Страница 9 из 19
– Я очень хорошо помню тот день, Муред, когда Баб Падинь уехала обратно в Америку. Я как раз косил сено на Рыжем торфянике, когда увидал, как они идут в мою сторону от дома Нель. Я побежал к ним, чтобы попрощаться. Дьявол дери мои потроха, но когда пришлось перепрыгивать через канавку, я как раз вывихнул себе…
– Как по-твоему, Муред, должно быть, прошло уже лет двадцать, с тех пор как Баб Падинь уехала обратно в Америку…
– Шестнадцать лет минуло, как она уехала. Но Катрина с того дня глаз не спускала с ее завещания. Кабы не это, Катрина уже давно лежала бы в земле. Уж такое она получала удовольствие от того, что собачилась с женой своего сына…
– Да, Муред. А еще от того, что завела себе манеру все время ходить на похороны.
– А еще земля Томаса Внутряха…
– …Послушай-ка, Куррин:
– Не обращай внимания на этого мерзавца, Куррин. Конечно же, он никогда не умел слагать стихи…
– Что-то история становится скучной, Муред. Я думала, в ней будет куда больше душевного трепета…
– …Послушай, Куррин, а вот и вторая строчка:
– …Оныст, Муред. Я думала, там будет убийство или по крайней мере один развод. Но Доти может оценить, насколько я была пристрастна…
– …Вот оно! Господи, Куррин, послушай:
8
– Эй, Муред! Ты меня слышишь, Муред? Как только стыда хватает у Норы Шонинь говорить со Школьным Учителем… Ну конечно, да, Муред. Каждому известно, что она моя сватья. Конечно, ничего особенного, но в таких местах, как это, все на виду и никому нет ни уединения, ни убежища. Боже всемогущий. Шалава! Шалава она! И сроду была шалава. Все то время, пока она была в услужении в Ярком городе и пока не вышла замуж – подумать только! – она якшалась с моряком…
Ну разумеется, Муред… Я ему это сказала. “Патрик, сердечко мое, – так прямо ему и говорю… Вот та штучка с Паршивого Поля, на которой ты так спешишь жениться, а ты слыхал, что ее мать якшалась с моряком в Ярком городе?”
“И что плохого?” – сказал он.
“Но Патрик, – говорю я. – Моряки…”
“Хе! Моряки, – говорит. – А чем моряк хуже кого другого? Я знаю, с кем мать этой девушки водилась в Ярком городе, но до Америки им далеко, и вот я уж не знаю, с кем там гуляла Мэг, дочь Бриана Старшего. С черными, поди…”
Разумеется, Муред. Вот она, единственная причина, с чего я просила сына привести дочь Бриана Старшего в мой дом: никак не хотела я доставить Нель радости от полученных денег. Видит Бог, Муред, мне было за что не любить дочь Бриана. В тот вечер, когда Нель выходила замуж, вот что эта зараза сказала мне в лицо: “Ой, Джек теперь мой, – говорит она, зараза, – а Бриана Старшего оставим тебе, Катрина”.
Чтоб ты знала, Муред, эти несколько слов задели меня больше, чем все обиды, какие она мне причинила, купно взятые. Эти слова, словно стая злобных хорьков, рыскали туда-сюда в моем мозгу и исходили ядовитой слюной. Не сумела я выбросить это из головы до дня моей смерти. Так и не сумела, Муред. Каждый раз, как видела Бриана Старшего, я вспоминала тот вечер, и комнату в доме, и эти шутки, и Нель в обнимку с Джеком Мужиком… Нель в обнимку с Джеком…
Бриан Старший ко мне сватался дважды, Муред. Я никогда тебе не говорила. Как там Нора Шонинь это называет? Любовный треугольник… любовный треугольник. Ей-богу, в точности как ее дурацкая ухмылка… Но, Муред, я тебе не рассказывала… Ты ошиблась. Не из такого я теста, Муред. Я не сплетница. Все, что меня касалось, все, что я видела или слышала, я унесла с собой в грязь кладбищенскую. А теперь уж никакого вреда в том, чтоб тебе это рассказать, раз уж мы все теперь на Пути истины[37] … Он ко мне сватался дважды, ну да. В первый раз мне было не больше двадцати. Отец старался меня уговорить. “Бриан Старший – человек хороший, состоятельный. И земля у него есть, и тугая мошна”, – говорит. “Не пойду за него, – говорю, – хоть бы мне даже пришлось взять шаль у Нель и стоять в ней на ярмарочном помосте”. “А что так?” – спросил отец. “Потому что он мерзкий зудила, – говорю. – Ты посмотри, какая у него козлиная борода. Посмотри, как у него торчат зубы. Как он гундосит. Какой он косолапый. Посмотри, что за грязная лачуга у него, а не жилье, как он весь грязью зарос. Он же в три раза меня старше. Он мне в деды годится”.
И я была права. Ему тогда было почти полсотни лет. Сейчас ему почти сто, и он все еще топчет землю, не проболев ни дня, не считая редких приступов ревматизма. И ходил за пенсией каждую пятницу, пока я еще жила на этой земле, мерзкий зудила!..
“Своенравное дитя только своих советов и слушает”, – сказал мой отец и больше ни о чем уже со мной не заговаривал.
Вскоре, после того как Нель вышла замуж, он заявился снова. Я как раз собиралась поставить чай, когда смеркалось, я это хорошо помню. Поставила чайник на очаг и хлопотала над углями. И вот этот тип вошел ко мне и начал ни с того ни с сего, прежде чем я даже успела его распознать: “Выйдешь за меня, Катрина?” Вот прямо с порога. “Думаю, я тебя заслужил, второй раз сюда прихожу. А я уж потерял достаточно здоровья от жизни без такой красивой сильной женщины…” Клянусь своей душой, вот прямо такую речь и сказал.
“Не выйду за тебя, пень ты трухлявый, хоть бы я зеленой пеной изошла от жизни без мужчины”. Схватила каминные щипцы, а в руке у меня был чайник с кипятком. Я не стала терять ни минуты, Муред, выбежала к нему, на середину комнаты. Да только он выскочил в дверь. Чтоб ты знала, Муред: по части мужчин мне попробуй угоди. Я была хороша собой и приданое достойное… Еще чего, Муред, выходить за Бриана Старшего после всего, что сказала Нель…
– …“Может, она победит”, – говорю. И сую руку в карман, а затем достаю и говорю: “Теперь уж все или ничего”, – и беру билет у барышни. А она мне улыбается светлой улыбкой, от всей души, без всякого злого умысла. “Если Золотое Яблоко победит, – говорю, – я тебе конфет куплю и свожу на фильму. Или ты предпочитаешь немножко потанцевать… Или пропустить пару стаканчиков в укромном уголке в гостинице «Вестерн»”…
– …Qu’est ce que vous dites? Quelle drôle de langue! N’y a-t-il pas là quelque professeur ou étudiant qui parle français?
– Орывуарь. Орывуарь.
– Pardon! Pardon!
– Закрой пасть, зануда!
– Вот бы дотянуться до этого олуха, уж я бы его угомонил. Или так – или он бы у меня заговорил, как положено христианину. Каждый раз, как кругом говорят про Гитлера, он начинает лопотать что есть сил. Кабы кто-нибудь его понял, думаю, оказалось бы, что он вовсе не так уж благодарен Гитлеру…
– Ты разве не слышишь, всякий раз, когда рядом произносят “Гитлер”, он обзывает его “сучьей мордой”[38]. Хорошо, хоть это по-ирландски выучил. Ух, если б я только мог до него дотянуться! Хай Гитлер! Хай Гитлер! Хай Гитлер!..
– Je ne vous comprends pas monsieur…
– Кто это, Муред?
– Да тот человек, что убился на летающей лодке, ты разве не помнишь? Ну, тот, что упал в Среднюю гавань. Ты еще была жива в то время.
– Ну конечно, я ли не видала, как его хоронили, Муред… У него были великолепные похороны. Говорили, он герой, совершил какой-то подвиг…
– Он все что-то лопочет, лопочет. Учитель говорит, что это Француз и что он его не понимает. Вроде как язык у него подпортился – из-за того, что он столько времени провел в соленой воде…
– И Учитель, значит, его не понимает, Муред?
– Ну вот ни черта не понимает, Катрина.
37
Путь истины (ирл. slí na fíri
38
Похоже, Француз говорит merde (фр. «дерьмо»), что его ирландские соседи скорее всего принимают за meirdreach («сука», «шлюха»).