Страница 48 из 53
– Не мы, а ты.., – заметил Форестье-младший. – Пэ, возьми паштет – отличный! А его не слушай. Он сегодня как в ударе.
– Даже дырку в горе, даже туннель невозможно прорыть, если бурить сразу во всех направлениях, – не слыша брата, продолжал другой. – Гора обвалится от такой работы. Вся культура нашей страны, да и не только нашей, заражена сиюминутным стремлением угодить простейшим запросам. Поэтому она и становится эклектичной. Поэтому в ней царит такое отсутствие принципов, вседозволенность. Она всё вбирает в себя как водоворот или как выгребная яма, а мы тут рассуждаем, рассуждаем… О чем, спрашивается? – Форестье-I поставил стакан на скатерть и, воспользовавшись молчанием, воцарившимся за столом, стал накладывать себе в тарелку всего понемногу, после чего, пригрозив всем вилкой, словно предостерегая от возражений, продолжал разглагольствовать: – А что значит – водоворот? Это значит смешение рас, идей, всего… в одну кучу. Город Париж… не знаю, как вы, но я его не люблю… даже с точки зрения градостроения отстроен по тому же принципу. По принципу водоворота. Его центростремительная сила всасывает в себя. Она притягивает к себе всё, что оказывается в радиусе ее воздействия. Вы скажете, что это свойственно всем большим городам? Черта с два! Ничего подобного! Есть и другие модели, не хуже. Например, модель, построенная на принципе взаимодействия двух силовых векторов – лево-правая. По этой модели построен Нью-Йорк, Вест-Сайд. Ты же, по-моему, сам этому удивлялся, Питер? Или я ошибаюсь?
– Не помню, не обращал внимания, – ответил Петр с медлительностью, разделывая кусок холодной телятины.
– В следующий раз поедешь – обрати внимание. Настоятельно рекомендую.
– Дело, конечно, не в планировке улиц, а в менталитете, которым пропитываются умы людей, – уточнил Форестье-I свою мысль.
Актриса Бельом, всё это время не отрывавшая глаз от тарелки, медленно и сосредоточенно налегавшая на полусырой ростбиф с салатом, вдруг произнесла своим звучным контральто:
– Ты смотришь в горлышко бутылки, Жиль… залезть в которую всё равно не сможешь.
Тот даже опешил.
– У тебя одни бутылки на уме! – отмахнулся другой. – Говорить ни о чем невозможно.
– То, что я могу выпить за пятерых, это давно всем известно, – с вызовом признала Бельом, но ее хриплый голос надорвался от иронии. – А то, что тебя жизнь засосала как трясина, эта новость, по-моему, тебя самого удивляет. Заказов мало? Так бы и сказал. Америка и градостроение тут при чем?
– Да при чем здесь заказы?! Но даже если так… Я человек деятельный. Мне необходимо тратить свои силы. Я не вижу в этом ничего постыдного, – оскорбленно выплеснул Жиль Форестье.
– Главное, не отчаиваться, – подбодрила Бельом. – Перетерпишь – это и нервы укрепляет, и на душе потом звонче становится.
– У меня от этого уже не звенит на душе, – отрезал тот и, развернувшись к Петру, спросил его: – Ну что, я не прав? Рассуди, Питер. Что я говорю непонятного?
– Про гору с дыркой и про требуху я всё же не понял, – сказал Петр, чувствуя, что Форестье-I обижается на всеобщее безучастие; оно и привело к стычке старшего брата с актрисой.
– А я про водоворот и про Нью-Йорк чего-то не уловил, – поддержал мнение Петра младший брат.
– Любая страна с развитой культурной должна совмещать две вещи: быть терпимой к внешним веяниям и сохранять свою идентичность, то есть совокупность ее национального прошлого, духовного опыта и традиций, – с серьезностью продолжал Форестье-I. – Терпимости сегодня – хоть отбавляй. А вот насчет совокупности… Поэтому равновесие и нарушено. Добиваться равновесия за счет нетерпимости? Бесполезно! Замкнутость ни к чему не приведет. Равновесия можно добиться только через консолидацию. Не силой надо брать, а умением! И нам с вами никуда от этого не деться… Человек – составная часть, пусть мизерная, этого механизма. Когда что-то нарушено в работе главного механизма, это выводит из строя и человека. В его существовании появляется расшатанность, торможение… Я хочу сказать, что по всем этим причинам наше с вами существование протекает сегодня на слабеньких, пониженных оборотах. Мы не живем, а доживаем. Ждем чего-то. Лично я об этом сожалею.
– Глядя на тебя, этого не скажешь, – поддела Бельом.
– Мы сидим на голодном пайке. А я нуждаюсь в движении, – добавил Форестье-I, игнорируя актрису.
– В этом ты прав. Когда у меня нет работы, я с ума схожу, – не оставляла его Бельом в покое.
– Работа – болезнь века. Всего не переделаешь, – сказал Форестье-младший.
– Этого ты от Питера нахватался! – упрекнул старший брат.
– А Питер-то тут при чем? – возмутился младший.
– Я бездельничать тоже не умею. Но ограничивать себя наверное нужно, – произнес Петр. – Иначе – суета. А суета – это грех.
– Суета?! Ну ты даешь… Да лично я так устроен, что не могу ничем не заниматься! – возмутился Форестье-I. – Моим мозгам просто необходим приток адреналина. Постоянно находиться в этом состоянии невозможно – согласен. Жизнь на полную катушку изнашивает – согласен. Но мы должны поддерживать в себе напряжение… в минимальном виде. Благодаря этому мы и живы.
Петр смотрел в сад, где опять происходило какое-то брожение. Следить за дискуссией становилось всё труднее из-за музыки. От ее грохота воздух буквально вздрагивал.
Форестье-I вдруг поднялся из-за стола, обвел сидящих надменным взглядом и произнес:
– О чем мы спорим?.. Совсем крыша поехала!
Отшвырнув на стол свою салфетку, Жиль Форестье отставил свой стул в сторону и зашагал в направлении веранды, на которой начали танцевать рок-н-ролл.
Распахнутая в сад и озаренная ослепительно-белым светом веранда теперь всех привлекала. Танцующих стало так много, что места для всех не хватало, и некоторым пришлось выйти на газон, чтобы дожидаться там своей очереди, не мешая остальным.
Сидевшие за столом закончили есть в безмолвии, после чего один за другим все последовали примеру Форестье-старшего.
Оставшись за столом один, Петр наблюдал из потемневшего сада, как старший брат, забыв обо всех своих дилеммах, только что казавшихся ему неразрешимыми, чуть ли не с разбегу ворвался в гущу танцующих и начал увиваться за кем-то из женщин, проделывал всё это с той же необузданностью, с какой только что предавался болтовне.
Петр не заметил, как к нему приблизилась хозяйка дома. В накинутом на плечи мужском пиджаке соседка выглядела уставшей, растерянной. Она подалась вперед и что-то произнесла. Но Петр не расслышал. Сильвестр попыталась повторить сказанное уже на ухо, однако ей помешал новый взрыв музыки на веранде. Женни Сильвестр показала пальцами на уши и, поймав Петра за руку, повлекла его к веранде.
Он попытался воспротивиться, но безуспешно. Что-то мимолетное, в долю секунды проскользнувшее на лице соседки, всколыхнуло в нем чувство жалости. А затем, когда в момент приближения к веранде Петр поймал на себе настойчивый взгляд танцующей Элен Форестье, он и вовсе перестал сопротивляться.
Распаленная и испуганно улыбавшаяся на все четыре стороны, Элен Форестье подбадривающе кивала ему в промежутках между пируэтами рок-н-ролла, но уже в следующий миг продолжала вновь выделывать чуть ли не гимнастические выкрутасы с молодым худым парнем в одной майке, который мотал ее вокруг себя как нечто бескостное. Петр не сразу узнал в танцоре Робера.
Самыми трудными, неуклюжими были, как всегда, лишь первые шаги. Он не танцевал уже около десяти лет, да и не любил танцевать. Но Женни Сильвестр настолько уверенно верховодила, что это оказалось проще, чем он думал.
– Вот видишь, получается! – Сильвестр пыталась перекричать музыку; покрывшись испариной, обдавая приторным запахом духов, соседка крепко вцепилась Петру в правое запястье, вела его за собой и не переставала усложнять движения. – Теперь с разбегу и по кругу! Вот так…
Не выпуская его руки, Сильвестр пролетела у него под локтем, и он даже не ожидал, что этот пируэт рок-н-ролла, который другие проделывали с удивительной ловкостью, мог получиться и у него.