить за палец, если ты к нему засунешь руку. А вот Бурика вполне можно и погладить, и приласкать. Смотри – какие здоровые зайчики!

Зайчики и впрямь блестели здоровьем и какой-то жизнерадостностью и любопытством, свойственным зачастую кроликам на первом году жизни. Рыжчик не забивался в угол и перебегал с места на место, а Бурик так смешно топорщил ушки и шевелил носиком, что Кирилл рассмеялся и на какое-то время совсем позабыл о том, что что-то случилось. Он то гладил Бурика, то брал его на руки, с позволения Игоря. Кролик всем тельцем прижимался, свешивал лапки с обнимающих его рук и водил головой по сторонам, с интересом рассматривая окружающий мир. На Кирилла он смотрел с неподдельной лаской. Мальчик пришел в полный восторг.

– Видишь, Кирилл, – разъяснял довольный Игорь, – наше лекарство полностью вылечило кроликов. Более того, они физически помолодели, обновив всю свою шкурку – видишь, какая она у них приятная на ощупь!

– А они помнят, что с ними было?

– Хе... интересный вопрос, – пробормотал лаборант. – А ты глянь на глазки Рыжчика: иногда в них мелькает, конечно, какая-то неземная грусть и тоска, но сейчас он радуется, как новорожденный. Думаю, что они, конечно, что-то помнят, но многое стирается из памяти, обновляется вместе со всеми клетками. И может, они мучаются не дольше нашего, когда мы вскакиваем с постели после ночи кошмаров.

– Хорошо бы так. Но все же у Рыжчика чуть грустноватые глаза.

– Я ничего такого не вижу, – Игорь повернулся и долго, пристально разглядывал того, но лишь помотал головой и сказал: – Ничего не вижу.

Благодаря экскурсии по лаборатории и рассказам Игоря, Кирилл узнал для себя много нового. И то, что их проект и его итоги были одобрены инвесторами, отчего все до сих пор пребывали в приподнятом настроении, и то, что скоро, с недели на неделю, всё их оборудование вместе с жильцами и персоналом переезжает в частную, охраняемую лабораторию, и все дальнейшие исследования, разработки и подготовка к выпуску препарата для массового производства пройдут в тесном сотрудничестве с лучшими учеными заваевского предприятия.

– Олег Николаевич был настолько щедр, что назначил всем сотрудникам оклад во много раз больший, чем платили здесь. Правда, все плоды в дальнейшем достанутся ему, но он столько в нас вкладывает, что грех жаловаться. А завистников и желающих перехватить наши разработки в городе хватает. Чего стоит артель братьев Волынских! Как ловко они присылали к нам своих людей! Подползали, набивались со всех сторон со своими бонусами. И долго-долго разговаривали с Григорием Филипповичем, раскланиваясь ему чуть ли не до ног, наверняка сулили золотые горы и пуд несбыточных обещаний, но наш шеф – крепкого порядка. По-моему, он их хоть и слушал, но не слышал. Будто размышлял о чем-то своем.

– Это с папой бывает, – вздохнул Кирилл.

– Да. А когда мирные средства не подействовали, и они не смогли раскусить, чем вызван такой большой интерес со стороны Заваева и его окружения (а его интерес никогда не возникает на пустом месте), то стали подсылать к нам громил, одного за другим: то окно выбьют при входе в корпус, то машины наших сотрудников оказываются с проколотыми шинами и угрожающими записками. Последнее время, вроде, поутихли – наши секреты мы храним бдительно, при себе! Никто из посторонних не должен об этом знать.

– А если узнают? – задумчиво произнес мальчик.

– Если узнают, то тогда может случиться всякое! Вплоть до настоящей беды. Все люди имеют слабости, а эти бандиты, хоть в настоящее время и именуются горделиво дельцами, бизнесменами, владельцами крупных предприятий, прекрасно осведомлены о тончайших струнах души человеческой как в общих чертах, так что касается конкретных личностей.

Следующий час Кирилл просидел в тяжелых думах, смотря то на кроликов, то на лаборанта, который крутился с кормами, менял поддоны в клетках, доливал воду в автопоилки. Потом они перешли в помещение, где происходила мойка и стерилизация кормушек, клеток. Так незаметно пролетело еще какое-то время. Кирилл томился, и чувствовал, что устал непомерно, так сильно, как никогда еще не уставал. Все последние две недели он ухитрялся то сбегать от времени приема таблеток на улицу, гуляя с друзьями часик перед школой, то класть в рот и тут же выплевывать, как только отец отворачивался или уходил в «размышления». Не без азарта он смотрел, как таблетка с беззвучным шипением таяла в воздухе буквально на глазах, не оставляя на той поверхности, куда упала, никаких следов.

Дядя вернулся только под вечер. Весь поникший, бледный, он еле держался на ногах и, усадив Кирилла поближе к себе, осмотрелся вокруг и рассказал о случившемся неживым, далеким голосом, изредка делая паузу, так как дыхание в горле перехватывало. Дядя долго и подробно описывал страшную дорожную аварию, о том, что нашли неподалеку машину, range rover, подрезавший легкую audi родителей, отчего та вылетела на повороте с обочины и, перевернувшись несколько раз, врезалась в здоровенный дуб. Мальчик ничего не улавливал из рассказа дяди, еле слышал, как дядя Витя рассказывал, что папу раздели почти всего, так что он достал из багажника старый, потрепанный спортивный костюм, и в нем заявился в бар, с синяками, страшными порезами на руках и лице, в кровоподтеках, с ходу выпил бутылку виски, после чего стал сметать всё с барной стойки, круша и ломая, избил бармена и подвернувшегося посетителя, пока двое охранников не скрутили и не связали его. Кирилл ничего в эту минуту не слышал. Только потом этот рассказ во всех мельчайших подробностях вырисовался в его понимании и сложился в картинку.

Теперь же только одно предложение гудело в его голове, и, как гвоздь, забивалось молотком всеми остальными словами и рассказом. Забивалось до боли, до ноющей сверлящей боли в сердце. То предложение, которое дядя Витя сказал сразу, как только вошел, то главное, что тут же вырвалось с языка наружу: «Кирилл, твоей мамы больше нет».

Глава 7. Новая жизнь.

Время, этот могучий растворитель всех острых человеческих желаний и страстей, переживаний и душевных мук, растворяет старое, прошедшее, как морская волна размывает постепенно детский замок на песке, пылинку за пылинкой стирая его, пока не расчистит всю местность, готовя ее к дальнейшей жизни, оставляя минувшее лишь в облике воспоминаний, более ярких, либо же более тусклых, когда все происшествия и события уходят куда-то вглубь, а на поверхности остаются только остатки наиболее значимых, наиболее острых деталей. Так и у Кирилла постепенно ушла боль, и из множества всех воспоминаний чаще всего он любил представлять, как видит маму мирно спящей на старом родительском диванчике; неподалеку от кровати разбросаны его детские игрушки – тогда, будучи совсем маленьким, он больше всего любил играть в комнате матери, наблюдая то одним, то другим глазом, как она крутится по хозяйству, перестирывает его измазюканные футболки, штопает порванные на коленках штаны. А потом, утомленная целым днем стирки, уборки и готовки, приляжет тихонько на край дивана, чуть прикроет глаза с шелковистыми ресничками, и тихонько задремлет. Ее длинные волосы развеваются, ниспадают за край дивана, и он, крадучись, подползает к ней, одной рукой сжимая грузовичок с веревкой. Кузов того то и дело стучит то по мягкому ковру, то о кабину грузовика, но мама не просыпается. И тогда Кирилл садится на пол, рядом с краем дивана, и гладит, перебирает мамины волосы. Их запах его укутывает, успокаивает, и вот грузовичок валяется рядом, а Кирилл забирается на диван и ложится, засыпая рядом с теплой мамой.