Страница 27 из 74
Половой принес и выставил на стол конногвардейцам вино и кушанья и тем занял их, отвлекши от назревающего скандала. Правоведы же теперь следили за квартальным, который был им действительной помехой, хотя и сидел в другой зале. Тот отстегнул саблю и поставил ее в угол. Он решительно не спешил уходить, об этом свидетельствовали плотоядные взоры, бросаемые им на накрытый стол. Закусывая с отменным аппетитом, квартальный недовольно косился в сторону шумных гвардейцев, вздумавших еще и курить.
- Уходим, господа? - предложил осторожный Комовский.
- Это походит на бегство, - возразил Бронский. Его гнев требовал выхода, и Левушка был готов съесть глазами ни в чем не повинного квартального.
- Не здесь, не сейчас, - настаивал граф, поднимаясь со стула.
Мураш и Паяц последовали его примеру.
- Ах, как мы благоразумны! - пробормотал Левушка сквозь зубы.
Комовский подозвал полового и щедро расплатился.
- Премного благодарны-с! - низко поклонился слуга, хорошо получивший на чай.
Конногвардейцы оживились, заметив маневр со стороны соперников. Шеншин насмешливо присвистнул, его приятели подхватили сей оскорбительный свист. Квартальный обернулся в их сторону.
- Полетели чижики клевать крошки со стола знатной барыньки! - нарочито громко произнес Шеншин,
Правоведы уже набросили шинели и готовились выходить из подвала, однако при этой фразе Бронский дернулся в сторону обидчика. Друзья кинулись его остановить, но было поздно. Разъяренный юноша подскочил к столу конногвардейцев и, не успели те опомниться, схватил стакан красного вина и плеснул в ненавистное красивое лицо князя.
2.
Марья Алексеевна тяжело вздохнула и раскрыла лежавшую перед ней толстую тетрадь. Она с тоской посмотрела на кучку счетов, которые следовало занести в расходную книгу. Однако делать нечего, надобно работать. Дама придвинула к себе конторские счеты и начала помолясь.
- Сена было куплено 20 пудов по 50 копеек, - бормотала она, щелкая костяшками. - Итого потрачено сто рублей. Прикуплено 100 штук скота на 250 рублей... Господи, какая скука!
Марья Алексеевна опять вздохнула. Возможно ли, что совсем недавно она не имела представления о том, откуда что берется в доме. Наука хозяйствования давалась ей дорого. С тех пор как Василий Федорович швырнул в Денисьеву расходной книгой, заявив: "Извольте сами потрудиться!", бедняжка не знает покоя. И поныне она с дрожью вспоминает, как испугалась решения Норова передоверить ей хозяйство. А вызвано это неожиданное решение было отказом Марьи Алексеевны составить новую доверенность на управление имением взамен старой, утерянной.
В тот памятный злосчастный день Василий Федорович мало не прибил и Марью Алексеевну, и Василису, и даже Катю. Всем досталось от его гнева, однако выжили, слава Богу, и даже заняли новые позиции. Марья Алексеевна забрала ключи у Василисы, провела ревизию припасов в кладовых, записала в тетрадь. Конечно, все хозяйство Марье Алексеевне было не по силам и не по уму. Она полагала постепенно разобраться во всем, а пока найти надежного управляющего.
Но едва бедная женщина заикнулась об этом за чаем, Василий Федорович, притихший было в последние дни, встал на дыбы.
- Вольно вам нанимать проходимца, который обворует, обведет вас вокруг пальца! Да кабы вы вернули мне доверенность, мы уж разбогатели бы!
Норов даже вскочил. На его коротком носу выступил пот, а редкие волосики на темечке вздыбились.
- Вот уже двадцать лет я слышу от вас эти слова, - удивляясь своей храбрости, возразила Марья Алексеевна. - Однако богатства как не было, так и нет.
Василий Федорович схватился за стул, собираясь, верно, грохнуть им по обыкновению, но сдержался и поставил стул на место.
- Послушайте меня, дорогая, - вновь заговорил он, силясь улыбнуться. - Для чего доверяться чужому человеку, когда есть я? Разве вам справиться одной? Не для женского ума вся эта возня с мужиками, с посевом, торговлей.
Марья Алексеевна не могла не согласиться с ним, поэтому слушала, понурившись и не возражая.
- Приказчики все мошенники, - продолжал Норов. - Управляющего пойди найди честного, а порядочные немцы дорого стоят. Где денег взять?
Не встречая сопротивления, он еще более воодушевился.
- По дому хозяйничать, в кладовых - с дорогой душой! Это по вашей части. А уж мне дозвольте заниматься делами имения! Пусть каждый учит свой урок, тогда и в доме будет толк! - И в ход пошел последний козырь Василия Федоровича. - Не я ли трудился не покладая рук все эти годы, все ради вас? О вашем достатке пекся день и ночь, не ожидая благодарности. И теперь, выходит, меня в отставку, а на мое место управляющего? Уж не велите ли мне и вовсе съехать?
Марья Алексеевна почувствовала, что теряет почву под ногами. Куда как проще было сдаться, вернуть все как было прежде. Вновь погрузиться в волшебный мир французских романов и грустить у окна... Однако она уже не доверяла этому человеку. И Катя... Тревога за дочь не покидала Марью Алексеевну, и она прилежно следила за Норовым, который старательно прикидывался равнодушным. Признаться, не раз в голову Марьи Алексеевны приходила мысль избавиться вовсе от опеки Василия Федоровича, но пока она не видела способа это сделать. И то, не выгонять же его на улицу...
А Катя... Ах, Катенька, любимая до обожания дочь! Она так и не простила маменьку за слабость, за то, что Марья Алексеевна не смогла отстоять ее интересы, запирала от разбойников, не велела видаться с младшим Бронским. Пропасть между ними росла день ото дня, и бедная женщина не находила способа приблизиться к дочери, помочь ей пережить одиночество, согреть своим теплом. А она видела, как тоскует Катя, как мечется в своей светелке и плачет. Не было горше печали, чем заплаканные глаза родного ребенка...
Все в доме шло ни шатко ни валко, пока не начались посевные работы. Теперь каждый день приносил заботу и требовал скорых решений. Приходил староста, ждал распоряжений, где что засевать. Надобно было следить за ходом работ, а Василий Федорович нарочно принимал равнодушный вид и отсылал мужиков к барыне. В доме воцарялся хаос, и Марья Алексеевна в отчаянии ломала руки над расходными книгами.
Василиса, не осерчав за ключи, помогала барыне советом и делом. Однако и она не могла сказать, где взять денег на недостающие семена и куда подевались все доходы с прошлогоднего урожая. В книгах Марья Алексеевна ничего не нашла, как ни искала. Ах, как нужна была ей помощь человека знающего и надежного! Да где ж его сыскать?
Впрочем, к чему лукавить: не раз опять приходила в голову Марьи Алексеевны мысль обратиться к предводителю дворянства. Нет, не как к предводителю. Как к Сереже, Сергею Львовичу, кому когда-то небезразлична была ее судьба. Однако тотчас при этих мыслях возникал в памяти надменный взгляд; холодное "Бог в помощь!", брошенное ей вслед, звучало в ушах. О нет, можно ли простить! Сердце ее сжималось от горя при этих воспоминаниях.
Да и чем он может помочь? Найти управляющего? Дать денег? Это не спасет имение. Марье Алексеевне прежде всего нужно плечо, на которое она могла бы опереться, твердая мужская рука, какая бы крепко держала бразды правления. А он, ее Сережа, сделался холодным и надменным, чужим, совершенно чужим...
И она сдалась... Как скоро катастрофа сделалась неизбежной, Марья Алексеевна решилась на отчаянный шаг: подписать новую доверенность на имя Василия Федоровича. Конечно, на определенных условиях, как-то: обо всех действиях он должен был докладывать Марье Алексеевне, это во-первых. Во-вторых, она сама будет вести расходные книги и хозяйничать в доме. Безропотно приняв все условия, Норов торжествовал победу. Он тотчас привез стряпчего, который заверил гербовую бумагу печатью.
И с тех пор жизнь в имении худо-бедно наладилась, хоть и не вернулась в прежнюю колею. Впрочем, Василисе вернули ключи затем, чтобы по первому требованию подать их хозяйке. Сама же барыня превращалась в записную конторщицу.