Панацея

От нее очень болит голова.

Раз в день нужно забыть об этом и ответить Люку на его деликатное теплое прикосновение в Силе. Все в порядке, не волнуйся. Все хорошо.

Все хорошо.

Согласно предписаниям ему следует гулять каждый день по три часа. Простое нахождение на террасе не подходит. Что-то там о новых впечатлениях. Он не вникает. Нужно — так нужно. Три часа он ездит по дорожкам сада-леса на островке, обычно не встречая никого. Иногда встречая. В большинстве своем лиц их он не видит, камуфляжные поля окутывают их головы. Но кто они, он способен угадать и так, если встречал хоть раз. С другой стороны — зачем?

Спустя неделю после прилета он, во время их прогулки по берегу озера, вместо того чтобы отвести ветви от лица Силой, поднимает руку. Будто это самое естественное и обычное для него движение.

Сзади от Айлы доносится удивление пополам с радостью и триумфом. Вот видите, громко думает она, видите!

Он сам смотрит на свою руку и не в силах удержать улыбку. Неужели?..

…Неужели — работает? Разве возможно?..

Они остаются на прогулке дольше обычного, и питательные смеси кажутся вкусными — а закат ярче всех виденных здесь до того. Вейдер смотрит на пылающее небо, а затем на звезды, и позволяет себе на мгновение поверить — представить, что возможно будет встать, снова сесть в истребитель и подняться туда, где только звезды, и темнота, и Сила.

Когда он утром открывает глаза — темнота остается неизменной. А рук у него будто и не было никогда. Даже ощущение тяжести протезов пропало окончательно.

…Ну что ж. Ну что ж.

«Все в порядке, — отвечает он на запрос Люка. — Все хорошо. Не волнуйся».

И под страхом немедленной смерти запрещает Айле докладывать об ухудшении своего состояния.

========== 4 ==========

Мон везет. Когда ее болезнь выходит на стадию, которую невозможно скрыть, рядом с ней оказывается Лея. И больше никого.

Они обсуждают минимальную заработную плату. И после самой обычной фразы Мон Лея белеет.

— Что случилось? — спрашивает Мон обеспокоенно. И понимает, что происходит что-то странное, но не понимает что. Рот двигается как-то не так. Как-то… неправильно. Но она же не чувствует никаких изменений. Все как обычно. И голова не болит. И таблетку она сегодня уже выпила, не должно было ничего…

Лея молча берет датапад, у нее трясутся руки. Подключается к системе записи кабинета — и проигрывает последние пять минут.

— Зеленое ты зачем есть, — слышит Мон. — Телеметрия синяя в волне.

О. О…

— Вы меня понимаете? — спрашивает Лея, всматриваясь в ее лицо. Мон закусывает губу — и аккуратно кивает, стараясь ощущать все мускулы, все движение, до деталей. Да, в движении все правильно. Как ей кажется.

Лея мелко кивает.

— Хорошо. Хорошо, я тогда вызову вашего врача, немедленно, и напишу коммюнике, о вашей отставке по болезни. Хорошо?

— Да, — говорит Мон, не успев остановиться, и видит боль в глазах Леи.

***

Ее врач приходит к ней домой, с декой. Просит ее прочесть текст, разложить подписи к картинкам, описать вид за окном…

Слушает, кивает. Одновременно просматривая на голопроекторе снимок ее мозга. И под конец восклицает счастливо:

— Какая интересная афазия!

Мон улыбается помимо воли. Повод не радостен, но энтузиазм врача заразителен. Кел Синна, вечный юноша, хотя и старше ее на два года, все Восстание был энергичен и оптимистичен, и ни победа, и ни Корусант его не испортили. И даже когда она свалилась с первым ударом четыре года назад, он не изменил своей манере, что шокировало ее друзей, а ей самой помогло быстрее встать.

— Нужно было скромнее праздновать смерть Палпатина с Вейдером, — сказал он тогда, погрозив ей пальцем. — Теперь они пришли вам мстить!

Она рассмеялась, радуясь самой возможности и смеяться, и говорить.

— Что-то они припозднились.

— Ну вы же понимаете, — ответил Кел серьезно-серьезно, — имперская бюрократия, то-се… Я вам рекомендую пригласить эксперта из института нейрохирургии.

Мон согласилась.

Сам главный начальник института отказался ее смотреть, сославшись на занятость, но поставил вместо себя заместителя. Замене Мон ничуть не удивилась — главврач из своих имперских симпатий секрета не делал, а она действительно радовалась весьма публично. Возможно слишком, но Люк не стал чинить ни ей, ни ее единомышленникам никаких неприятностей. Даже СИБ не побеспокоила их, кроме обязательной беседы «отдавайте себе отчет, все-таки, что вы в Империи». Мир все же изменился.

В институте ее профессионально осмотрели, прописали лечение, терапия сработала, как и ожидалось, и Мон уже через месяц вернулась к своим обязанностям. Как раз тогда они с Леей реформировали Сенат, и болеть было некогда. Она и забыла о той неприятности… Почти забыла. Головные боли все же беспокоили, и таблетки пить приходилось, но…

— Так иногда бывает, — говорит Кел извиняющимся голосом. — Все же о мозге мы все еще знаем непозволительно мало. Несмотря на все технологии. Но ничего! Мы решим и эту проблему!

Мон верит ему. И в целом нетипичная афазия не слишком ей мешает: о публичных выступлениях следует забыть, но читает и пишет Мон, как и раньше, легко и быстро. Вся разница, что она не может говорить. Но она наконец-то начинает давно задуманную книгу о Восстании, и в целом даже рада, что болезнь дала ей шанс над книгой поработать, иначе она бы начала ее писать лет через двадцать.

В глубине души Мон уверена, что когда она напишет черновик целиком, болезнь отступит.

Примерно через полгода она просыпается посреди собственного сада, не помня совершенно, как спускалась из спальни и выходила наружу. Бывает, думает она. Я просто глубоко спала. Единичный случай…

Еще через месяц, на середине черновика, открыв поутру текст, она понимает, что закорючки на экране перестали складываться в слова. Тогда ей впервые становится страшно.

***

Тесты показывают медленное расширение пораженной зоны. Лекарства не могут остановить расползание, только замедлить. После курса в институте нейрохирургии ей становится чуть лучше, и это «чуть» длится месяц. Пропадают провалы в памяти, но закорючки на экране остаются закорючками.

А потом она обнаруживает себя сидящей за столом в зале, перед ней — чашка кафа. Солнце уже высоко. А последнее, что она помнит, — это отход ко сну.

Кел приносится, как ей кажется, сразу же, стоит нажать кнопку экстренного оповещения. Вбегает взъерошенный, взволнованный.

Мон сидит там же, где очнулась, тасует колоду терапевтических карт. И как только он подходит ближе, выкладывает в ряд слепца и смерть. И показывает на себя. Этот жест она еще не потеряла. Пока еще…

Аудиокниги, которые Кел принес ей, говорят, что при тяжелом течении болезни — только пока.

Кел молча смотрит на карты, потом падает на диванчик напротив нее, трет ладонями лицо.

Хватает карту «смерть» и бросает на пол, смяв в кулаке.

Мон чуть улыбается.

— Нет, — говорит Кел. — Есть выход. Вот только придется напрячь ваши связи наверху. На Набу уже полгода как наконец-то пошел в коммерческую эксплуатацию препарат «Синий Цветок».

И, поймав ее скептический взгляд, машет на нее руками.

— Я знаю, о чем говорю! У меня брат был среди добровольцев, которые препарат испытывали.

Мон ведь точно знает о нем, об этом брате, но как же тяжело сейчас вспоминать нужную информацию. Она хмурится. Вытаскивает карту с алой птицей, горящей в огне.

Он ведь был пилотом Альянса?

…Когда ее память потеряет все важное, все совершенно необходимое, останется ли она все еще собой? Или же это будет кукла с ее лицом, а она сама умрет задолго до смерти своего тела?

— Да, мэм, он воевал за нас, — у Кела в голосе и гордость, и затаенная боль. — Его ранило сильно и… В общем, сейчас все хорошо.

Думать о философии тяжело, и Мон отбрасывает абстрактные мысли. Неважно в конце-то концов. Сила как-нибудь разберется.

Перебирает колоду, вытаскивает Контрабандиста.