Страница 4 из 76
— Вот ведь… кровь творцова, — усатый плотный стражник склонился над поверженным.
— Гистон, ну как? — второй спешился возле Амари.
— Отмахался, вот так.
— Создатель и все его порождения, что, совсем?
— Совсемее не бывает, кровь творцо… господин капитан, намитец убит насмерть!
— По-вашему, можно быть убитым как-то иначе? — тот, к кому обратился стражник, выехал из задних рядов, без всякого удовольствия обозрел тело и вздохнул. Спуститься с коня он не удосужился и посмотрел на своего принца как на простолюдина — сверху вниз. Амари же слишком устал, чтобы обращать на это внимание, к тому же капитан чем-то располагал к себе.
Амари позволил увести себя с площади, наскоро перевязать рану. Голова раскалывалась, а плечи сдавила усталость, хотелось упасть, закрыть глаза и не вставать больше никогда. Вместо этого он вскочил в седло, упрямо вскинул подбородок, подставляя солнцу побледневшее лицо. Стражники привели Злата, что указывало на цель их приезда лучше всего. Конь чувствовал боль хозяина, поэтому не задирал чужих скакунов, не выгибал шею и вел себя смирно. Он единственный не требовал объяснений.
— У вас кровь, — капитан протянул платок, украшенный монограммой из переплетающихся литер «Д» и «В».
Амари кивнул, принимая. Капитан не выражал подобострастия или плохо скрываемой неприязни, и взгляд его — честный, прямой и уверенный — не мог не подкупать. Несмотря на безупречный, застегнутый на все пуговицы мундир, до блеска надраенные сапоги, белые перчатки, изящную с витым эфесом шпагу, кинжал все с той же монограммой и пару пистолетов за поясом, щеголем он не выглядел. Скорее уж воякой, идеально приспособившимся к мирной столичной жизни.
— Мой принц, виконт Дарзи Валэ к услугам вашим, — чуть заметный акцент и привычка отрывисто произносить шипящие звуки выдавали в нем жителя северных земель. Возможно, он был родом из Нидоса, однако уточнять Амари не собирался. Он не желал заводить беседу, а хотел как можно скорее добраться до дворца и чтобы его наконец оставили в покое. Все!
— Благодарю, — бесцветно бросил он.
Валэ склонил голову — и не поймешь, в поклоне или простом кивке.
Утро окончательно вступило в свои права, и улицы неизбежно заполнились. Торопились на рынок неугомонные торговцы, на углу аккуратного домика со стрельчатыми оконцами симпатичная цветочница продавала фиалки. Со смехом и посвистом высыпала из подворотни и унеслась в переулок ватага мальчишек. На перекрестке дорогу отряду перешел пушистый черно-белый кот.
— Вот, значит, недолго торчать здесь придется, — услышал Амари приглушенный голос одного из стражников.
— Тише ты, кровь творцова…
— Война так война, нам не привыкать. Я ж еще под началом Хромаля пугал парисцев, — заметил еще один, — на границе больно неспокойно тогда сделалось. Однако сдается мне, Алонцо все уладит.
— Этот-то… конечно. С него станется, Создатель и все его порождения.
«Война?.. Не из-за дуэли же!» — Амари старался держаться от политики подальше, что в его положении не особенно удавалось. Во время частых споров, возникавших между отцом и Рамелем, высказываться приходилось всем. Алонцо полагал подобное времяпрепровождение полезным, он даже дочери не позволял отмалчиваться. Впрочем, Эрика и не стремилась этого делать. Ей было интересно интриговать и воображать себя королевой; предполагать, как поступит недолюбливающий Кассию Намит или загадочная Элалия, располагающаяся на востоке. Рамель предпочитал войну худому миру. Эрика считала дипломатию надежнее клинков. Алонцо втолковывал наследнику, чтовоевать стоит, лишь будучи уверенным в победе, а дочь сосватал за моревийского князя — главу небольшого, но опасного островного государства, бывшего еще сто аньев назад прибежищем пиратов и изгоев всех мастей.
«Мог бы отец объявить войну Намиту, если бы я погиб на дуэли? — размышлял Амари. — Возможно. А кесарь Намита? Что предпримет он? Убийство брата — это же серьезно».
***
Амари остановился перед дверью. Со стороны могло показаться, будто он залюбовался замысловатыми узорами по дереву и стенам. На самом же деле он как мог оттягивал разговор.
Столичный дворец не перестраивался шестьсот аньов. Не считая мелкого ремонта, все в нем было так, как при предшественниках Рейесов: высокие своды, лепнина на потолке, расписанные известными художниками стены. Крылатые правицы, изображенные знаменитым Бриколло, надменно взирали с облаков на замершего в нерешительности принца. Вестницы победы — полуобнаженные и прекрасные — наверняка не поняли бы его терзаний.
Идти не хотелось, но вовсе не потому, что в отцовском кабинете ожидали упреки и выволочка. Алонцо на детях не срывался. Впрочем, разве презрительный взгляд и безразличный голос лучше криков? Мигель однажды признался, что каждый раз, отчитываясь за провинность, думал: «Лучше бы ударил». А уж как самого Амари трясло… и трясет до сих пор, несмотря на давно недетский возраст. Губы исказила злая усмешка. Он мотнул головой, зажмурился, задержал дыхание и, мысленно сосчитав до десяти, вошел.
В кабинете горели свечи, было душно от любимых его величеством благовоний. В наглухо закрытое окно рвалось предзакатное солнце. Амари с трудом мог вспомнить, куда пропал целый день. Он запомнил утро, но отстраненно, словно все произошло не с ним: конвой, замковые стены и взгляды придворных — в основном настороженные и удивленные. Еще перехватывал сочувствующие, ненавидящие или даже преисполненные уважения взгляды. Их оказалось немного. Потом — его собственные покои, скромный завтрак, приказ принести вина. Все.
Напиваться после первой дуэли нормально. После первого убийства — тем более. Но засыпать, не осушив и бокала, — вряд ли. Должно быть, какой-нибудь сердобольный слуга подмешал в кувшин сонное зелье, и за это, пожалуй, следовало поблагодарить: иначе говорить с отцом не имело бы смысла.
— Присаживайся, — Алонцо сидел за массивным столом. Черное дерево поглощало увядающие лучи дневного светила. Как всегда подтянутый, уверенный, точный в движениях, он щурился, всматриваясь в переплетение мелких букв. Брови сведены к переносице, отчего лоб прочертили две параллельные вертикальные морщины. Застывшие в кривой улыбке тонкие губы лишь подтверждали: король недоволен. — Я сейчас закончу и поговорим.
На резной столешнице — кипа документов. Никто не должен усомниться: Алонцо Первый уверено правит, а не просто сидит на троне. И если для спокойствия Кассии потребуется пожертвовать сыном — сделает это без колебаний.
Амари вздохнул. В окно настойчиво бился ветер, а на небе — алом и чистом — нет ни единой тучки. Благодать природы не соответствовала моменту. Алонцо небрежно поставил подпись под документом, приложил перстень, отбросил перо, перечитал, зло ухмыляясь:
— Пока можешь поразмышлять над тем, что вполне мог остаться на Часовой. Или о своем фехтовальном умении ты более высокого мнения, чем я? Могу я узнать причину?
— Тебе не понравится, отец.
Алонцо вскинул бровь в немом вопросе, Амари отзеркалил этот жест. Они с отцом были удивительно похожими манерами, мимикой, жестами, интонацией и кардинально отличались внешне. Алонцо — резок и красив, даже в неполные шестьдесят смущал покой юных фрейлин. От южных пращуров он взял курчавые волосы и хищный профиль. Амари же слишком походил на мать — сероглазый и русоволосый северный мальчик со звучной приморской фамилией.
— Даже так? — если его величество и казался разозленным, когда Амари вошел, то теперь окончательно успокоился. Истинные чувства он привык прятать даже от сыновей. — Тогда послушай, чем нам может грозить убийство брата кесаря принцем крови.
— Младшим и не претендующим на трон, — поспешил вставить Амари и тотчас пожалел об этом.
— Не зарекайся… — задумчиво проговорил Алонцо. — У меня тоже были старшие братья, если помнишь.
— Прости. — Такого же не претендующего на трон принца, младшего в роду, судьбу отца решила кровавая ночь накануне его пятилетия. Назревало вооруженное столкновение с Парисом, да и внутри страны было неспокойно: в столице расцвел заговор. Ночью мятежникам удалось проникнуть во внутренние покои дворца.