Хазарский пленник

— Как для чего? — удивился Крутко. — Яд, подкова, дым да огонь, всё одна цепь. Ворог, кто б он ни был, сумел следы прибрать. Кто знает, что Святослава травили? Да никто! И пожар для того же! Когда б князь сгорел, мы и того б не знали. Значит, и злодейства нет!

Вспомните, как мы дозорных половцев зайцем отвлекли, так же и нам глаза дымом прикрывают, чтоб не приметили тайного.

— Да, мало проку с наших догадок! — вздохнул Макар. Он с завистью поглядывал на Владимира, которому открыто улыбалась девка, подносившая к столу пироги. Она и сама казалась таким же пухлым румяным пирогом, щёки рдеют, а шея бела как мука, как тесто молочное, так в руки и просится. — Влодко, подмигни девке! Не теряйся.

Казалось, она услыхала сказанное, повернулась к друзьям и, словно от жара, провела по губам языком, задержавшись подле князя дольше нужного.

— Ни пить, ни гулять, ни шагу ступить. Без нас и не думай! — тоже с улыбкой заявил Крутко. Только улыбка вышла печальная. Словно он сожалел об утерянных годинах счастья. Словно он отнимал радость у Владимира. — И вообще, пора решать. А то нас передушат по одному, как кур в хлеву. Вот и Савушка нынче лежит колодушкой, верно? А думаю, воротят тебя в Новгород, на стол северный. Милость великая, по Сеньке и шапка. Да только доедешь ли?

Владимир, вспыхнувший было от возмущения, когда речь зашла о девках и гулянье, прислушался к другу и смолчал. Оно и верно, какая гулянка в такое время?

— А я ведь тоже не зря бегал, — признался Макар. — Про коней узнал. Не было коней, ни один не выскочил из конюшни, пока не принялись выводить! Все на своих местах стояли, все. И Воронко в клети был. Да и пожар едва успел заняться, когда князя, вынесли, зря воина покарали! Тут иль тушить, иль князя спасать, он...

— Да ладно, не сыпь горохом, — остановил торопыгу Владимир. — Что проку жалеть?! Решать пора, что делать? Как народ поднять, как дядю родного сдвинуть?

— Вы, вот что... Не кричите! — одёрнул друзей Крутко. — Вставайте, пройдёмся да попрощаемся с ратным людом. Надобно каждому слово доброе молвить, это ведь твоя дружина. Твоя! А не дядина!

Шли от одного конца витой скатерти к другому. Владимир вспоминал ратников, хвалил, от души благодарил людей, обещал помнить храбрость и верность. Отвечали ему по-разному. Кто поднимал кубок, кто в ответ усмехался, похлопывал по плечу, признавая во Владимире собрата и воеводу, кто молча кланялся, кто спрашивал с вызовом, где ж награда щедрая, ведь обещали, и видно было, что хмельному воину всё едино — что князь Глеб, что Владимир. Но в одном закутке они задержались.

— Рад воевать?! — спросил ратник и натужно усмехнулся. — А вот я не рад! Ты деревню ворогам отдал! Оно всё хитро, заманить да ударить! А что баб насилуют да мужиков убивают, то как?! И думаю я, а ну как в другой раз ты и нас... отдашь ворогам на попрание?! Малую часть! Как шмат в капкане?

Вокруг притихли. Может, оттого, что многие думали о деревне, многие помнили. Лишь Макар дёрнулся петушком, кричал, заглатывая слова:

— Да как успеть-то? Как, дурья голова! Мы ж... без пешего строя... кто б боронил?!

Уже склонилось солнце, и вечерний блеск по воде отдаёт плавленым золотом. К месту гульбища несут дрова, верно, костры разложат, набежит народ пировать до утра, а ратники стоят и слушают, ждут, что ответит Владимир. Свои слушают, не чужие.

— Да! Могли ударить! Могли. — Владимир покачал головой, понимая, что всего не растолкуешь, а выглядеть крикуном, оправдываться нет сил, потому сказал кратко: — Могли спугнуть, разогнать... Только спасёшь деревню, а на другой год город потеряешь! Там что — не люди?! А сколько наших ляжет, если брать в лоб, без пеших?

Уходили со двора, решая на ходу, где ночевать. Владимир оглянулся в последний раз, нашёл взглядом девчушку, ждавшую призывного слова, но Крутко положил руку на локоть, и князь покорился. Вздохнул и опустил подбородок.

В пустой горнице, у приоткрытых ставен, глядели на высыпающие звёзды и шептались, не находя сил уснуть.

— Они думают, что мне людей не жаль, — маялся Владимир. — Да я только о том думаю, как Русь собрать воедино. Сами посудите, сколько князей на земле нашей, и каждый норовит наособицу жить, единолично править. А толку? Могли б и хазар выкорчевать, и печенегам кровь пустить, разве нет?

— Где ты видал князя, что покорится? Мол, вот Владимир Святославич, правь нами, а мы выи склоним и тебе холопами станем! — смеялся Макар. — Нет, каждому воля слаще! Так же и с Олегом да Ярополком. Братья, а попробуй сговорись!

— Воля? Да откуда воля? Пока каждый сам за себя, треплют нас и торки, и печенеги, и... всяк проходящий. Разве ж то воля? Быть вольным — то одно, а жить как в голову взбредёт — то другое! А важней всего, что люди пропадают, люди! Не князья с приближёнными — те в городке отсидятся, а вот крестьян... помните рубаху, мальчонка в поле остался. Помните?

Крутко первым прилёг и попросил товарищей:

— Не пора ль отдыхать, а? Кто знает, как повернётся? Когда ещё выспимся под крышей да после славного пиршества. Жаль, девку не сговорили... то-то бы сейчас князь потешился!

— Я ему про одно, а он... или девка приглянулась? — спросил Владимир. — Эх, девки... Губы ягодки, шеи лебединые. Помяните моё слово, всё у нас будет, если стану князем! И девки, и кони самые лучшие, и кольчуги прочнейшие...

— Да? — спросил Макар, лукаво усмехаясь. — Колдовством возьмёшь или подарками?

— Колдовством? Да зачем? Это ж не лодьи посуху двигать! Слышь, Крутко, а как нам найти твоего колдуна? — шутливо задел друга Владимир. К ночи он успокоился, и одержанная победа вызывала у него чувство законной гордости, окрыляла.

— Мало ли ведунов, Владимир. Есть знающие, есть провидцы. Найдём, — буркнул Крутко и отвернулся, натягивая на голову лёгкое покрывало. — Спите уже, завтра поговорим. Чую, получим на орехи! За моё жито, меня же бито!

На рассвете новая неожиданность: едва глаза протёрли, глянули, к подворью стекаются воины. Все гуляки, кто уж дома отсыпался, спешат, кто верхом, кто бегом, к князю.

— Вот и славно, — радуется Владимир. — Нашёл Глеб денег, раздаёт серебро.

— Эвон как... — хмыкнул Макар. — А мы что, гордые? Иль не заслужили?

Мимо пробежал хмельной и весёлый вояка, зажимая в кулаке свёрток, видать, гривны ссыпал в рубаху, потому и сверкает голой грудью.

Шли к дому, приветствуя побратимов, весьма довольных платой. Скатерть уже свернули, но остатки костров ещё роняют скудный дым, почти неприметный в утреннем тумане, наиболее упругий, плотный слой которого скопился над рекой. Днепра не разглядеть.

— Ну вот, — потешался какой-то балагур, приметив Владимира и телохранителей, — снова припозднился. Княжич своё возьмёт, нам ни шиша не останется!

— Останется, останется! — поднял голову от списка казначей, он отмечал лишь сумму да прозвища вояк, о выплатах сотникам, воеводе, погибшим не знал.

— Князь Глеб ждёт. Ступайте в дом, — ответил он Владимиру и вновь принялся считать серебро.

Вошли; Август с перевязанной рукой кратко кивнул им и поспешил из горницы, где завтракали стольники новгородской дружины. Претича не было.

— Завтракать будете? — спросил Глеб и оглянулся в поисках места, но за столом сидели плотно: где уж троим, одному не приткнуться.

— Нет, успели уже, — ответил Владимир и собирался уйти, сказав князю: — Так я позднее зайду?

Но тот торопливо помахал рукой и прикрикнул:

— Погодь, погодь! Дело есть.

Встал, прошёл к окошку, распахнул настежь ставенки, выглядывая во двор, и поёжился: — Свежо! Да-а... незадача. Тут хазары пришли, жалуются, обидел ты купцов честных! Требуют правды! Аль виры! Я не успел разобраться... что за кони, откуда, куда? Может, выпьешь? Вина налейте племяннику!

В горнице тишина. Приближённые князя сидят молча, но по лицам видно, уже говорилось, история для них не внове.

— Не стоит, — ответил Владимир и отступил от стола, когда князь протянул чашу.