Сильные духом

Был ленинский день - двадцатилетие; они вспомнили об этом еще накануне, в поезде. Теперь, идя по улице мимо немецких шинелей, мимо незнакомых и чужих людей, мимо витрин и подъездов, они вспоминали, где и чем была отмечена эта памятная дата, связывавшая их с Родиной, со всей их жизнью прошлой и будущей.

Они быстро нашли дом по Жолкеевской улице, указанный в письме Войчеховского. Старик долго читал письмо, в котором сын писал ему, что надо принять и приютить его друзей. Наконец он сложил письмо и сказал то, чего они от него ждали, что друзья сына могут на него положиться, пусть живут у него, он рад им помочь.

- А знаете, - сказал Войчеховский, собирая для гостей на стол, какой сегодня особенный день? Не знаете? Ленинский день сегодня!

Как это сразу приблизило к ним старика! И как подняло дух обоих разведчиков! Свой человек сидел с ними за столом, человек, чтущий память Ильича. И думалось о том, что всюду в этом занятом врагом городе живут такие же, свои, родные люди, хоть и не смеющие в этом признаться открыто. И от сознания близости своих легче дышалось и радостнее казался завтрашний трудный день.

Наутро Пастухов и Кобеляцкий столкнулись с большим для себя неудобством: к старику, портному по профессии, начали приходить клиенты. Комната была одна. Они подвергались риску.

Пришлось искать новое пристанище.

Нелегко постучаться в дверь, не зная, кто тебе откроет - свой или враг. Время суровое, кто знает, что сталось со старыми знакомыми, живы ли они, и если живы, то какую жизнь выбрали себе при гитлеровцах...

Дорожный инженер Руденко, давнишний знакомый и сослуживец Пастухова, выслушав скорее с любезностью, чем с участием рассказ партизан о том, как они эвакуировались из Ровно, и ни о чем не расспрашивая, предложил кров. У него на квартире жили два брата по фамилии Дзямба - Василий и Юлиан, он представил их гостям.

Все пятеро долго молчали, мялись, не зная, о чем говорить. Неловкость становилась невыносимой. Пастухов чувствовал под столом ногу Кобеляцкого, толкавшего его. Он задал ничего не значащий и ничем не мотивированный вопрос одному из братьев. Вопрос был о том, где и кем тот работает.

Юлиан Дзямба ответил, что работает в дорожном отделе кассиром, и тут же добавил, что по профессии он педагог.

Пастухов прикусил губу. Это был вызов - начать разговор начистоту.

- Сейчас многие профессии перестали быть нужными, - сказал он неопределенно, но, встретившись глазами с Юлианом Дзямбой, добавил: - И, наоборот, понадобились некоторые такие профессии, на которые раньше не было спроса.

Дзямба усмехнулся.

- Разве раньше не нуждались в кассирах? - спросил он.

- Я не имел в виду вашу сегодняшнюю профессию, - ответил Пастухов.

- Какую же вы имели в виду?

- Не нужны учителя, - сказал Пастухов, не сводя глаз с лица Дзямбы и видя, как оно сделалось серьезным. - Не нужны врачи, - проговорил он отрывисто и добавил: - Нужны могильщики.

- Ну а ваша профессия, позвольте узнать, все та же, что была, или переменили? - спросил Руденко после молчания.

- Переменил, - последовал ответ.

- Вот как? И в каком направлении?

Тянуть дальше было бессмысленно, и Пастухов сказал, кто он.

Младший Дзямба, до сих пор молчавший, встал из-за стола, подошел сначала к Кобеляцкому, затем к Пастухову и пожал им руки.

За столом стало оживленнее. И Руденко и братья Дзямба оказались своими. Кобеляцкий сказал им, что нужны квартиры и для других товарищей, которые могут прибыть во Львов. На это Руденко отвечал, что знает с десяток безопасных квартир, принадлежащих честным советским людям. Василий Дзямба предложил только одну квартиру, но зато, как он выразился, вполне обеспеченную, то есть изолированную, с отдельным ходом, с выходом из кухни на чердак. Пастухова это заинтересовало.

- А кто хозяин? - спросил он.

- Мой хороший товарищ, - ответил Василий.

- Может быть, скажете адрес?

- Улица Николая, двадцать три.

- В центре, значит?

- Так точно.

- А вы ручаетесь за вашего товарища? - спросил Кобеляцкий.

- Ручаюсь, - просто сказал Василий.

Преданный, скромный и, как видно, очень деловой, этот юноша внушал симпатию и доверие. Судя по всему, он давно искал случая связаться с партизанами.

Товарища, жившего на улице Николая, звали Дюник Панчак. Он был предупрежден Дзямбой и принял партизан сердечно. Панчак располагал к себе, подобно своему товарищу Дзямбе. Оба они относились к партизанам с нескрываемым уважением. В этом уважении было что-то от зависти и удивления людей, стоящих в стороне от борьбы, что-то даже от сознания своей вины в том, что они оказались в стороне.

Пастухов решил дать Панчаку задание.

Он поручил ему одно из тех дел, которые они с Кобеляцким себе наметили; дело, которое не входило в задание, взятое ими по собственной инициативе. Надо было собрать как можно более полные данные о фашистских зверствах во Львове, поименно указать виновных, узнать, кто из украинских и польских националистов принимал участие в расправах, проследить, кто выпускает антисоветскую и антипольскую якобы "подпольную" газету, установить адреса. Нельзя было допустить, чтобы убийцы, насильники, организаторы "лагерей смерти", нанесшие неизлечимые раны населению Львова, могли уйти от справедливого возмездия. Это был долг перед родным городом.

Сначала Панчак, затем Василий Дзямба и, наконец, один бывший польский офицер, присоединившийся к ним, начали вести это тайное, но справедливое следствие. Что суд народа над фашистскими преступниками близок, - в этом они не сомневались.

Тем временем Пастухов и Кобеляцкий занимались своими делами. Прежде всего необходимо было добыть денег, чтобы приобрести подложные документы и тем самым легализовать свое пребывание в городе. В связи с притоком беженцев из Ровно жандармерия усилила наблюдение за квартирами, устраивая постоянные облавы и расправляясь с теми, у кого отсутствовало разрешение на жительство.

Скоро партизаны установили связь с Харитоновым и Воробьевым, которые были в таком же, как и они, положении, и предложили им организовать налет на немецкое учреждение, чтобы добыть денег на документы. Те не согласились. Произошли разногласия. Воробьев утверждал, что пойти на это значит уронить честь советского партизана. Харитонов с ним согласился. Пастухов же с Кобеляцким настаивали на своем предложении как на единственном способе выполнить задание. Шел стародавний спор о цели и средствах, и решить его оказалось им не под силу.