Страница 47 из 53
– Вот кого действительно рад видеть! – заверил Форестье-I проникновенным тоном, хлопая Петра по плечу и улыбаясь. – Нет, честное слово! Как дела? Не осточертела дачная скука?
Петр кивнул, но не нашелся что ответить.
– А мне – вот здесь сидит! Променял бы на любую клетку в городе, – заявил Форестье-I с вызывающей прямотой.
Рослый, крупнотелый сангвиник, Жиль Форестье славился своим бурным темпераментом, любовью к детям и левацкими взглядами – репутация закрепилась за ним из-за его болезненного пристрастия к застольным дискуссиям. Что-то особое, провоцирующее всегда, впрочем, настораживало во взгляде его темных, проницательных глаз, по которым легко удавалось определить ход его мыслей, однако это впечатление обычно обнаруживало свою ошибочность: говорить Жиль Форестье начинал всегда о чем-то совершенно неожиданном.
– У вас опять трудности? – спросил Петр.
– Трудности?! – Форестье-I уставил на него бездонный взгляд и отмахнулся, словно не хотел сгоряча наговорить лишнего.
Вопрос действительно казался лишним. Сомнения в том, что дела у братьев плохи, мгновенно развеивались по их виду, особенно по виду младшего, соседа. Стабильности в работе архитектурной «мастерской», которой они руководили на равных началах, не было с тех пор, как Петр знал обоих. Когда же положение становилось критическим, а такое случалось всё чаще, это безошибочно угадывалось по внезапной молчаливости Форестье-младшего, ему несвойственной, по особой мягкости в обращении с окружающими, а также по порциям виски, которые он начинал отмеривать себе на аперитив. От доз в один палец, какими возбуждают аппетит, Форестье-младший переходил к утроенным, которые должны были пробудить в нем не аппетит, а, казалось, сам интерес к жизни.
Вокруг Форестье-младшего завязалась, как обычно, бурная дискуссия. Зачинщиком спора был старший из братьев. Петр пропустил начало разговора, и когда до него дошло, что речь идет о «демократии», Форестье-I, старший брат, излагая свою точку зрения, уже успел раскраснеться как рак от возбуждения и уже никого не слышал:
– Весь наш взгляд на вещи, наш образ мышления, всё наше общественное устройство могут привести только к измельчанию. Поэтому в нашей сегодняшней культуре и нет грандиозности. Вместо нее – мания величия! – Форестье-I скорбно сверкал глазами, словно в обиде на кого-то лично из собеседников. – А поэтому вся эта болтовня про индивидуальные свободы и про коллективную ответственность… демагогия всё это! Нам нравится безответственность. Вот нас и пичкают всякой ерундой. Все кому не лень! Кто платит за газеты? Мы! Питер вон сколько месяцев висел над душой у министерских функционеров, чтобы они ну хотя бы пальцем пошевелили, ведь человек пропал в Африке… – Форестье-I ссылался на давний разговор с Петром о Фон Ломове, который имел место весной, но приведенный пример казался всё же неожиданным, потому что Петр никогда не утверждал и близко ничего подобного. – Человек пропал, понимаете – а они мычат непонятно что… Ты не согласен со мной, Питер?
– Согласен, – поспешно сказал Петр, понимая, что его ответ не имеет значения.
– С тобой невозможно ни о чем говорить. Ты постоянно загибаешь, – упрекнул брата Форестье-младший.
– Я загибаю? В чем?! В том, что мы не способны ни на малейшую жертву во имя чего-то нерационального, не приносящего немедленной выгоды? Да ведь дураку ясно, что мы боимся идей. Мы боимся их как огня! При этом, конечно, забываем, что всё великое, всё грандиозное всегда начиналось с идеи, и даже с навязчивой идеи! Новое всегда кажется странным. В этом нет ничего странного. Но что ужаснее всего: даже наши представления о рациональном, о полезном мы выводим из усредненных стандартов, из такого понятия, как «золотая середина». Этим мы отрезаем себе все пути, которые ведут к настоящему культурному росту. Посмотрите, во что мы превратились! Когда-то Франция навязывала стиль жизни стольким народам. Она была законодателем не просто моды, а государственности, образа мыслей. А сегодня? Американизированная, средняя страна… которая пытается перетасовать старую колоду с мечеными картами в свою пользу. Поэтому она и заседает по европейским советам и мирным конференциям. Да что говорить? Ведь даже, когда мы штампуем собственные самолеты, большая часть деталей, которые идут на сборку, американского производства, едим мы генетически изуродованные продукты. Что тогда говорить о самой культуре? О какой независимости, о каком величии может идти речь? Да понимаете ли вы, насколько это серьезно?! В этой стране не стало культуры! Одни бутики и супермаркеты. Питер, ты на меня смотришь таким взглядом…
– Сочувственным, – вздохнул Петр. – Другой всё равно нет.
– Культуры?
– Франции.
– В том-то и беда. – Форестье-I мрачно кивнул и замолчал.
– Что же ты предлагаешь, если всё так беспросветно, как ты расписываешь? – поддел младший брат. – Собирать чемоданы и дружно валить в Америку?
– Я?.. Да я ничего не предлагаю.., – пробормотал первый, едва ли слыша брата. – Я устал предлагать. Открыть глаза, трезво взглянуть на вещи – это уже полдела.
В столпотворении гостей произошло брожение. Родственница Женни Сильвестр просила всех пройти ближе к веранде, где готовилась какая-то церемония.
Толпа потеснилась, образовала перед газоном полукруг, в центре которого кучей высились пакеты всех цветов и размеров, сложенные прямо на траву – подарки, преподнесенные хозяевам и собранные как бы в «общий котел». Голоса стихли.
Сильвестр, от возбуждения раскрасневшийся и без бороды похожий не на себя, а на кого-то другого, знакомого, вышел вперед, пробормотал какую-то сумбурную сентенцию, поблагодарил за проявленное к ним с женой внимание, и один из гостей сразу приступил к делу.
К удивлению Петра, в ассистенты Сильвестру выбился не кто иной, как Робер, кавалер Луизы. Принимая подарки из рук двоюродной сестры хозяйки, которая не успевала пакеты распаковывать, Робер поднимал подарок над головой словно трофей, чтобы все могли на него полюбоваться, небрежно опускал на траву, некоторые предметы попросту отшвыривал в сторону как никчемные безделушки и переходил к следующему…
Сильвестр получил в подарок свой собственный цветной фотопортрет, на котором был запечатлен с бородой, впившись губами в детскую соску, насажанную на бутылку шампанского; помимо портрета – ящик столовых приборов из серебра, целых три монографии по собаководству, альбом порнографических комиксов, новый комплект для игры в крикет и небольшой яркий холст на подрамнике, выполненный масляными красками, с оранжевым пятном в замутненной перспективе, который чем-то напоминал картины Хуана Миро, но был подписан безвестным современным живописцем. Этот подарок, сделанный архитектором, и был, вероятно, самым ценным из всего.
Хозяйке дома в подарок достался банный халат лилового цвета, ящик дорогого шампанского, набор никелированных кастрюль, два авиабилета на Сейшелы – на них потратилась не то ее компаньонша, не то родственники, заплатив за тур в складчину…
Уже чувствовавшийся дурман от виски, выпитого на голодный желудок, заставил Петра отойти к столам, чтобы положить в тарелку что-нибудь из закусок.
Братья Форестье, а следом за братьями и актриса Бельом последовали его примеру. Через минуту вчетвером они сидели за столом, застеленным белой скатертью, передавая друг другу приборы, рюмки и блюда с закусками, тем самым нарушая план пиршества, предусмотренный хозяевами, – Сильвестры не имели возможности накрыть нормальный стол со стульями на такое количество гостей и планировали обойтись стоячим застольем.
Старший из братьев закусывать не торопился. Выцеживая со дна стакана остатки двенадцатилетнего скотча, он продолжал начатую дискуссию, которая принимала новый и в чем-то важный для него поворот. Сидящие за столом следили не столько за его речью, сколько за его бурной жестикуляцией.
– Мне кажется, наша главная беда заключается в том, что мы тратим все силы на ерунду, хотим угодить и вашим и нашим. При этом стараемся не остаться в дураках. А это, конечно, невозможно. Возомнили себя, видишь ли, центром мира! Эдакий комбинат с полным производственным циклом! Хотим, мол, всего отведать. Хотим успеть повсюду. Вот и становимся эдакой требухой.