Страница 3 из 76
Негодяя хотелось убить немедленно, однако на торжественные приемы, выходы и балы являться с оружием запрещалось. Это правило касалось не только гостей и придворных, но и членов королевской семьи, пришлось ограничиться перчаткой. Полномочный посол Теренс, родной брат кесаря Намита, получил ею по лицу. От негодования он приоткрыл рот, но не проронил ни слова, лишь хищно раздул ноздри, отчего длинный горбатый нос показался не просто большим, а уродливым. Посол был безобразно пьян, но сказанного это не отменяло. Линэя ахнула и покачнулась, готовясь упасть в обморок.
— Произнесенное вами недостойно чести дворянина! — выкрикнул Амари, тщетно стараясь вложить в голос всю холодность и презрение, на какие был способен. — Я требую сатисфакции, — и обернулся к маркизе. — Прошу извинить за испорченный вечер, рэя.
— Вос-хи-ти-тель-но! — по слогам произнес Теренс и улыбнулся. Он был на восемь лет старше Амари и у себя в Намите считался одним из лучших бойцов. Вызывать его считалось смерти подобно. — Шпаги. Место и время?
— Часовая площадь. На рассвете.
— Я так понимаю, обойдемся без секундантов?
— Без.
***
С ночи небо куталось в облачное марево, Амари не ожидал увидеть синеву, но приход рассвета все изменил. Солнце ласкало выгнутые спины крыш, сияло в окнах, стреляя по глазам сотней отблесков. Амари не надел плаща и не стал брать Злата. Верный конь дождется его в конюшне или хотя бы не увидит гибели хозяина, да и по Кастелле иной раз приятно пройтись пешком.
— Задумались? Вчера вы были более многословны. — Теренс прибыл при всем параде: плаще цветов королевского двора Намита, шляпе с пышным плюмажем, в пурпурном, расшитом золотыми нитями камзоле, высоких, до блеска начищенных сапогах с позолоченными шпорами. Его серый в яблоках жеребец бил копытом по камням мостовой, изгибал шею и не желал ступать на площадь, пришлось оставить его у ближайшего дома.
— Радуетесь, что заманили меня в ловушку? — Амари усмехнулся. — Зря.
Часовая площадь — одна из красивейших в столице. Белый камень мостовой, окружающие ее черные здания, вонзающие в небо острые шпили. О ней ходило много слухов и легенд. Считалось, умиравшие здесь теряли посмертие. Упавшие на этой площади сами не поднимались: камни выпивали их жизнь и кровь до последней капли.
— Отличное место для смертельной схватки, знаете ли, — заметил Теренс.
— Сложно не согласиться.
В парках, на старой полуразрушенной арене или за городом у полноводной Мирросы дрались до первой крови, здесь — пока противник в состоянии держать шпагу. Раз за разом белоснежная мостовая принимала кровь, тела, жизни — и все равно оставалась чистой и незапятнанной. Под ногу попался острый камень, Амари оступился, выругался сквозь зубы, лишь чудом сохранив равновесие.
— Осторожней, — пухлые губы намитца растянулись в издевательской усмешке. — Мы с вами не озаботились секундантами — значит, как старший, я вынужден предложить вам перемирие. Хотите, я даже извинюсь? — спросил он и рассмеялся. — Перед вами, вашим отцом или еще кем? Следовало бы, конечно, повиниться и перед вашей матушкой-покойницей, но умирать я пока не собираюсь.
Амари задохнулся от ярости. Намитец специально выводил его из себя. Теренс был опытнее, старше, за его спиной стояли десятки выигранных боев, тогда как Амари пришел на Часовую впервые в жизни, но отступить уже не мог. Сейчас он наконец-то понял, что чувствовал Руперт: требовалось убить, пусть ценой собственной жизни, и тем самым защитить родных и друзей, которые — в том он не сомневался — тоже потребовали бы дуэли. При этом умирать отчаянно не хотелось.
— Я намерен убить вас, — Амари откинул назад непослушные русые пряди. Цвет волос он унаследовал от одного из северных предков; серые глаза — от матери, и не походил ни на братьев, ни на отца. Наверняка, столь кричащая внешняя различность рождала косые взгляды и подозрения, однако никто из бывавших при дворе господ не смел коснуться ее даже самым замысловатым намеком. Теренс оказался первым, преступившим вне гласное правило.
— Как пожелаете, ваше высочество, — Теренс снял плащ и шляпу. Амари скинул колет. — Прошу.
Дойдя до центра площади, они остановились друг против друга.
— Вас преследуют дурные предзнаменования, — заметил Теренс.
Со звоном обнаженные клинки заблестели на солнце, и в тот же миг на камни упала тень. Птица охотилась, и до людей ей не было дела, однако прилетела она точно не вовремя. Вороны никогда не считались в Кассии вестниками смерти, но сердце Амари пропустило удар: чем бы ни окончился этот поединок, его жизнь изменится.
— Я не суеверен. — Королевским родичам положено колоть друг друга меткими фразами и ходить по начищенным до блеска паркетам дворца, словно по тонкому льду, но бывают оскорбления, которые иначе, чем кровью, не смоешь.
Теренс ухмылялся и ждал. Исход поединка казался ему предельно ясным. Амари вдохнул свежий утренний воздух и постарался забыть о сплетнях, намеках и оскорблениях. Сейчас они только помешали бы. Легкий ветерок растрепал его волосы, осторожно коснулся лица. Море лежало далеко на юге, но Амари ощутил на губах вкус морской соли.
— Не заставляйте себя ждать. — Теренсу надоело сверлить противника взглядом, и он уверенно пошел вперед, заставляя того отступить.
Удары сыпались не переставая. Намитец сменил позицию, вынуждая Амари встать против солнца. К счастью, оно отыскало на небе одинокую тучку и не преминуло спрятаться за ней. Некоторое время они фехтовали почти на равных. Потом Теренс неожиданно изменил угол атаки, пригнулся, пропуская шпагу противника над левым плечом, и, изловчившись, пнул Амари под колено. Тот не упал лишь чудом, отпрыгнул назад, затем — вбок и лишь потом ощутил резкую боль.
— Подлец! — он стиснул зубы, но остался стоять, отразил одну атаку, вторую, третью и пошел на Теренса сам. Не осталось мыслей и чувств; лишь злая уверенность, собранность и… интерес стыли в груди — как на уроке фехтования с более сильным партнером. В свое время родичу кесаря достался очень хороший учитель, наверняка лучший в Намите, но с Алонцо Рейесом он бы не сравнился никогда. Его величество лично тренировал сыновей и любил повторять, что хорошая школа и реакция неважны, если дуэлянт не заворожен боем.
Теренс торопился, старался окончить схватку как можно скорее. Амари же начал получать от дуэли истинное удовольствие. Он не отрывал взгляда от грязно-желтых глаз намитца: по ним легко читались намерения. Теренс моргнул, посмотрел на белоснежные камни — Амари решил, что удар придется по ногам, и не ошибся. Сощурился — приготовился к обманному движению.
Поединок был танцем со смертью. Он завораживал, опьянял, для мыслей о мести и воспоминаний не осталось времени. Шпаги пели, звенело отраженное клинками солнце, и голова слегка кружилась. Дуэль на вкус казалась лучшим вином. Очнулся Амари, когда плечо обожгло, — неопасная царапина, и боли он почти не ощутил, а вот от вида собственной крови на камне под ногами содрогнулся. Алое на белом показалось слишком ярким, диким и помпезным. В следующее мгновение кровь впиталась в мостовую.
— Прощайте, — произнес Теренс, но Амари его почти не услышал. Он закусил губу и пошел вперед, практически забыв о защите, надеясь дотянуться до мерзавца, даже если рухнет бездыханным.
Боль. Звон. Ветер. Захватывающий дух танец. Не стало Часовой, столицы, ничего вокруг; рука сама выкинула вперед шпагу. Амари отстраненно наблюдал, как клинок коснулся груди врага, — легонько, но белый лен незамедлительно расцвел красным. Чужая шпага вслепую описала полукруг и безвольно упала на камни…
Глава 2
Амари стоял, стараясь унять бешено колотившееся сердце. В том, что Теренс мертв, он не сомневался. В том, что этой дуэлью погубил и себя, — тоже. Сожалений не было, как и ярости, ненависти, желания отомстить: эмоции исчезли вместе с душой убитого. Время застыло, хотя часы на дальней башне показывали его исправно. Оставаться на площади не хотелось, уйти не выходило — ноги словно приросли к мостовой. Если бы не выехавший на Часовую отряд из десятка стражников, Амари, пожалуй, рухнул бы рядом с убитым.