Страница 26 из 74
Выходило, что Катя тоже не получала писем, стало быть, ей их не передавали. Кому нужно, чтобы страдали два юных сердца? Не матушка ли Кати тут замешана? Левушка помнил, с каким едва ли не ужасом смотрела на него Марья Алексеевна, когда ряженые плясали в их доме. Значит ли это что-либо? Во втором письме Катя писала:
"Вы жестоки, Лев Сергеевич! Довольно того, что я первая решилась написать, но Вы не оценили моего порыва! Что делать, должно быть, Ваше сердце занято другой. Уж не вздыхаете ли Вы по одной из Волковских барышень: вот бы одолжили!
Впрочем, мне дела нет до Ваших увлечений! Только зачем все эти признания, преследования, томные взоры и вздохи, краденые поцелуи? Или это лишь игра? У вас в Петербурге, должно быть, так принято обольщать неопытных девиц? Если так, то прошу Вас меня оставить!
Прощайте, Лев Сергеевич. Бог Вам судья, но за что Вы меня так мучаете? Довольно того, что дома я живу как в темнице, с чужими людьми, холодными и равнодушными!.. Ах, если б был жив мой батюшка, никто не посмел бы меня обидеть!
Напишите хоть одно слово, всего одно..."
Сердце доброго юноши сжималось от боли, когда он перечитывал эти строчки. Катя одинока, ее окружают чужие люди! Верно, по их злой воле Катя не получила ни одного его письма...
Левушка дал себе обещание во всем разобраться, как скоро он вернется в родные места. Увы, это произойдет не ранее лета. Только бы Катя не забыла его, только бы осталась прежней...
Мелькали версты, редкие деревянные строения, собаки провожали экипаж лаем и отставали, проносились верховые курьеры, полозья саней выводили свою скрипучую песню, день склонялся к закату, пролетала ночь, а Левушка все грезил новой встречей с Катей. И только вид городской заставы вывел юношу из сомнамбулизма. Он прибыл, наконец, в Санкт- Петербург.
ЧАСТЬ 2. ПЕРЕМЕНЫ.
1.
- Бронский, ты идешь с нами к Нефедову? - крикнул от дверей Сашка Муратов. Он уже успел скинуть мундир правоведа и облачиться в партикулярное платье.
Бронский усмехнулся:
- Ого, какая прыть! Однако мне надобно Тихона услать, не то опять заведет свою шарманку: "Не пущу! Не дам на полушки!"
Сашка запрыгнул на подоконник и посмотрел вниз.
- Вон твоя нянька, в лавочку направился, должно быть.
Покуда он болтал свешивающимися ногами и наблюдал за происходящим на Фонтанке, Бронский принимал обличье франта. Сорочка его была сшита из тончайшего полотна и сияла белизной, все тот же ручевский фрак тщательно вычищен Тихоном, атласный галстук закалывался драгоценной булавкой. Сашка усмехнулся:
- Уж не свидание ли с графинькой у тебя в трактире? Ради кого ты эдак франтишься?
- Все может статься, - туманно ответил Лев Сергеевич, старательно зачесывая непослушные волосы на виски.
В полуподвале дома купца Нефедова содержался трактир, куда тайком похаживали юные правоведы, чтобы отдать дань Бахусу и Венере. Воспитанникам училища строго-настрого запрещалось посещать подобные заведения, да кто ж остановит предприимчивых молодцов?
Под покровом весенней мглы юноши беспрепятственно покинули стены училища и скорым шагом двинулись к трактиру. Помимо Бронского и его приятеля в авантюру пустились граф Комовский по прозвищу Поляк и вечный паяц Миша Урусов.
Бывало, когда правоведы в мундирах отправлялись в баню или на прогулку, местные мальчишки прыгали вокруг и дразнили их:
- Чижик-пыжик, где ты был?
На Фонтанке водку пил!
Выпил рюмку, выпил две -
Закружилось в голове.
Про их кутежи была сложена песенка. По части насмешек над юными кутилами весьма горазды были гвардейцы, с которыми правоведы сталкивались у Нефедова. Не они ли первые и пустили эту песенку гулять по Петербургу? Ведь именно гвардейцы прозвали воспитанников Училища "чижиками-пыжиками". Из-за желто-зеленых мундиров и пыжиковых зимних шапок.
У входа в полуподвал горел фонарь, вывеска с нарисованным дымящимся блюдом зазывала прохожих провести вечерок за сытным ужином и лафитничком водки. Трактир у Нефедова славился на всю округу русской кухней и крепкими настойками, изготовленными по секретным старинным рецептам. Дети из аристократических и состоятельных семейств, правоведы оставляли здесь немалые деньги и, конечно, были желанными гостями.
Едва они вошли, половой тотчас согнулся в три погибели и шмыгнул вперед с салфеткой наперевес, указывая юношам свободный стол в зале для чистой публики. Сашка Муратов что-то шепнул ему на ухо, и расторопный слуга, понимающе кивнув, метнулся исполнять. Левушка занял стул, стоявший в углу, чтобы видеть происходящее, а самому при этом оставаться в тени.
Усердием полового на столе появились кушанья, от которых исходил такой дух, что у правоведов невольно потекли слюни. Они немедля отдали должное трактирной кухне. Не забыли и о настойках, коими был щедро уставлен их стол. Паяц Урусов забавлял юношей особенной манерой пить из рюмки: с запястья, с локтя, а то и без помощи рук.
- Мураш, ты так можешь? - подначивал он приятеля, Сашку Муратова.
Сашка тотчас купился на провокацию и взялся повторять трюки Паяца. Рюмка из граненого стекла полетела на пол, но по счастью не разбилась. Половой, неприметно наблюдавший за ними, тотчас подлетел с тряпкой и вытер с пола пролитую настойку.
Уже и выпито и съедено было изрядно, когда в трактир ввалились конногвардейцы. Среди них князь Шеншин, один из пылких воздыхателей графини Забельской, давний недруг Левушки Бронского. Правоведы значительно переглянулись.
- Будет потеха? - негромко произнес Комовский.
Конногвардейцы слыли любимцами государя, бывшего, как известно, шефом этого полка. Многие проказы сходили им с рук благодаря славному воинскому прошлому. Однако никто не смел оспорить их доблести, отваги, мужества и верности престолу. Бронский втайне восхищался конногвардейцами и даже несколько ревновал к их славе, однако это не мешало ему постоянно участвовать в стычках. Кто же снесет обидные прозвища и намеки, а то и открытые насмешки? Чаще всего зачинщиком ссор был вздорный князь Шеншин. Он не мог простить Бронскому его превосходства в глазах графини Забельской. Правоведы были повязаны по рукам и ногам дисциплиной своего учебного заведения, но и они не всегда выдерживали шутки задиристых гвардейцев.
Между тем конногвардейцы шумно расселись неподалеку, насмешливо поглядывая в сторону правоведов.
- А, и чижики здесь! - нарочито громко заметил Шеншин. Его приятели засмеялись, точно князь произнес нечто остроумное.
Левушка закипал. Сашка Муратов положил ладонь на его руку:
- Спокойно, Леон, спокойно!
- Вы ошибаетесь, князь, не только чижики, - возразил приятелю один из гвардейцев. - Я вижу среди них льва, царя природы.
- О да, - тотчас подхватил Шеншин. - Как он грозен, однако, вы не находите, господа?
Юные правоведы уже довольно приняли настойки, чтобы не стерпеть насмешек. В особенности сам предмет. Левушка уж было вскочил, но Сашка тотчас усадил его на место.
- Леон, это безумие. Взгляни, здесь квартальный!
И впрямь, в трактир только что вошел, придерживая саблю, грузный квартальный. Конногвардейцам он был не указ, но правоведы вынуждены были смирить свое возмущение. Попасть в историю значило для них бросить тень на училище, а с ним и на имя герцога Ольденбургского, коего они безмерно почитали. Довольно и того, что Петр Георгиевич из-за своих питомцев уже имел объяснение с государем.
Бронский с ненавистью смотрел на князя. Шеншин превосходил его ростом. Парадный белый мундир со стоячим красным воротником сидел на гвардейце без единой морщинки. Но более всего вызывало раздражение несомненное внешнее сходство его с государем. Высокий лоб, прямой нос, светлые усы и бакенбарды, голубые глаза, красивый рот. Шеншин и в манерах стремился подражать государю. Это Левушке было труднее всего перенесть. Он утешал себя соображением, что сие лишь внешнее сходство, обман, мираж. Князю не дается основное в характере государя: внутренняя сила и спокойствие власти. Да, и, конечно, удивительный магнетический взгляд был ему вовсе не по зубам.