Страница 43 из 85
Оставшись наконец один в спальне, Арман задумался о причинах, вынудивших его отказаться от удовольствия, которое сулил ему порыв Аделины де Вирнэ. Разумеется, все дело в Эмильенне, однако, вовсе не в том, что он боится ей «изменить». Какая чушь! Она ему не жена, не невеста, и даже не любовница. И даже занимай девушка одно из вышеперечисленных положений, это бы его не остановило.
Все дело в том, что теперь он невольно сравнивал любую женщину с Эмильенной. Конечно, Адель, несмотря на возраст, красива и притягательна, однако, где ей сравниться с юной чистой красотой Эмили, не говоря уже о прочих достоинствах девушки, которых до этого он не встречал ни в одной представительнице женского пола.
Воспоминания об Эмильенне вновь растравили в сердце молодого человека тревогу, которую ему до этого удалось заглушить доводами разума. Что если ему никогда больше не суждено ее увидеть? Даже сама мысль об этом была невыносима. Ламерти не мог представить, что потерял свою прекрасную пленницу навсегда. Воображение рисовало ему страшные картины.
Не в силах более выдерживать этой муки, с трудом дождавшись ночи, когда по его предположению, все немногочисленные обитатели усадьбы должны были заснуть, Арман незаметно покинул дом, воспользовавшись тем самым подвальным окном, которое помнил со времен юности. Оседлав коня, Ламерти пустил его в галоп, направляясь в сторону заброшенного Монтрерского аббатства.
Глава тридцать третья.
После разговора с матерью Люцией Эмильенна в сопровождении сестры Агаты удалилась в келью, которая должна была стать ее временным пристанищем. Разрешение жить в келье, а не в комнате для гостей, девушка испросила у настоятельницы, поскольку решившись принять обет, Эмили хотела как можно скорее начать привыкать к монашеской жизни. Нельзя сказать, что аббатиса одобряла подобную поспешность в столь важном вопросе, однако, она не отказала девушке в ее просьбе.
Оставшись одна, Эмили все еще пребывающая в возвышенном состоянии духа, стала обдумывать и представлять свою будущую жизнь в стенах монастыря. Итак, впереди два года послушничества. Как ни просила девушка, мать Люция не согласилась сократить этот срок ни на день. Только после этого Эмильенне будет позволено произнести обеты бедности, целомудрия и послушания. Кроме долгого срока послушничества девушку также беспокоил вопрос вклада в монастырь. Конечно, деликатность настоятельницы не позволила ей затронуть эту тему, да и понятно – времена нынче такие, что знатные девицы, оставшись без средств к существованию, просто не могут внести за себя вклад в казну монастыря, принимая постриг. И все же, очевидно, что именно теперь обитель святой Фелиции нуждается в деньгах больше, чем когда-либо.
Все, чем располагала девушка – это то, что оставил ей, уходя, Ламерти. Эмили заглянула в сумку, с которой не расставалась с того момента, как покинула гостиницу. Кроме не такой уж маленькой суммы денег, в сумке также лежал рубиновый гарнитур – серьги, браслет и колье. Что ж, в качестве вклада в монастырь это вполне сгодится. Вот только имеет ли она право, распоряжаться имуществом, ей не принадлежащим? Конечно, Ламерти оставил ей деньги и драгоценности, чтобы защитить и обеспечить ее в том случае, если она останется одна. Так и случилось. Арман хотел, чтобы она была в безопасности, он сам направил ее сюда. Следовательно, куда разумнее распорядиться этими деньгами, пожертвовав их монастырю, как вклад за свое вступление в орден, чем пытаться, к примеру, бежать в Англию, что ей все равно вряд ли удастся.
Убедив себя в том, что Ламерти одобрил бы то применение, которое она нашла его прощальному дару, Эмильенна перекинулась мыслями к нему самому. И тут уж она дала волю слезам. Упав на колени перед распятием, девушка истово молилась о спасении заблудшей, но не лишенной благородства души Армана де Ламерти. К совершенно уместным в данном случае скорби и благодарности, примешивалась боль утраты, слишком сильная, если учесть историю их отношений с молодым человеком. Впрочем, Эмили списала все на гложущее ее чувство вины за гибель Армана. Почему-то девушка не сомневалась в его смерти. Возможно именно эта убежденность побудила ее столь резко и скоропостижно изменить свою судьбу. И, хотя Эмильенна ни за что не призналась бы себе в этом, но имей она основания предполагать, что Ламерти выжил, она не так бы торопилась принять монашество.
Вознеся молитвы, девушка измученная событиями этого дня и предшествующей бессонной ночью, легла наконец в постель. Было около полуночи. Когда Эмили уже почти провалилась в сон, ее неожиданно потревожил стук в дверь. На пороге стояла привратница – сестра Беата.
– Слава Иисусу Христу! Простите, что потревожила, но у ворот о вас спрашивает молодой человек. Утверждает, что приходится вам братом, – теперь сестра-привратница обращалась к девушке более почтительно, чем при первой встрече, хотя голос оставался таким же сердечным.
– Красивый? С голубыми глазами? – Эмильенна очень надеялась на утвердительный ответ, и в то же время боялась его.
– Ну, глаза-то я, положим, не разглядела. А так – да, красивый, – чуть подумав, сестра Беата добавила. – Очень хорош, только лицо какое-то недоброе. Но не пугайтесь, я не говорила, что вы здесь. Думаю, может, это враг ваш. Сказала, что доложу о нем матери-настоятельнице.
−
Он не брат мне, – промолвила в ответ Эмили.
−
Так я и подумала, – тихо проворчала привратница.
– Но и не враг. Я многим обязана этому человеку, но, думаю, что теперь мы в расчете. – осознав, наконец, что Ламерти жив, девушка как-то сразу успокоилась и восприняла это известие как знак свыше.
– Так вы выйдете к нему? Что мне сказать матери-настоятельнице?
– Нет, не выйду, сестра. И не стоит так поздно тревожить мать Люцию, я сама завтра все расскажу ей на исповеди.
– Так, может, что-нибудь ему передать? – сестра Беата с трудом сдерживала любопытство.
– Да, сестра, передайте. Скажите, что я помню все добро, сделанное им для меня, и прощаю все зло, которое он мне причинил. Скажите, чтобы не искал больше встреч со мной, что я скоро приму обет и стану монахиней.
– Так и передам, все в точности,будьте покойны, – и сестра-привратница устремилась выполнять поручение.
– Стойте, сестра! – окрик Эмили заставил монахиню оглянуться. – Скажите еще, что я его никогда не забуду и буду молиться о нем, пока жива.
Не успела сестра Беата скрыться за поворотом коридора, как Эмильенна подлетела к окну. Девушка сделала это инстинктивно, не задумавшись о том, что окно ее кельи выходит в сторону, противоположную воротам. Осознав это, она, однако, не тронулась с места, и продолжала стоять бессильно облокотившись о подоконник.
То, что Ламерти жив, не изменит ее решения. Она останется в монастыре и будет отныне свободна от его власти. И больше не нужно чувствовать вину за его смерть. Решение не видеться и не прощаться с Арманом более чем разумно, но почему же тогда оно ей так тяжело дается? Почему она с трудом сдерживает себя, чтобы не побежать вниз, вслед за сестрой – привратницей? Нет, им ни в коем случае нельзя видеться. По крайней мере, ей нельзя его видеть. Иначе может статься, что он всеми правдами и неправдами уговорит ее изменить решение и покинуть монастырь. А это было бы безумием! Что скажет хотя бы мать Люция, которую она уговаривала сократить срок послушничества и позволить скорее дать монашеские обеты, если несколько часов спустя Эмильенна де Ноалье покинет монастырь в обществе мужчины, да еще и отъявленного грешника?
Эмили не сомневалась, что поступает правильно, но боль в сердце становилась все сильнее, и девушкой овладело состояние какой-то тоскливой безнадежности. Известие о том, что Ламерти жив, вместо облегчения принесло ей лишь новые душевные муки, оказавшиеся сильнее тех, что она испытывала, оплакивая его гибель.
Эмильенна так и стояла у окна, забыв про сон и не обращая внимания на усталость. Вдруг ночную тишину нарушил стук копыт, сначала далекий и тихий, но постепенно приближающийся. Окно кельи Эмили выходило не в монастырский двор, а на дорогу, ведущую к обители. Ночь была облачная, но, время от времени, луна выглядывала сквозь прорехи в тучах, которые ветер гнал по небу. Как раз в момент одного из таких просветов на дороге показался силуэт всадника. Луна снова скрылась за облаками, но даже если бы ее не было вовсе, и тогда бы Эмили знала, кто этот всадник. Но не прошло и минуты, как силуэт растаял в темноте, а вскоре и стук копыт затих.