Сильные духом

Сразу же после нашего последнего боя (мне пришлось командовать им, лежа на повозке, через связных) прибыла новая радиограмма от командования - снова приказ. Мне предписывалось немедленно возвращаться в Москву, передав командование Стехову.

Вместе со мной в санитарной машине поехали Коля Маленький и раненые, в том числе Цессарский.

Лишь много времени спустя узнал я о том, каким образом стало известно командованию о моей болезни. Я нашел радиограмму, которую по собственной инициативе, вопреки моему запрещению, отправила в Москву Лида Шерстнева.

После жизни, полной борьбы и опасностей, я оказался в тишине и покое. Дел никаких. Кругом ни души. Только время от времени зайдет в палату врач или наведается сестра. Никогда не было мне так тоскливо, как теперь. Единственное утешение - это ежедневно свежие газеты и возможность слушать радиопередачи, не опасаясь, что не хватит питания для рации. Целыми днями во всех мелочах и подробностях я вспоминал нашу жизнь в тылу врага. И странно - насколько тогда, в ходе борьбы, мне казалось все недостаточным, мелочным, теперь, когда я мысленно составлял отчет командованию, все представлялось значительным, заслуживающим серьезного внимания.

Мы передали командованию много ценных сведений о работе железных дорог, о переездах вражеских штабов, о переброске их войск и техники, о мероприятиях оккупационных властей, о положении на временно оккупированной территории. В боях и стычках мы уничтожили до двенадцати тысяч гитлеровских солдат, офицеров и бандитов - предателей Родины. По сравнению с этой цифрой наши потери были незначительны: у нас за все время было убито сто десять и ранено двести тридцать человек. Мы поднимали советских людей на активное сопротивление, взрывали эшелоны, мосты, громили немецкие хозяйства, предприятия, склады, разбивали и портили автотранспорт врага, убивали фашистских главарей.

И по нескольку раз в день я вспоминал Николая Ивановича Кузнецова. Где он теперь? Что делает? Встретился ли во Львове с Валей?

И вот я получил о нем весточку.

Я лежал с наушниками и слушал последние известия по радио. Без десяти минут двенадцать диктор прочел сообщение из Стокгольма.

Да, это весточка о нем, о Николае Ивановиче! С поразительной отчетливостью - слово в слово - вспоминаю я теперь свой последний разговор с ним, перед отъездом его во Львов.

- Не задержан! - повторяю я слова передачи и силюсь подняться с постели. - Не задержан!

После этого акта возмездия во Львове создалась чрезвычайно напряженная обстановка. Жандармерия свирепо расправлялась со всеми, кто казался сколько-нибудь подозрительным. Оставаться в городе без документов становилось опасно. Тогда-то Харитонов и Воробьев покинули Львов и уехали в Гуту-Пеняцкую.

В ночь на четырнадцатое февраля в квартире Панчака раздались звонки.

Сомнений не оставалось. Наскоро собравшись, Пастухов и Кобеляцкий кинулись в кухню, к лестнице, ведущей на чердак. Звонки продолжались. Начали колотить в дверь. Панчак в одном белье стоял посреди комнаты, не решаясь открыть. Наконец он собрался с духом и пошел к двери. Он не рассчитал, Пастухов и Кобеляцкий находились еще на лестнице. Они поднимались очень медленно, так как деревянные ступеньки скрипели. Дверь на чердак еще не была открыта, когда в квартиру ворвались эсэсовцы.

Украинский полицай, шедший вместе с эсэсовцами, бросился в кухню с фонарем в левой руке и с пистолетом в правой. Когда он осветил лестницу, Пастухов выстрелил. Полицай грохнулся на пол. От неожиданности фашисты бросились вон из квартиры. На улице они открыли стрельбу по крыше и окнам. Панчак, Кобеляцкий и Пастухов были уже на чердаке. Они выбрались через слуховое окно на крышу и стали искать, как спуститься, перебраться в другой квартал и там скрыться.

Сделать это не удалось. Через двадцать - тридцать минут весь квартал оцепила жандармерия.

Тогда все трое стали пробираться по крышам. Неподалеку стоял дом, в котором, как утверждал Панчак, жили одни немцы. Проникнув на чердак этого дома, они вздохнули свободнее.

На улицах шла стрельба. Жандармы прочесывали весь квартал, забрасывали гранатами подвалы, давали автоматные очереди по чердакам. Они обыскали все кварталы, подвалы, сараи. Заодно грабили.

К рассвету следы на крышах занесло снегом. Дом, где скрывались партизаны, обследованию не подвергался. Счастье им улыбнулось. Но надо было уходить в более безопасное место.

Чтобы выбраться с чердака, пришлось вынуть дверь вместе с дверной колодкой, которая, к счастью, не была плотно заделана в кирпичную кладку. Дождавшись сумерек, партизаны осторожно спустились во двор, перелезли через забор и другим двором вышли на улицу. Панчак был в одном нижнем белье. Пастухов дал ему свое пальто, снял с себя портянки, которыми Панчак обмотал ноги, и они разошлись в разные стороны - Панчак к Дзямбе, Пастухов и Кобеляцкий к Руденко.

После происшествия на улице Николая за Пастуховым и Кобеляцким стали нередко следить тайные агенты жандармерии.

Одного такого фараона Пастухов водил за собой три часа. Решив наконец избавиться от него, он направился к Краковскому базару, оттуда к развалинам еврейского квартала, завернул на узкую и темную улицу Старова. Притаившись за углом, дождался, когда шпик появился, и застрелил его в упор.

Пастухов и Кобеляцкий жили теперь на квартире у стариков Шушкевичей, по улице Лелевеля, 17. Они работали возчиками на вокзале. Старики и знали их как возчиков. Возки стояли тут же, в коридоре. Их купили вместе с разрешением и патентом на деньги, собранные братьями Дзямба и инженером Руденко.

Я забыл сказать о списке Панчака. Он, этот список, остался в квартире по улице Николая. Но Василии Дзямба хранил копию. Она была передана Пастухову, дополнена им и Кобеляцким и в свое время предъявлена правосудию.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

В восемнадцати километрах от Львова, в селе Куровица, черный "опель-адмирал" был остановлен пикетом фельджандармерии.

Сухопарый майор долго рассматривал документы, протянутые ему через окошко машины.

- Герр гауптман, - проговорил он озабоченно и как бы извиняясь, - мне придется попросить у вас дополнительные документы.