«Самокатчик»

– Верно, – угрюмо согласились парни, будто только поняв, что и сегодня улететь в Союз не удастся.

– А может, всё-таки к вечеру улетим? – не желая сдаваться, предположил Серёга.

– Если что, то продукты в поезде съедим, – деловито заключил Вовка.

Хотелось бы надеяться и верить!

Первыми в столовую пошли Серёга, Ваня, Игорь и Славик. Санька и Вовка остались охранять чемоданы.

Ребята возвратились не скоро – молчаливые, настороженные, злые. На Санькин вопрос: «Ну как там?» – ответа не дал никто. Только молча расселись по нарам, завздыхали, отстранённо шаря взглядами по тонким стенкам палатки. Правда, Игорь запоздало буркнул:

– Сходите – узнаете.

Санька и Вовка поднялись и решительно пошли на улицу.

Толпа. Везде, куда ни глянет глаз, серая, однообразная толпа. Хотя нет, если хорошенько присмотреться, далеко не однообразная.

Там кучкуются гордые грузины, чуть поодаль – многочисленные азиаты: узбеки, таджики, туркмены, каракалпаки.

Дальше сборище надменных, высокорослых прибалтов: эстонцы, латвийцы, литовцы. Разговаривают каждый на своём языке, но друг дружку понимают. Звуки гортанные, и поэтому кажется, какие-то угловатые. Дом из них можно построить.

Ещё дальше – туда-сюда по пересылке кружат весёлые молдаване.

Слева, вдалеке – большое скопление армян. На своём лопочут, что-то живо обсуждают, руками машут.

Справа, через плац, в кругу стоят азербайджанцы. Разговаривают негромко. Изредка бросают в сторону армян полные ненависти взгляды. Чего это они? Ведь в Советском Союзе все народы – братские!

Особнячком – деловитые, сытые киргизы. Им хорошо, потому что у них в столовой связи.

Поодаль – самая внушительная толпа. Там большинство ребят с Украины, русские. В их центре сидят на чемоданах несколько одесситов, травят анекдоты. Иногда все весело хохочут. Кажется, забыли о том, что из-за отсутствия самолётов настроение должно быть мрачным. Но нет, это только кажется. Не забыли. Смеются, а некоторые нет-нет да и бросают взгляды на потянувшийся теперь какими-то волнистыми клубами сизый туман. Нет ли просвета? Не гудит ли там – в мутной вышине – такой желанный самолёт? Нет, не гудит. Тихо там. Тихо!

Санька и Вовка, обогнув плац, подошли к столовой. По бетонным ступенькам крыльца, сомкнув за спиной руки, медленно выхаживал узкоглазый прапорщик.

– Эй, чего опаздываем? – блеснул он в сторону ребят чистыми ровными зубами.

– Вещи охраняли, – грубо ответил Санька, избрав такой тон, которым обычно разговаривают с ровней. Да пошёл он, – этот прапорюга!

Но тот будто не заметил ничего. Хотя тон наверняка определил. Просто повернулся к ребятам спиной, бросив через плечо:

– Быстрее!

В столовой ужасный кавардак! В течение последних двух часов через обеденный зал прошли сотни человек. Раздатка в нескольких местах залита супом, киселём. Столы и лавки беспорядочно сдвинуты, перекошены. На скользком от жира полу в разных местах зала валяются куски «черняги». Повара и раздатчики пищи объединёнными усилиями пытаются навести порядок. По ту сторону раздатки гремят пустыми кастрюлями, ложками, кружками; таскают посуду в мойку, пытаются мыть полы. К залу пока не приступали, потому что там ещё обедают несколько десятков человек.

– Скорее можете, а? – шипел на них длинный, тоже узкоглазый, повар. В словах его сквозил явный акцент, присущий народам, пользующимся тюркскими языками. – Вам чего, эй? – покосился он на решительно приблизившихся к стойке Саньку и Вовку.

– Дай чего-нибудь поесть, – спокойно спросил Вовка.

– Что дам тебе? Не видишь, убираем?! – выходя из себя, оскалившись, гаркнул повар.

– Второго дай! – нашёлся Санька, почти скомандовав на чистом киргизском.

У повара от удивления даже глаза шире открылись. Он покорно зашарил взглядом по большим, уже сдвинутым в кучу кастрюлям. Через минуту поставил на раздатку прямо перед Санькой и Вовкой две полные тарелки варёной капусты.

Санька, взглянув на такую пищу, слегка поморщился, тщетно перебирая в памяти скудный словарный запас из выученных им в части киргизских слов. Хотел выразить недовольство, но так и не смог.

Повар, перехватив его взгляд, молча дёрнулся и пошагал через весь зал к бывшей когда-то белой, но теперь замызганной жирными пятнами двери в хлеборезку.

Санька и Вовка в это время, взяв тарелки, уселись за крайний к раздатке стол. Достали ложки, которые всегда хранились во внутренних карманах, у сердец, рядом с документами.

– Лучше хоть что-то, чем ничего, – обречённо изрёк Санька, набирая ложкой отвратительную на вид массу.

– Хлеба бы, – проделывая то же самое, посетовал Вовка.

Только сейчас заметили, что в столовой не видно даже «черняги», хотя хлеб всегда ставился в конце раздатки и солдаты могли брать его вольно, сколько хочешь.

А ещё увидели, как через зал к ним идёт высокий повар-киргиз и держит в руках две кружки, на которых сверху лежит по широкому куску белого хлеба.

– Кажется, к нам, – предположил Вовка. – Когда ты успел… на ихнем?

– Да я так, знаю некоторые слова. О чем они говорят, почти всё понимаю. Был у меня в батарее дружок добрый – Чоодаев Ишенбай Саганбекович.

– Как ты только их запоминаешь?

Санька довольно улыбнулся.

Повар уже подошёл, поставил полные горячего чая кружки и хлеб прямо перед товарищами. Скороговоркой выпалил:

– Нету, больше ничего нету! – И резко развернувшись, отправился по своим делам.

– Рахмат! – бросил ему вслед Санька. Повар на ходу обернулся, махнул рукой. Лёгкое недоумение вновь скользнуло в его азиатских, раскосых глазах. – Ну вот, – продолжил Санька, обращаясь к Вовке, – пообедаем хоть немного. Больше не придётся.

– Это почему?

– Дык улетим!

– Ну-ну. А если нет?

– Всё равно не придётся. Эту парашу, – он кивнул на тарелки с варёной капустой, – я есть не намерен. А белого хлеба и чая нам никто больше не даст. Этот повар уже через полчаса выяснит, что я совсем не их земляк. Ну и сам понимаешь. Они только своих поджаливают.

– Да знаю.

– Вот и давай быстрее заканчивать и уходить отсюда, пока прокатило.

Когда ребята возвращались из столовой, то заметили, как в неширокие ворота КПП входила очередная партия «дембелей». Рослые, как на подбор, парни в наглаженной, будто с иголочки форме, с расписанными латексом и покрытыми лаком чемоданами в руках. Они не вошли, а почти ворвались на пересыльный пункт, громко разговаривая, иногда смеясь и с любопытством выискивая глазами стоящий наверняка где-то здесь самолёт, который должен домчать их до родительского порога.

«Бедные, – при виде их подумал Санька, – чему радуются? Полетят же только после нас!»

Вернувшись к своим, Санька и Вовка застали их дремлющими у чемоданов. Присоединились, с глубокими вздохами опустившись на осточертевшие нары. Потянулись томительные часы ожидания.

Часа в три пополудню в лагере произошло всеобщее оживление. Только что, преодолев сложные погодные условия, один за другим на аэродроме Фалькенберг приземлились два воздушных лайнера ТУ-154.

Значит, можно летать! Значит, сейчас пойдут рейсы!

У палаток стали появляться озабоченные офицеры. Проверяли по спискам команды, составленные для посадок на борта. Выясняли, кто и куда летит. Рассерженно орали, а иногда крепко матерились, если кого-то не было на месте и его долго не могли отыскать посланные во все концы пересыльного пункта друзья или земляки.

Увольняемые охотно покидали палатки, строились для проверки, сыпали весёлыми, остроумными шуточками. Иногда всеобщее недовольство возникало и выплёскивалось на тех, кто опаздывал в строй. Всем казалось, что они уже через минуту-другую взойдут на трап самолёта, и только тот, кто опаздывает, задерживает, оттягивает эту счастливую «минуту-другую». И они волновались.

Вот уже замер весь пересыльный! Затаили дыхание «дембеля», приоткрыли рты, устремили взгляды на взлётную полосу. А там прошедший техническую проверку и дозаправку разгоняется, набирает скорость и отрывается от бетонного покрытия красавец ТУ-154. Маячат в иллюминаторах головы и машущие руки счастливчиков. Удаляется всё выше и выше, пронзает тучи и клочья вновь сгущающегося тумана самолёт, уносящий их к родному дому.