Страница 15 из 112
Несмышлёныша нужно в Изборск слать, чтоб два города были под одной рукой. Более не надобно. Святослав тянулся к землям дальним, на Дунай, мечтал собрать Русь великую, всё напоминал о языке, о Роде. Но что язык? У сербов и хорват наш язык, да только живут неведомо где. Рода и Макош всюду знают, а проку? Каждый норовит жить своим умом, тянет в своё дупло.
Нет, нам довольно и малого. Если править толково, крепкой рукой, добра хватит и сыновьям Ярушки, и Глебовым наследникам. А что? Он ещё удал, справляется. Впору о другой жене подумать. Взять юную, чтоб исходила страстью, едва пушок под животом погладишь лапой. Сказать — нужда державная, для миру с племенами, не для разгула.
Да, держава. Вот только заноза, сын Малуши. Как решать с Владимиром?
Гулянка на открытом берегу Днепра шла размашисто... успели выпить вин, успели отведать дичи, успели порассказать о подвигах и сноровке воинской, кто налегал на мясо, благо и гусей жареных, и баранины вдоволь, а кто пил мёд, пиво, поругивая вина. Известно, всяк кулик своё болото хвалит.
Дружинники вольготно расположились на скатертях, змеившихся по траве, как торговые ряды, льняное полотно казалось схожим с деревом лотков, на которых разложена снедь в ярмарочные дни. Гусляр присел поблизости от юного Святославовича, гудит что-то о предках! Пускай гудит. Пускай...
Ему, князю, сейчас надобно решать другое. Извернись, а вынь да положь! Надо дружине заплатить, да не скупясь, а где взять серебро? Смешно подумать: едва выпросил, чтоб погасить долги Ярушки, из одного кармана византийского в другой пересыпал, а всюду должен! Теперь впору дружине платить, а чем? Новгородцы не дадут, это ясно, Добрыня для того и посажен, чтоб всё велось по уставу старшего брата. Изборцы тоже не помогут — рады, лишились князя, который часто брал, да редко возвращал!
Кто остаётся? Хазары? Им и дань поднеси, неведомо с чего, Святослав намудрил, а ты отдувайся, им и торговлю в лесах отдай на полное владение, ишь ты, а по суслам?! Может, сам и не стал бы ругаться с купцами, да византийцы подтолкнули, мол, надобно на одной лодке плыть, доведётся выбрать! Выбрал... а денег где взять? Наверное, поспешил. Что ему византийцы? Он сам князь, всему голова!
— Князь! — Претич присел рядом, тянет за рукав. Наконец вернулся. Всё бродил по рядам, выслушивал воинов, с которыми раньше сам хаживал, пил пиво, вон дохнул, так кислятиной и потянуло, грелся у огня чужой удачи, а зачем? Нет, понять воина можно, рука свербит, давно мечом не махал, но зачем поклоны бить младенцу? Разогнал шесть сотен печенег, имея восемь сот пеших да четыре конных, а теперь на веки вечные герой? Глупо. Сам же Глеба поддержал, мог присягнуть юнцу, стоять за спиной да править на свой лад! Нет. Принял верную сторону, чего ж теперь слезой давиться?
— Что слыхать? — спросил Глеб, понимая, что воевода с деньгами не поможет, где взять — не присоветует. Колода дубовая, ничего, кроме своей веры, не видит!.. Одно хорошо, хоть с византийцами свёл, хоть за Ярополка помог рассчитаться. Христианин!
— Тут неувязка с обозом... Сказали, ты велел награбленное прихватить. А ведь то с наших городков вместе с кровью содрано! Надо вернуть людям, сколько ни есть, а вернуть. Приехали посланцы, спрашивают, когда скот можно взять, овечек да коней.
Глеб враз приподнялся на локте и налился кровью, едва сдерживая гнев. Зашипел:
— Какое вернуть?! Какое раздать?! Ты что? Пропил ум?! Мне дружинникам платить нечем! А ты скот раздавать?!
Претич встал, выпитое дало себя знать, подбоченился и громко, привлекая внимание соседей, высказался:
— Пью, да в меру! А за разум не беспокойся, мне и хмельному видно, пограбленным дыр не залатаешь! Отроду не крал, а под старость вором стал!
Хотел ещё что-то прибавить, да Глеб вскочил в свою очередь, и воевода махнул рукой. Слышно, ворчал удаляясь:
— А поступай ты... как знаешь!
Так и расстались. Добро, за грудки не хватали друг друга, в пьянке-гулянке чего не случается.
Август, хотя и подраненный, всё же встал рядом, придержал князя за руку:
— Не высказывай гнева, князь. Мы тут чужие. Дай год, всех сметём. Всё наше будет!
— Сметём! — огрызнулся правитель и послушно присел на место, силясь улыбнуться. — Вон Борича смели, и следа не осталось.
— Борич что, — отозвался верный слуга. — Нынче Крутобор, дружок Владимира, к ведуну бегал, они ить Савелия снесли, лекарь ухаживает! Допытывался, не травил ли кто князя в тот день! До пожара!
— Врёшь! Сам слышал? — спросил князь и опрокинул кубок, неловко протянув руку. — От бес! Леший тебя задери!
— Слышал... Я ведь с раной пришёл, покрутился близ дома, да и заявился следом, мол, дай снадобья. Всё сам слышал. Старик не скрывал, травили князя, а кто да как, неизвестно. Только умер всё ж от удара, конь лягнул!
— Травили? — вскинулся Глеб. И столько изумления было в его голосе, что шептун умолк. И повторил как эхо:
— Травили.
— А умер от удара?
— От удара!
— Так зачем, зачем травили, скажи?!
Но поговорить на пиру не удалось. Да и не место. К князю приблизился воин не из гуляк, стражник, и сказал, что хазары просят принять в радостный день, с подарками.
«С подарками». Весть о подарках слегка успокоила князя, повсюду сталкивающегося с неприятностями. Даже во взгляде слуги виделся вопрос: если не ты травил, то кто же?
Впервые князь бросил пиршество, не сожалея. Вот ведь бремя власти, даже малой радости не даёт владыке, разве вкусишь хмельного в его положении? Как не свара, так мысли тёмные, как не набеги врагов, так козни ближних! То ли было в древнем Изборске, гулял себе и горя не знал!
В горнице, за пустым столом, сидели гости. Привстали, встречая князя, улыбаются, не дав рта раскрыть, кличут слуг. Внесли футляр, дерево отполировано, гладенько, рисунок причудлив, сам по себе футляр — ценность. Открыли, распахнув створку, как раковину расщепили: внутри меч изогнутый, лёгкий, чёрным шашелем битый, дамасская сталь! Толкуют, грозное оружие у южных народов, не беда, что лёгкое, зато сечь можно, как прутом по нашкодившей спине, с потягом, редкая бронь выстоит. А в руке лежит, что пёрышко. Да и рукоять украшена, камень в навершии, чеканка, и на клинке вязь арабского письма. Что купцов слушать, напоют не хуже былинщиков, краснобаи известные, а вот с чем пришли? Может, и неумно спрашивать в лоб, да князь не в силах егозить, устал и выпил лишку, не до лукавства.
— Что ж, князь, не скроем — мы люди честные. Пришли разделить вашу радость, всё же степняки разбиты, купцам спокойнее. Только скажи, князь, не пора ли нам устранить несуразное, что мешает согласию? Разве не угонял юный Владимир коней? У наших купцов? Разве не обманывал стражу? Мы не держим зла, но, сам посуди, вы взяли добычу, так почему не вернёте виру? Хоть какую часть? Хоть половину?
Глеб рассмеялся, вспомнив строки из христианских сказок, и ответил насмешливо:
— Я не сторож брату моему! Да и племяннику не сторож!
У скатертей уже не так многолюдно, многие из дружинников знают меру, да и праздновать без заслуженной гривны, не получив малой награды, как-то не с руки. Новый князь ведь ушёл, не гуляет с ними, вот и смекнули воины, пора честь знать. Воевода Претич тоже не задержался. А молодой Владимир им пока не предводитель, хоть и удалось ворога одолеть, а всё ж ещё мало веры в его мудрость. По одному разу о воеводе не судят. Плохого не сказать, но и хвалить рано.
Крутко пришёл позднее других, выпил пива, поднёс чашу гусляру, а потом, когда соседи разгалделись, пересказал Владимиру о ведуне.
— Так и сказал, я, говорит, князя к огню снаряжал, знаю: травили князя. Умер он от удара, может, и конь лягнул, а всё ж раньше травили.
— И что? Что делать будем? — Макар глянул на Владимира, словно тот мог в сей момент покарать убийцу.
— А что мы можем? Княгиня Ольга который месяц хворает, не встаёт. Претич нам не помощник, что да откуда, как ему докажешь? Кто сыпал отраву, неведомо, — негромко пояснял Владимир. — Да и я не могу смекнуть, для чего убивать, если отравили?