Эндора

Когда синяя круглая чашка неба наклонилась, выплескивая розово-золотистое варево заката и открывая унизанные звездами стенки, обитатели замка собрались на смотровой стене, там, откуда открывался удивительный вид на небольшое круглое озеро. По берегам зажглись низенькие фонари, поставленные прямо в траву: сидевшие внутри, за матовыми стеклами, кхаадли недовольно потрескивали крылышками и ворчали. Им хотелось на волю, туда, где девушки, облаченные в светлые прямые платья, опускали венки на неподвижную вечернюю воду. В венках вспыхивали свечи, словно звезды открывали сонные глаза – повинуясь незатейливой огненной магии, венки отплывали от своих хозяек и неторопливо скользили по озеру туда, где из воды поднимался огромный плоский камень.

Две богато украшенные погребальные ладьи уже стояли у причала. В одну из них осторожно погрузили носилки с телом Кадеса – хозяин замка был еще жив, но Катя, сидевшая в соседней ладье, имела все основания полагать, что агония не за горами: осунувшееся лицо Кадеса заострилось, приобрело неприятный восковой цвет и покрылось крупными каплями пота. С трудом повернув голову, Кадес уловил взгляд эндоры, и его тонкие высохшие губы дрогнули в улыбке. Катя скорее догадалась, чем услышала, что он едва слышно промолвил:

- Все будет хорошо…

Полуобнаженные гребцы, чьи смуглые тела были расписаны ритуальными рисунками, спрыгнули в ладьи и неслышно погрузили весла в воду. Медленно и осторожно ладьи покинули причал и двинулись в сторону камня – венки на озере соединились в огненные дорожки, указывающие путь, а девушки затянули негромкую печальную песню. Тихие горестные звуки полетели над озером, и откуда-то издалека, словно откликаясь на зов, послышалось хлопанье бесчисленных крыльев. Услышав его, Кадес содрогнулся, и Катя поняла, что это даймонии снялись с насиженных мест и ринулись туда, где душа готовилась покинуть тело.

Вздохнув, Катя запустила руку в складки белого церемониального платья, в которое ее облачили перед обрядом, и вынула крошечный пузырек темного стекла. Тугую пробку пришлось вытягивать зубами – густая жидкость в пузырьке, вылившаяся на язык, остро пахла травами и еще чем-то знакомым, но названия этого чего-то Катя не могла припомнить, как ни старалась. Она зажмурилась и проглотила содержимое пузырька. Пустая склянка выпала из ее безвольно разжавшейся ладони в воду и бесшумно ушла на дно.

На бархатном синем фоне ночи замок казался сейчас двухмерным, плоским, вырезанным из бумаги. Катя знала, что в этот момент на нее смотрят сотни глаз, но не видела никого из зрителей. Ночь была теплой, летней, мягкой, но Кате казалось, что ее вытолкнули в зимнюю метельную тьму. Выпитое раскатывалось по телу студеной волной – вскоре Катю тряс такой озноб, что гребец был вынужден сильнее работать веслами, чтобы удержать ладью на плаву. Катя с трудом вцепилась в борта ладьи, изо всех сил стараясь не свалиться в воду, но озноб вскоре иссяк, вытек ледяной водой из кувшина, и огоньки на венках замигали, рассыпаясь пригоршнями золотистых искр.

Озеро погрузилось во тьму.

Гребцы причалили к камню, и двое перенесли из ладьи носилки с умирающим Кадесом, а третий, осторожно поддерживая эндору под руку, перевел ее на камень. Катя не видела абсолютно ничего: окутавшая ее тьма была непроницаемой, в ней никогда не было ни света, ни даже знания о свете. Гребец бережно усадил ее на теплую поверхность камня, впитавшую ласку солнечных лучей, и, протянув руку, Катя нащупала холодную влажную ладонь Кадеса.

- Мы на месте, - с трудом разобрала она свистящий шепот. – Мое новое тело справа от вас.

Катя повернулась, но не увидела ничего: ни озера, ни тела Кадеса-второго, ни замка. Тогда она пошарила справа и в конце концов наткнулась на человеческое плечо – горячее, крепкое, здоровое.

- Вот так, - сипло выдохнул Кадес. – Это он, да. Даймонии уже вылетели сюда.

- Я слышала, - откликнулась Катя, на ощупь перебираясь к Кадесу вплотную. Его лицо под ее пальцами казалось восковой маской, игрушкой, не имеющей ничего общего с живым существом. Запавшие глазницы, острый нос, ввалившиеся щеки…

- Страшно? – осведомился Кадес, и Катя услышала, что он смеется – тихо, едва различимо.

- Страшно, - призналась она.

- Мне тоже, - промолвил Кадес. – Не бойтесь, я буду бояться за нас обоих, а вы… вы просто делайте свое дело.

Катя кивнула, надеясь, что Кадес увидит этот жест во тьме.

- Скажите мне, когда все, - попросила она.

- Хорошо, - произнес Кадес. – Осталось недолго.

Мир окончательно погрузился во тьму и тишину. Не плескались воды озера, не дышали гребцы в ладьях. Тонкий запах маков в пышном венке на голове Кати казался единственным признаком того, что существует еще что-то, кроме мрака и безмолвия. И, когда Кадес, наконец, окликнул ее, Кате казалось, что прошла тысяча лет, не меньше.

- Пора…, - сдавленно прошептал Кадес, и затишье раскололось и рассыпалось стеклянным дождем: кругом завыло, заревело, загоготало бесчисленное незримое воинство. Над камнем захлопали неисчислимые мокрые крылья, и в зародившемся неверном свете Катя увидела отряд летучих мышей, круживших над ней и умирающим.

Конечно, существа, мерно нарезавшие круги над озером, не имели ничего общего с земными летучими мышами – Катя назвала их по первому впечатлению, увидев сморщенные тела, кожистые крылья и раззявленные рты, усеянные мелкими острыми зубами в несколько рядов. Даймонии исторгали невыносимые ликующие вопли, и Катя увидела, что источником света было серое лицо Кадеса – в нем будто бы зажегся тихий внутренний огонь.

Душа, трепетавшая за сжатыми губами, готовилась вырваться с последним вздохом. Даймонии торжествующе визжали – никакая жалкая смертная эндора не могла им помешать, они не обращали на нее внимания, никакого.