Через дно кружки

Начались занятия в университете. Последний, шестой год учебы. А учиться не хотелось. Кирилл смотрел из окна мансарды на пустырь, на далекую реку. Смотрел и ворчал. Недавно он прочитал несколько книг Достоевского, прочитал по совету Коляныча, но вопреки ожиданию был разочарован. Писатель показался злым, ненавидящим людей. А рассуждения о морали, добре и прочем не легли на сердце молодого человека. Кириллу были понятны образы людей, героев книг, их действия, желания, метания их души, но не принял он этих героев. Не близки они ему оказались. И потом слишком много мерзостей окружало их. Киришка с детства все такое видел, но знал он в каждом обитателе кафешки и доброе. Даже в самых темных личностях, отсидевших по пятнадцать, а то и больше лет за убийства, другие жуткие дела. Видел в каждом хоть что-то хорошее. А великий описыватель человеческой души, ее метаний хорошего в людях не видел, почти не видел, а может, не хотел видеть.

― «В слезинке ребенка отражается все горе мира». Терпеть не могу! Достал классик хренов. Ни одного героя положительного. Все сволочи у великого мэтра. Надо же так жизнь ненавидеть. Ну поставили в молодости к стенке, ну напугали до полусмерти ― с кем не случается. Сам виноват. Не при с оглоблей на паровоз! А коли полез, так пардонте, сударь. Ответствуйте. В нашем любимом отечестве с этим запросто. «В слезинке ребенка отражается все горе мира». Это вы про себя, что ли? Младенец вы наш слезливый с поносом и золотухой на второй полке раскаленного железного плацкартного вагона в июльской казахской степи, в поезде Астрахань ― Ташкент с маманькой, на радость вагона закупорившей все окна и двери, чтобы дитя не простыло на сквозняке?

Не похоже-с.

Ну да ладно. Извините великодушно. Это так, монолог о давно забытом. Это, как чемодан, набитый пуговицами, срезанными со старого тряпья, с мечтой: а вдруг пригодятся. Это душа моя. Никто не видел ее, а она есть! И болью занудной болит! И вроде не нужна, а сидит внутри, шкрябает по сердцу.

Эх, тоска тоскливая, кто тебя выдумал? С какого такого недоразумения прилепилась к жизни? Откуда взялась? Зачем скулишь псом февральским. И песней тебя не выдавить, и вином тебя не залить. И чего делать с тобой?

А ничего не делать. Жить. Жить, да и все! Жить и радоваться. Минуте каждой. Небу, дождю, туче, солнцу. Каждому листу на дереве, каждой букашке, муравью, птице. Да мало ли чему. Жизни! Ее огромности и различности. Тому, что она есть! А могла и не быть! Этому и радоваться. Великому счастью жизни!

– Радоваться?

– Ага! И дай Бог, чтобы была она добрее, ласковее ко всем нам, а мы не загаживали ее кто по невежеству, кто по дури своей беспросветной, а кто по злобе. Дай Бог всем нам слышать и услышать друг друга. Быть добрее и…

Ну, да ладно, чего-то я разболтался, прямо проповедь какую-то начал.

Но не унималась тревога. Киришке хотелось плюнуть в далекое рычание автомобилей, вонючий воздух, в потный от нефти и грязи асфальт. «В слезинке ребенка отражается все горе мира». Ха!

Вообще-то он не собирался ни в кого плевать. Это так, пустой треп. Должно быть, разрядка. Ворчание уставшего от забот и непривычной, не свойственной для таких молодых парней постоянной ответственности за людей, связанных с ним. От него зависимых. За рабочих из автомастерской, за Григорьича, который гораздо старше его, других. Слишком много дел нагрузил Кирилл на себя, слишком большую взял ответственность за других людей. А сильнее всего было жалко своих стариков, с которыми расстался несколько дней назад.

Постоянно размышлял Кирилл о том, как быть с мастерской. Уволить рабочих он не мог. А мастерская ему теперь была не очень-то нужна. Он перерос ее. Отдать ее Григорьичу? Но это все равно что выбросить всех. Где они будут ремонтировать машины зимой? Не в холодном же, временно сляпанном из жести боксе.

Московские поставщики, зная свое монопольное положение, снижать цену на запчасти не хотели, а наоборот, от партии к партии повышали. Цена на запчасти была самым узким местом в его бизнесе. Это узкое место и требовалось, как говорил его любимый университетский преподаватель, «расшить». Собственно, правильные решения частенько лежат на поверхности. Надо только взглянуть на проблему под другим углом. С другой стороны. И будущий экономист придумал. Решение пришло само собой.

Пришла пора выбирать тему для дипломной работы. Кирилл давно ее обдумывал и сейчас вдруг окончательно понял. Он решил, что работу будет делать по придуманной им для своей мастерской идее с запчастями для иномарок.

После очередной лекции подошел к преподавателю, главе холдинга, назначенному руководителем его дипломной работы, и передал развернутый бизнес-план, который и намеревался сделать этой самой дипломной работой. Там Кирилл предлагал на небольшом механическом заводе, входящем в холдинг и не очень-то загруженном заказами, организовать участок по изготовлению запчастей к иномаркам. Кирилл знал этот завод. На нем когда-то работал Григорьич. Там в начале своей деятельности они заказывали приспособления для монтажа и демонтажа неисправных узлов. Иногда втихаря, чтобы не узнало начальство завода, там делали для них и некоторые запчасти. Поэтому Кирилл подробно описал и правильную структуру участка, и предстоящие затраты, и рекомендуемые цены для продажи, и ожидаемую прибыль.

В качестве подразделения, определяющего правильность маркетинговой политики, предложил свою автомастерскую и обосновал это тем, что лучше него никто не знает рынок. Он знает, в каких запчастях есть потребность, в каком количестве, а главное, знает из чего и как делать эти запчасти и имеет чертежи. На последнем листе указал свой номер телефона и стал ожидать.

На четвертый день от главы холдинга позвонила секретарша и пригласила приехать.

Кирилл уже бывал в этом огромном помпезном кабинете. Два раза. Перед практикой. Но тогда не присматривался ни к обстановке, ни к стенам, ни к виду из окон. Когда пришел в первый раз, волновался, слушал общие напутствия генерального директора – их преподавателя. Но это в университете он был преподавателем, а здесь казался недоступным, небожителем, почти божеством. Даже самые бойкие студенты в тот раз помалкивали, не могли ни осмотреться, ни разглядеть мебель, ни задать дельные вопросы. Только он пересилил этот паралич и попросился в аналитический центр. Директор поглядел на него, чуть заметно усмехнулся и согласился. После практики было обсуждение, и Кирилл на вопрос о том, какие недочеты в работе увидел и что может предложить для их устранения, сделал два конкретных и точных замечания. Гендиректор тогда записал их на настольном календаре и сказал, что студент не зря работал месяц. И даже выдал небольшую премию за дельные предложения.

В этот раз Кирилл держался свободно, уверенно.

Кабинет был действительно большим. К главному столу из темного и по виду очень дорогого дерева примыкал длиннющий стол заседаний, вокруг которого стояли стулья с резными ножками в стиле какого-нибудь Людовика. Эта помпезная обстановка создавала атмосферу торжественной строгости, значительности, напряженности, а огромный, длиной метра два и такой же высоты аквариум по задумке должен был снимать напряжение, но не снимал его. Стены были обиты полированными листами из такого же красивого дерева, висело несколько картин в позолоченных рамах. «Наверное, передвижники», – подумал Кирилл.

А на потолке на равном расстоянии сверкали хрусталем четыре золоченые люстры. На самом главном столе стояла лампа с мраморным куполом и основанием из темной бронзы. Рядом чернильный прибор. На приборе, на медной, слегка позеленевшей от времени траве, между красивыми чернильницами в виде толстых дубовых пней отдыхал золотой олень, на рогах которого лежала ручка. Под лампой сторожила покой всего этого великолепия бронзовая охотничья собака. И аквариум, и стены, и картины, и дорогие музейные антикварные штуковины должны были вогнать слабонервного посетителя в ступор, подавить его волю от осознания огромных возможностей, причастности к власти и богатству главы холдинга, способного вот так запросто собрать в одном рабочем кабинете целый музей из редких старинных вещей.