Страница 5 из 16
Спустя 10 лет сборник Wine Guide 1995 года посвящает 198 страниц Франции, 6 страниц – Чили, 8 – Новой Зеландии, а Австралии целых 22. Теперь мы видим новозеландский Совиньон, немного чилийского Мерло, но больше Каберне, не меньше Jacob’s Creek и столько вариаций Шираза и Шардоне, что устроит любого умеренно пьющего гурмана. Новый мир вина, Новый Свет был открыт, и каждый год этот факт становился все более значительным – не только из-за самого вина, но и благодаря его влиянию на весь остальной мир. Более того, Новый Свет стал чем-то вроде образа жизни, а не просто географическим понятием. Новый Свет повлиял на то, что во многих частях Старого Света виноделы стали стремиться к выдержке, даже там, где раньше этому не придавали особого значения. Во всех винодельческих странах и даже в некоторых частях Германии стали привычными новые дубовые бочки. Дерево и бетон заменила нержавеющая сталь, седых стариков-виноделов – специалисты с ученой степенью. То, что раньше было удовлетворительным и неплохим, сменялось выдающимся, волнующим, революционным.
Под сомнение ставились правила и традиции. Более всего это всколыхнуло Италию, где Анджело Гайя из Пьемонта, Пьеро Антинори из Тосканы и множество его сторонников решились переломить и переосмыслить не только отжившие свое законы итальянского виноделия, но и всеобщий безнадежно ограниченный взгляд на то, какой вкус может иметь вино. Так называемые супертосканские вина, при производстве которых отвергли все характерные для Кьянти нормативы – взяли бочки из французского дуба и французские же сорта винограда (ничто из этого не предусматривалось местным законодательством), – получились великолепными на вкус и распространились далеко за пределы Италии. Они доказали, что лидирующее положение Франции с точки зрения производства прекрасного вина вскоре может быть оспорено. Все началось в Калифорнии. Затем вступила Австралия. Теперь же и Европа могла взять реванш, в первую очередь Италия, а также Испания, Португалия и другие соседи. Философия Нового Света предполагала изменение главенствующих установок – теперь в центре внимания был покупатель, любитель вина, которому следовало угождать. Внутри Европы виноделам не требовалось дополнительных усилий, там спрос был велик. Но в Калифорнии, Австралии, Новой Зеландии объемы местного вина значительно превышали количество жителей, способных его выпить, соответственно, производителям приходилось выходить на экспорт. А для этого нужно было привлечь иностранных покупателей. Революционный концепт? Для этой отрасли – весьма!
1990-е годы стали для меня замечательной эпохой. Рейтинги Food and Drink зашкаливали, а шеф-повара стали не менее известны, чем рок-звезды. Конечно, басистом было вино, но и я играл на той же сцене. Я писал новые книги каждый год, они продавались. Мир вина был открыт для новых идей и одна из самых радикальных книг моего авторства называлась New Classic Wine. Мне надоело, что таким странам, как США, Австралия, Новая Зеландия, всегда отводились жалкие страницы в самом конце книги, после основных европейских регионов и производителей и зачастую в гораздо меньшем объеме. Так что в New Classic Wines я вынес их вперед и посвятил им большую часть книги. Шансы попасть в эту книгу имели лишь те представители Старого Света, кто был готов к наступлению новой эпохи – Мигель Торрес из Испании, Анджело Гайя и Пьеро Антинори из Италии, – но и им пришлось довольствоваться последними страницами.
И наконец у меня появился дом. Я привык вести жизнь бродячего актера, кочуя с квартиры на квартиру без особого скарба. Но моя коллекция вина продолжала разрастаться, или мне так казалось. Во времена актерства все свободные деньги я спускал на ящики добротного бордо. Я оставлял их у каждого, кто с дружелюбной улыбкой соглашался подержать их у себя, пока я не осяду. Трудно поверить, но со временем я собрал около ста дюжин бутылок – в основном бордо 1966, 70-го и 75-го годов, немного Лафита 61-го и 4 ящика Петрюса 1964-го. Я упоминаю Петрюс, потому что тогда он обошелся мне всего лишь 3,50 фунта за бутылку, сейчас же каждая бутылка стоит несколько тысяч фунтов. Ну, стоила бы, если бы они у меня остались. Когда я наконец переехал в свой дом с погребом под лестницей, я мечтал наполнить его своим богатством. Меня ждал жестокий урок. Никогда не рассчитывайте на бесплатное хранение своего вина, лучше заплатите профессионалам. Или же заприте его на ключ в собственной кладовой.
Когда я начал обзванивать знакомых в поисках своего вина, я встретился со странным отчуждением. Университетский приятель рассказал, что вообще-то другой «друг», которому я оставил на хранение свои La Mission Haut-Brion и Léoville-Las Cases 1966 года, спустил их за наличные на стоянке недалеко от Оксфорда. У знакомого музыканта шел ремонт, и ему очень жаль, но… Фармацевт. Как мне вообще пришло в голову отдать свое вино фармацевту? Двадцать лет спустя я познакомился кое с кем, кто был на вечеринке фармацевта, где тот хвалился, что им нужно выпить как можно больше вина от Оза Кларка, чтобы не тащить его с собой в Шотландию. Интересно, как ему Лафит 61-го? Мне слишком хорошо известно, что месть лучше подавать в графине и комнатной температуры.
Еще был парень в Уилтшире, а у него был загородный дом. Подвал этого дома был заполнен моим Latour, моим Ducru-Beaucaillou, моим Margaux… Его подвал пострадал от худшего паводка за всю историю края, поэтому, по его словам, он переместил мои вина в сарай в своем саду, на который обрушился худший мороз за всю историю края. Все бутылки лопнули, объявил он мне. Нет, ответил я, а как же портвейн, а Сотерн? Что ж, действительно нет. Он спрятал их в амбар. Я позвонил, чтобы договориться и забрать свои бутылки. Слишком поздно. Его амбар атаковали террористы. Нет, я не шучу. На такое не хватит даже моей фантазии. По какой-то причине он оказался в студии BBC и сообщил мне, что вся моя бесценная коллекция погибла, когда я шел на интервью с Майклом Паркинсоном. Бог знает, что обо мне подумал Парки. Только Меткалф мог растопить мое обледеневшее сердце. «Какое облегчение, – сказал он мне, – теперь тебе не придется провести остаток жизни, распивая слишком старое вино». Да, но как же мой 1966-й, 70-й, 75-й, Лафит 61-го, Петрюс 64-го… Кому-то посчастливилось узнать, насколько они были хороши. Хотел бы я быть этим кем-то.
С началом следующего тысячелетия, как и ожидалось, маятник Нового Света качнулся слишком сильно. Вина стали слишком насыщенными, слишком гомогенными, слишком удаленными от своих корней. Но до какого-то момента я мог это понять. Новое «современное» вино было зрелым, мягким, фруктовым. Естественно, что новые любители вина предпочитали вина все более выдержанные, насыщенные, мягкие, фруктовые, более концентрированные. Нет традиционным вкусам, нет более терпким и нетривиальным винам. Новым винным энтузиастам не по нутру были интеллектуальные задачи, они предпочитали сиюминутное удовольствие. Для меня же в этих дубовых монстрах заключалась другая, довольно грустная, загадка: какие именно оттенки теряло вино после вызревания, экстракции и выдержки в дубовой бочке, а не что сохраняло.
Одна из главных претензий к вину периода начала века заключалась в том, что все они стали до крайности похожи друг на друга. Исследование разных ароматов разного вина, полученного из разных сортов винограда разных лет сбора и выращенных в разных местах, – наибольшее удовольствие и главная интрига при потреблении вина. Почему же все вино стало одинаковым на вкус?
Если честно, говоря о широко доступном, довольно приятном и недорогом вине, едва ли стоит сильно возмущаться тому, что его вкус не отличается особой оригинальностью. В этом случае обычно используется самый простой виноград, а суровый технократический подход к виноделию дает нам в результате нечто по крайней мере удовлетворительное.
Жалоба на единообразие вызвала серьезный резонанс в кругах элитного вина. Должны же отличаться между собой Каберне из долины Напа, из Аргентины, из Южной Африки или из Бордо? Супертосканские вина не могут по вкусу напоминать чилийское или австралийское? Пожалуй, могут, если ими занимается один и тот же международный консультант по виноделию. Есть небольшая, но очень авторитетная группа международных консультантов, которая оказала существенное влияние на отрасль по всему миру. Среди самых ее заметных представителей можно назвать, к примеру, приветливого и обаятельного Майкла Ролланда из Бордо. Он предпочитает очень зрелые фрукты, мягкие вкус и структуру и учит виноделов с любого конца света добиваться такого эффекта. В целом владельцы виноделен довольны его работой, потому что результат выходит довольно схожим с другими элитными винами, над которыми также работал Ролланд и несколько его коллег. Ролланд не стремится к одинаковому вкусу, но поскольку и он, и его коллеги преимущественно работают в теплых странах, где добиться зрелости или даже перезрелости довольно просто, а хозяева производств в большинстве своем стремятся к мгновенному результату, неудивительно, что такие вина слегка похожи.