Страница 28 из 48
Итари говорил с сыном по тахиосвязи в те редкие моменты, когда их передышки совпадали. У Даро обычно в это время в разгаре был день, а у Итари стояла ночь. Бремя власти объединило их, как никогда прежде. Однако они говорили о насущных нуждах, советовались, порой сплетничали о лэрах, о последствиях войны, но никогда — о самой войне. Это ощущалось разделяющей их стеной. Отец хотел бы, но не мог снять с плеч сына нагрузку. Он считал, что в идеале нужно было бы дать Даро время прийти в себя после возвращения домой, но жизнь не позволила и этой малости. У Итари, как у правителя, руки тоже были запачканы кровью многих, но он ни разу за свою долгую жизнь не убивал собственноручно, в отличии от сына. Он не представлял себе, каково это. Даро не жаловался ни отцу, ни деду. Первый и так делал, что мог. Второй поднял бы на смех.
Дед Алин в свое время повоевал и не считал это чем-то особенным. Во время его правления прошли волнения в среде жрецов, Правители по всей системе вынуждены были иметь дело с тысячами озлобленных адептов учения, признанного храмом Тиоса еретическим. До восстания не дошло, но крови тогда пролилось много. Алин не одобрял попустительства сына по отношению к внуку. По его мнению, новое время делало из сиуэ медуз, а не охотников, а дети, хоть и являются великим даром богов, все же нуждаются в жесткой руке для собственного же блага. Помнить уничтоженных тобой врагов полезно, но зачем расхолаживаться и позволять себе убиваться по этому поводу?! Однако Алин мог лишь выражать мнение, но не вмешиваться: его время воспитания потомства давно прошло. Даро вообще старался не пересекаться с ним. Алину сложно было принять многое, а от привычки казнить слуг за ошибки он избавился лишь тогда, когда его покои полностью перешли на обслуживание роботами.
Даро говорил только с Риэ, и тот слушал. Даро видел, что не всегда другу это дается легко, но не мог заставить себя перестать. Тогда его просто разорвало бы изнутри. Он понятия не имел о жизни Риэ, он словно разучился задавать вопросы. Краем сознания проходила мысль о том, что это неправильно, и связь должна быть двусторонней, но совесть быстро глушилась потребностью выговориться. Кому-то, кто поймет без предисловий, пояснений и правил вежливости. Только теперь Даро осознал, какой груз ляжет на его плечи, когда он согласится принять на себя власть над Ронн… И все чаще задумывался о том, согласится ли. Сиуэ не принуждали своих детей к этому, кроме безвыходных ситуаций. Высшего можно наказать и заставить сделать многое, но нельзя насильно всучить власть — ведь от этого пострадают все, кто под нею окажется.
***
Найя неспешно выправляла трехмерный набросок в альбоме эскизов и краем глаза смотрела на то, как Туа расчесывает свои длинные волосы, как наносит краски на лицо — методично, привычно. Серебряную, широкой кистью — на губы, темно-фиолетовую тонкой кисточкой — на глаза. Найе шли совсем иные цвета: розовый, голубой, кремовый. Ей не нравилось то, что она теперь оказалась приставлена к чужачке, словно надзирательница, но она отлично понимала, зачем это нужно, и не выказывала недовольства. Прабабушка и мать жалели Туа, а Найю раздражала ее запуганность. Но она не могла не признать, что ей нравится смотреть на паури: прелесть этого лица завораживала. Никакие краски не превратили бы Найю в такой совершенный образец Высшей, словно сошедшей с барельефов храмов сестер-богинь. Найе и хотелось бы найти в Туа хоть один недостаток, но… она считала себя художником, а художник не может не видеть красоту. И Найя смотрела, пока лицо модели под ее пальцами не стало походить на лицо Туа. Тогда Найя резко смахнула голограмму обратно в браслет.
Пока свободна, дочь правителя вольна была развлекаться в рамках дозволенного. Найе нравилось моделировать одежду, нравилось, когда маленький магазинчик на одной из оживленных улиц приносил доход. Деньги радовали ее потому, что являлись комплиментом ее скромному таланту. В магазине никто не знал настоящего имени модельера, и если вещи покупали, то лишь из-за того, что они и правда пришлись кому-то по душе. Возможно, когда-нибудь от этого развлечения ей придется отказаться… Но за все нужно платить. И за рождение в правящей семье и жизнь, недоступную большинству сиуэ — тоже. Найя относилась спокойно к факту, что когда-нибудь придется стать женой тому, кто принесет семье добрый союз, и родить ему детей. Важнее семьи ничего нет, и каждый должен выполнить свой долг с честью. Даро же вел себя так, будто имел особые привилегии, которые теперь посмели попрать. Будто его отдают на алтарь. На деле же девочка-паури, оказавшаяся среди непонятных ей чужаков, походила на жертву куда больше.
Вылеты наследника в город прекратились сразу после возвращения из Академии, Даро Онья больше не был мальком, чье лицо знает только ближайшее окружение. Поэтому друзья встречались чаще всего на территории владений Онья. После нападения паури отношение к Риэ со стороны правящего дома стало почти семейным, у него даже появилась своя комната в жилом крыле.
Прибытие Туа Майко всколыхнуло еще не успокоившийся после нападения Оимо двор, как волнует воду брошенный камень. Даро теперь и трех дней не мог обходиться без разговоров с другом, Найя недоумевала, как Риэ столь долго может терпеть его нытье. После возвращения из Академии Даро сильно изменился к худшему. Практически любой разговор брата и сестры кончался стычкой, намеками на то, что Найя не видела жизни, сидя за крепкими стенами дворца. Как будто это был ее собственный выбор! Бабушка Шуа твердила, что война всему виной, она повидала немало тех, кто вернулся из боя совершенно другим. И Найя сдерживалась, стараясь не отвечать колкостью на колкость, сводила беседу к безопасным темам, которых становилось все меньше. Но вчера не смогла промолчать.
Найя подошла к парапету, на котором сидел Даро, мрачный, как наползающая с заката туча. Он даже не подал виду, что заметил сестру.
«Ты мог бы решить пару вопросов с подготовкой к помолвке?»
Брат бросил на нее взгляд.
«Чего ты хочешь?»
Найя медленно вздохнула и выпрямилась, успокаивая закипевшее раздражение.
«Прилетают и твои приятели, ты знаешь их лучше меня, помоги мне!» — последний жест получился резким, но воистину, ей хотелось разрубить ладонью этот резной камень.
«Я улетаю завтра к отцу, ты знаешь», — не глядя, отмахнулся Даро.
«Но вернешься через день. Здесь дела на пятнадцать капель!»
Даро закатил глаза и со стоном спрыгнул на пол.
— Оставь меня в покое!
— Не веди себя так, словно проблемы здесь лишь у тебя!
— Какие у тебя проблемы? — резко повернулся к сестре Даро. — Лэру Пайоту неудобно сидеть рядом с лэрнен Райсу? Ткань привезли не в цветок, а в полоску? Или твоя новая подружка тебя не развлекает?!
Найя внутренне задохнулась от возмущения. Она тратила свое время, торча рядом с девчонкой паури, лишь для того, чтобы избавить Даро от постылого брака, и он прекрасно знал об этом. Но Найя не собиралась ему напоминать и не двинула и бровью. Ледяные, плавные жесты Высшей отлично маскировали эмоции. Злость лишь делала их совершеннее.
«Допустим. Каждому его собственная беда кажется больше, чем чужие! Сейчас тяжело всем, не строй из себя невесть что!»
Даро вскочил, хотел ответить, но сдержался и молча сбежал по лестнице.
Найе было стыдно за эту сцену даже перед гвардейцами.
Зато Риэ стал чаще появляться во дворце. Вначале низший бесил ее тем, что занял все время и мысли Даро, не оставив места самой Найе. Она думала о нем, строила наивные, детские планы мести. Потом поймала себя на том, что старается прихорошиться, если приходит вызов Даро по тахиосвязи — на случай, если разговор случайно увидит Риэ. Заметила, что ждет на каникулы в сезон Ветров их обоих, а не только Даро. Что записи, присланные из академии, на которых присутствовал низший, пересматривает чаще остальных.
Туа ушла на занятия, а Найя все сидела на разобранной постели, покусывала краешек шелковистого ночного халата. В ее браслете была папка с голограммами и съемками, секретная безымянная папка в самой глубине носителя.