Последний ключ

Но была и другая сторона моей спешки - Ипарт. Он так ни разу и не обмолвился о послании Найсала, а ведь наверняка Ктобу говорил с ним об этом. Что ж, напрашивался вывод, похоже, Ипарт решил добыть послание самостоятельно, без моей помощи. Ведь будь бумаги у меня, я стала бы торговаться, разве не убедился Писец в том, что я это умею? Наверняка Писцы уже рыщут в поисках лазеек в Шел, наверняка они постараются опередить меня.

И вот я здесь. Только толку-то? То ли связной Ктобу оказался предателем, то ли... Впрочем, что гадать...

Старик Мардос, судя по всему, просто устал от одиночества и рад был поговорить. Его неспешная болтовня о том, о сем, горячее питье и неожиданное ощущение безопасности и покоя скоро вернули мне решительность и здравый смысл, и я стала куда внимательнее вслушиваться в слова старого горшечника. А рассказать он мог многое, например, о житье-бытье в завоеванном проклятыми ренейдами некогда сказочном городе.

Мардос рассказывал о порядках, которые завел Эльяс, о местной и пришлой человеческой мрази, что выползла из темных закоулков и теперь держит в страхе тех, кого не сумел сломить ренейд. Да, жизнь под лапой Белого Горностая горька, но жить все равно как-то надо. А ты, милая, не знаешь про все, что ли?

- Я здесь давно не была, - печально закачала я головой, - Все переменилось...

- Да, переменилось, - тяжко вздохнул старик, зажигая лампу, - А будет и того хуже.

- Отчего ж хуже? И так плохо.

- Худо-то оно да, - с сомнением пошамкал губами Мардос, - Но Горностаю власти мало. Хочет он себе в жены Надорру взять, что б, значит, самому Надорром стать. Ежели, говорит ее ко мне не приведут, завтра повешу одного, послезавтра - двух, а потом трех. Весь Лакит, говорит, перевешаю, и то на совести вашей Надорры, мол, будет. Вот стервец, - в сердцах сплюнул горшечник.

- И когда он так сказал? - просипела я внезапно охрипшим горлом и быстро глотнула остывшее питье.

- Когда? Да третьего дня будет, как ихний глашатай тут кричал. Я-то старик, свое пожил, так они ведь стариков не берут, а все молодых... Кого ни попадя на улице схватят и тащат на виселицу. Шестерых уже вздернули. Вот это худо, девонька. Нельзя Надорре к этому зверю, только как же нам быть? Ох, лихо... Эй, куда это ты засобиралась на ночь глядя, совсем страх потеряла? На улице лиходеев полно! Что чужих, что... своих.

Я все же осталась на ночь в лавке. Мардос бросил на пол старый потертый плащ, который вовсе не сделал холодный глиняный пол теплее и мягче, принес еще горячего отвара, кусок ржаной лепешки и немного сухих фруктов и пожелал спокойной ночи. Но мне не спалось. За всю ночь я так и не сомкнула глаз, а утром, едва рассвело, я ушла.

Мой путь лежал в Старый город, а оттуда - на Замковую гору.

Меня привели в Узорные палаты, личные покои лакитских Надорров.

Решение Эльяса расположиться именно здесь сказало мне о многом, ибо Узорные палаты были не самыми роскошными в Шеле.

Дворец лакитских правителей поражал воображение самых взыскательных ценителей красоты. Не одно поколение Надорров украшало Шел, используя только самое лучшее, самое драгоценное, самое диковинное. Резьбой Соколиной башни приезжали любоваться со всех концов света, мозаики Посольского зала безуспешно пытались копировать не в одном королевском доме мира, о Нефритовой палате, искусно отделанной десятками оттенков редкостного нефрита - от светло-светло-зеленого до почти черного, ходили легенды. Самыми изысканными в Шеле были покои, предназначенные для Надорры: редко кому из посторонних доводилось видеть такую изящную роскошь, но лакитские короли никогда не жалели сил и средств для своих жен и дочерей.

Роскошными, но строгими, были чертоги, где проходили приемы - Тронный зал, Посольский, Малый зал приемов. Впечатлял мрачной красотой Судный чертог, выдержанный в тонах черных и красных. Пришедшие на судилище люди только одним взором на безупречно строгие линии колонн, ступеней, граней свода необычайно высокого сводчатого потолка, на дивные краски длинных, теряющихся в полутемной выси гобеленов, утверждались в мысли о непредвзятом и справедливом суде.

Вызывающе красивыми, подчас даже крикливыми были гостевые покои - специально для того, чтобы поразить гостей, сделать их более сговорчивыми, польстить их самолюбию, либо наоборот, подавить их вопиющим великолепием: Пурпурные покои, отделанные драгоценным темно-красным мрамором и тканью, выкрашенной редким пурпуром, добываемым в далеких и опасных южных морях, были достойны королей из королей, а Белые, украшенные инкрустацией из перламутра и шкурами снежных барсов, удовлетворяли вкусу самого взыскательного гостя.

Как это ни показалось бы странным, но личные покои Надорров, так называемые Узорные палаты, на фоне великолепия иных покоев выглядели более чем сдержанно. Простые светлые стены, украшенные только полосой с локоть шириной каменной резьбы, затейливого узора из переплетающихся стеблей и листьев и рысиных морд, несколькими гобеленами да коллекцией ножей и мечей, добротная деревянная мебель, простые медные светильники, на полу шкуры вместо роскошных ковров - это и были Узорные палаты. Да, покои Надорров были скромными, но свидетельствовало это лишь об одном: мужчинам, занимающим Рысий трон, некогда предаваться неге и лености. Они ценили красоту, но для себя самих не ставили ее во главу угла.

А Эльяс предпочел Узорные палаты всем остальным, и хотелось бы мне понять почему. Он презирает роскошь или уничтожает память присутствия в этих комнатах потомков Инаса? И сам хочет утвердиться в этом качестве? Как волк метит свою территорию?

Когда меня привели в спальню моего отца, Горностай был там, у дальней стены. Перед ним стояло огромное овальное зеркало в деревянной раме, принесенное из женских палат, рядом застыли слуги, стоя на коленях и держа на вытянутых руках подносы с кувшинами и стопками дымящихся полотенец. Эльяс был обнажен до пояса - один слуга осторожно поддерживал его длинные волосы, двое других споро, но умело обтирали его торс горячими полотенцами, от которых исходил горячий, горьковато-терпкий аромат благовоний. Еще трое слуг в трех шагах поодаль за ворот и полы держали великолепное длинное одеяние белого цвета.

О нет, роскошь он не презирает, отнюдь.

Горностай оказался роста невысокого, худощавым и гибким, но первое впечатление некоей тщедушности вдребезги разбивалось, стоило только обратить внимание на его обнаженный торс: мускулы на груди, животе и руках Эльяса перекатывались стальными канатами. Мужчина был строен и подтянут, хотя ноги его полностью скрывали широкие складчатые штаны белого цвета, а талию многажды перетягивал темно-красный шелковый пояс, концы которого болтались у колен. Удивили меня волосы Горностая: длинные, прямые, до середины спины, ухоженные - волосок к волоску, они были того редкого белого цвета, который соперничает чистотой с благородной сединой. Да и кожа у Эльяса была светлой, чистой, покрасневшей лишь от горячего пара, растираний или, возможно, недавно закончившихся упражнений - когда мы вошли, один из слуг все еще водружал длинные черные ножны с мечом на стоявшую в стороне подставку.

Горностай был молод, чего я совсем не ожидала, и даже красив. Высокие скулы подчеркивали тонкую, скульптурную лепку худого лица, две маленькие родинки на левой щеке добавляли пикантности, вот только светло-голубые глаза пронзали холодом как две острые колючие ледышки, да изогнутые тонкие губы были готовы разомкнуться в любой момент, чтобы выплюнуть порцию ядовитого презрения.

- Лахта кнесе, - пролаял мой конвоир, стремительно упал на одно колено и опустил голову. Движение уверенное, отточенное, но легкая хрипотца в его голосе заставила меня бросить пристальный взгляд на ренейда. О, да, тот боялся. И теперь я понимала кого.

Эльяс оторвался от созерцания собственного отражения в зеркале и чуть скосил глаза в сторону, ловя наше отражение. Большим вниманием появление непрошенных гостей он не удостоил.