Холодная кровь

Зар, выслушав сотника, хмыкнул только — что тут еще скажешь?

— Скорее, откупиться решил, — поправил его Анарад. — Пусть Найтар приезжает и с ним разбирается.

— Пускай, главное, что без крови обошлись. Хотя бы я на твоем месте, — глянул на княжича Диян, — потолковал бы с Яруном сам.

Понятно на что намекал сотник — брать понемногу бразды правления на себя, да только душа кривилась от того. А Диян, ясное дело, как лучше желает, он служил у Воруты — отца, в верности ему клялся. Когда-то…

— Прямо совсем без крови? — вмешался Зар, прерывая молчание.

— Не совсем, — нарочито сокрушенно качнул головой Диян, — но три носа сломленных не в счет.

— И у кого же именно? Не говори, что Дагше тоже досталось? — вскинул бровь Анарад.

Дагша мужик хоть и старый, но купец из него жадный. Теперь придет жаловаться, если уже не обивал порог. За частоколом унялись звуки, видно, усмирили жеребцов.

— Ладно, — дернул Анарад на вороте шнур рубахи, обращаясь к побратимам, — там уже баня истоплена, пошли, нечего тут торчать посередь двора.

Пройдя мимо громоздких теремных хоромин, выстроенных со времен не таких уж и давних, мужчины вышли в сосновый бор, где на травянистом берегу и были сложены длинные срубы. Городни будущего Роудука поставил отец, принеся в жертву и заложив в стену вола, что выращивали волхвы много зим для этого случая. Массивные витые рога животного до сих пор на воротах и висят — память и оберег. Земли здесь поначалу, как спустился на ладье по реке Сохша отец со своей дружиной, были не обжитые, дремучие, потом подтянулся и его племянник, поставив стены городища Борицы. А вот збрутичи, заселили леса по другую сторону реки Полозь уже с давних времен хотя княжество то и не большое. И все же поход этот за жрецом все же и в самом деле — прав Вротислав — задаром не прошел, заодно и осмотрелись сами. Получается прореха большая меж княжествами Збрутичем и Роудука — ничейные земли. Впрочем, думать об этом пока Анарад не желал. Чудилось уже в густом паре стройное тело Домины, ее белые, в обхват ладоней, груди, к которым рыжими змейками липли пряди волос, и до дрожи в мышцах, до тяжести в паху хотелось слизать с ее бархатной кожи каждую капельку воды…

Странно, никогда не испытывал такой дикой жажды в ней, хотя что тут странного, хотелось сбросить всю тяжесть, что накопилась за эту седмицу. Вспомнив нелюдимую синеглазую гордячку, горячее вожделение остыло мгновенно, появилось знакомое смятение. Проклятье. Анарад сел на влажную в березовых листьях лавку, в глазах от притока крови потемнело на миг. Он слышал разговаривавших в предбаннике Зара и Дияна, которые, напарившись вдоволь, сидели распивали квас. Смахнув с лица мокрые волосы, Анарад посмотрел в узкое продолговатое оконце — темнело уже. Все не выходило из головы, как рьяно она защищала его, что глаза дымчато-синие темнели омутами, а зрачки ширились пропастями. Не понимает, что жрец использует ее.

Анарад поднялся, выйдя в предбанник, взял чистые одежды.

— Уходишь? А с нами кваса распить? — Диян придвинул кружку.

Анарад натянул и завязал тесьму, подхватил, осушая до капли — пить хотелось сильно, хлебный душок отдался в нос.

— Экий ты быстрый.

— В дружинной избе встретимся, — поставил на стол кружку, — там уж выпьем чего покрепче.

Взял рубаху, вышел на низкий порог под раскидистые массивные лапы старых замшелых сосен, под которыми сумрак густел куда стремительней, чем над верхушками. Свежесть вечера плотным пластом оседала на землю — что ни говори, а уже пахло зимой. Если до первого снега не найдут Воймирко, то придется затею эту оставить до весны. Слишком долго.

Анарад уловил просочившийся через стынь запах дыма, втянул его, прикрыв веки, и выдохнул, раздувая ноздри, устремляя взгляд в гущу бора. Шагнул с порога, на ходу натягивая на чистое тело рубаху, так и оставшись босым, ступал по жухлой траве, усыпанной шишками. Запах становился все гуще, а холод уплотнился. Костер жгли на окраине бора — все называли его слепым холмом, потому что лес выходил за пределы города и обрывался далеко у берега. Вспорхнула сова с ветвей, сбрасывая на княжича колючую старую хвою, мелькнул огонь средь деревьев. Анарад улыбнулся.

Здесь, недалеко от стен, таилось старое заброшенное капище, к которому посадские приходили редко, хотя раньше оно было единственным местом, связывавшем людей с Богами, но, когда построили в самом городище новое святилище, тропки сюда заросли — капище стало частью дикого леса. Домина любила здесь бывать, хотя Анарад не понимал, что ее тут привлекало.

И сейчас, по всему, видно, оживила она огнем священный холм. Анарад, пригибаясь под низкими лапами, вышел к берегу. В избенке, что вросла в землю чуть поодаль от частокола святилища, горел огонь. Изба была старой, и считали, что была поставлена одним волхвом, что жил тут до того времени, как пришли князья.

Поднявшись по скособоченному от старости порогу, княжич толкнул дверь, вошел, низко пригибая голову в натопленную клетушку, пахнуло запахом травяным. Анарад оглядел стол, на середине которого стояла глиняная плошка, наполненная маслом, фитиль в ней горел тускло, освещая стены с полатями и лавками. Домины здесь не было. Княжич прошел чуть вперед, положив ладонь на пышущую жаром беленую мелом глиняную стенку печи.

Внутри него жар разлился жидким сплавом, когда слух тронул почти бесшумные шаги за дверью, и не успела Домина войти в дверь, как Анарад сгреб ее в охапку и к стене притеснил, сжимая упругие груди с твердыми сосками, упершимися в его ладони горошинами. Не испугалась — знала, что внутри ее ждали, погладила лопатки порывисто, вонзая пальчики в мышцы, сминая и сводя, от чего дрожь потекла по телу к самым стопам. В тусклом свете влажно и вожделенно блеснули ее глаза. Он, напряженный до предела, поймал ее холодные с улицы губы, впился жадно и одичало.

— Тише, княжич, тише, — прошептала, — весь пыл свой растеряешь раньше времени, — тихо и бесстыдно рассмеялась, прижимаясь гибким станом к его телу

— дразнила нарочно.

— А за это ты не переживай, Домина, — Анарад собрал в горсти ее густые, переливающие блеклым золотом, мягкие, как лебяжий пух, пахнувшие еловой смолой и горьким дымом волосы, поднес к лицу, втягивая запах, потянул назад, другой рукой сжал ее челюсть, разжимая и впиваясь поцелуем в раскрывшиеся губы, перекрывая ей дыхание, но уже не таким рьяным — не спешил, смакуя, будто сладость ягоды малины, вкус ее тонких, но чувственных губ. Домина задохнулась, обхватила его уже крепче. Анарад, теряя терпение — оно и так его жгло нестерпимо изнутри весь вечер — подхватил ее под бедра, поднимая с пола, пронес к столу, умастив на самый краешек. Молча собрал вымокший в росе подол, задирая его до пояса, огладил покатые твердые бедра, смял да рывком к себе ближе рванул.

Домина ловко сдернула с него рубаху, огладив ладонями грудь, потянула тесьму на штанах, приспуская их, огладив отверделую, налившуюся свинцом плоть, обхватила крепче его пояс ногами, что даже искры посыпали перед глазами от влажного прикосновения горячего лона. Анарад, обезумев вконец, дернул ворот, выпростав женскую белую грудь, припал губами, согревая дыханием, сомкнул губы вокруг горошины, огладив языком.

Домина вскрикнула и выгнулась, запустив пальцы в его волосы, потянула больно. Анарад, прикусив сосок, отстранился и, опершись о стол ладонями и придавливая тяжестью своего веса, грубо толкнулся, позабыв о ласках, нависая над вздрогнувшей под его натиском Доминой, чувствуя влажную глубину, и как она охватила его плотно, призывая бешено врываться в нее, не останавливаясь, до потемнения в глазах, до испарины между лопатками.

Анарад, смотря прямо в затуманенные глаза Домины, принялся размашистыми ударами толкаться в нее непрерывно, ощущая, как с каждым движение волны блажи тяжелели, разливались по телу сплавом, и темнело в глазах, и кровь в пах ударяла жарко и больно. Домина, вздрагивая под мужчиной, вцепилась в него, обжигая разгорячившимся дыханием шею, выпустила из горла стон. Анарад, продолжая вдалбливать женщину в стол, на котором она едва удерживалась, держась за него, оглох на миг от собственного взрыва и, излив в горячую глубину семя, остановился, медленно продолжая насаживать на себя, скользя и проникая размеренно. Домина только задышала часто, не в силах выдержать эту муку, хватая ртом душный воздух, прильнула, как березовый лист к его влажному телу, испуская пронзительные стоны. Отдышавшись, Анарад обхватил ее затылок и припал к горевшим губам, собирая остатки дрожавшую на самых краешках уст истому тягучим поцелуем.