Принцесса и Дракон

Не поворачивая головы, Арман мгновенно завел правую руку за плечо и выстрелил, затем, воспользовавшись секундами замешательства, снова взвел курок и взял на прицел Лаваля. Тюремщик валялся на полу и выл, хватаясь за простреленную ногу. Эмильенна ошарашенная этой сценой, не двигалась с места.

– Он же даже ничего не сделал! – в ужасе прошептала девушка побелевшими губами, не отводя взгляда от лужи крови, стремительно растекающейся по полу.

– Мне не понравилось, как он на вас смотрел, – теперь уже Арман отвечал Эмили, не поворачиваясь в ее сторону. – Не стойте на месте, как статуя, ваше присутствие связывает мне руки.

После этого Эмильенна наконец выскочила в коридор, а затем и на улицу. Теперь уже ей предстояло договариваться с Богом и замаливать кражу лошади, на которую она вскочила и сразу пустила в галоп. Мертвой хваткой вцепившись в поводья, девушка несколько раз оборачивалась и бросала отчаянные взгляды на здание, словно ожидая, что сейчас Ламерти выскочит из дверей. Однако этого не случилось, и вскоре не только комендатура, но и Суарсон остались позади. Впереди Эмили ждала бешеная скачка и смутная надежда разыскать затерянный монастырь.

И ей так и не довелось увидеть, как Арман, запустив стулом в голову Лаваля, бросился к окну, и, вскочив на подоконник, с силой ударил по створкам ногой. К его счастью, окно открывалось наружу и было закрыто не плотно. Арман выпрыгнул и оказался на заднем дворе. Такой короткий путь был предпочтительней, чем необходимость прорываться на улицу через коридор, куда уже сбегался народ. Ламерти был на свободе, но далеко бы он не ушел, если бы ему вновь не улыбнулась удача, на этот раз в лице представителя трибунала, прибывшего на казнь. Арман позаимствовал у того лошадь, используя пистолет в качестве неоспоримого аргумента.

Глава тридцатая.

Эмильенна изо всех сил гнала коня, от души надеясь, что выбранное ею направление является верным. По щекам девушки катились слезы, а она не могла оторвать рук от поводьев, чтобы утереть их. Эмили уверяла себя, что она не плачет, а просто ветер бьющий в лицо, заставляет глаза слезиться. Не то, чтобы она считала самопожертвование Ламерти недостойным слез, просто сейчас она обязана быть сильной, чтобы спастись и избежать той участи, о которой предупреждал Ламерти. Его жертва должна быть хотя бы не напрасной. Вот если ей удастся добраться до монастыря, тогда можно будет дать волю своему горю и оплакивать Армана хоть всю оставшуюся жизнь. Несмотря на слова Ламерти, Эмили не верила, что он сможет вырваться из этой западни.

Через некоторое время лошадь притомилась, да и девушка, не видя за собой погони, решила, что стоит ехать помедленнее, если она не хочет загнать бедное животное и проделать оставшийся путь пешком.

Дальнейшая дорога прошла для Эмильенны словно в тумане. И хотя она дала себе слово не давать воли чувствам, справиться с потоком мыслей было сложнее. Снова и снова мысленно возвращалась она к последним событиям, задавая себе вопрос, можно ли было избежать такой страшной развязки. Девушка убеждала себя, что никоим образом не виновата в том, что случилось с Ламерти. И хотя очевидно, что все неприятности молодого человека были связаны с нею, но не она же просила забрать ее из тюрьмы, тащить на то злополучное собрание, увозить из Парижа, а затем и из Монси. Несмотря на неоспоримость этих доводов, Эмили не могла отмахнуться от осознания того, что без вмешательства Армана ее участь была бы много хуже. Не заяви Ламерти прав на нее тогда, в Консьержери, она бы досталась Парсену, то же самое было бы, если бы он не увез ее из Парижа или бросил в своем замке. Непрошеное и неуместное чувство вины захлестывало девушку, как она ни старалась отогнать его логическими доводами, а также воспоминаниями обо всем зле, причиненном ей Арманом де Ламерти. Последний же его поступок и вовсе заставил Эмили чувствовать себя навеки обязанной этому человеку.

За этими размышлениями девушка потеряла счет времени, меж тем наступил и миновал полдень, и солнце постепенно стало клониться к горизонту. По пути Эмильенне попалась пара деревушек, но она не позволила себе остановиться ни ради отдыха, ни даже для того, чтобы спросить дорогу до монастыря. Меньше всего Эмили было нужно чтобы кто-нибудь обратил на нее внимание и тем более запомнил, ведь в дальнейшем это могло бы навести на ее след. Потому девушка старалась объезжать стороной населенные местности.

Однако нужно было понять, правильную ли дорогу она выбрала или, напротив, удаляется от цели. И в этом ей неожиданно повезло, по проселочной дороге, в направлении одной из деревень шли две пожилые монахини. Эмильенна придержала поводья и, остановив лошадь, склонилась к женщинам с вопросом о том, как добраться до бывшего аббатства и обители святой Фелиции. Монахини принадлежали у другому ордену, однако, монастырь знали хорошо и охотно рассказали, как туда доехать. Оказалось, что Эмили выбрала правильное направление и почти не сбилась с дороги. Теперь же ей оставалось чуть больше часа езды.

День уже клонился к вечеру, когда девушка увидела вдали те самые развалины, которые так живописно смотрелись с крыши замка Монси. Вблизи они казались даже более величественными, но зато и более мрачными, особенно, в свете длинных вечерних теней, темной вуалью накрывших серые камни. Полуразрушенные стены были увиты остролистным плющом, местами темно-зеленым, а кое-где уже приобретшим багрово-красные осенние тона. Монастырь стоял несколько поодаль и на фоне развалин выглядел светлым и почти милым, несмотря на массивность и фундаментальность построек. Стены здания были сложены из светлого песчаника и возведено оно на небольшой возвышенности, а потому монастырь был еще залит мягкими золотистыми лучами вечернего солнца.

Подъехав к воротам, девушка спешилась и постучалась. Странно, но только теперь ей стало страшно. Она сама не смогла бы толком объяснить чего боится – того, что ее прогонят или предстоящего разговора с матерью-настоятельницей. А может быть, Эмили страшило то, что войдя в эти ворота, она должна будет принять решение, которое определит всю ее дальнейшую жизнь. Сердце колотилось как бешеное, горло пересохло, и очень сложно было перебороть внезапно нахлынувшее желание вскочить на коня и умчаться подальше от этой приветливой и надежной обители.

Впрочем, сомнения и страхи обуревали девушку лишь до того момента, как в воротах открылась небольшая калитка и оттуда показалась немолодая монахиня с приветливым лицом.

– Что тебе нужно, дитя мое? – спросила она. При этом и голос, и само лицо монахини светились мягкой добротой, подобной вечернему солнечному свету, окутавшему монастырь. – Обитель святой Фелиции дает хлеб голодным, приют – странникам, свет веры – заблудшим душам.

Эмили сразу прониклась симпатией к этой милой женщине и перестала тревожиться, о чем бы то ни было.

– Меня зовут Эмильенна де Ноалье. Я бегу от преследования революционных властей и ищу убежища, – девушка решила выложить разом всю правду о себе, чтобы если уж монахини решат ее принять, они не сделали этого по неведению, и уж тем более не навлекли на себя неприятностей.

– Что ж, дитя мое, – промолвила сестра-привратница, пропуская Эмильенну во двор. – Сейчас много гонимых. Святая Фелиция держит двери своей обители открытыми для всех, кто ищет пристанища в эти страшными времена, – чуть задумавшись, монахиня добавила. – Для всех, кроме тех, что сделали эти времена такими страшными.

– Благодарю, сестра, – Эмили склонила голову и последовала за своей проводницей.

Пересекая двор, девушка обратила внимание на то, что вокруг все было в полном порядке от каменной кладки стен до пышно цветущих розовых кустов, заботливо обихаживаемых монахинями. Казалось, что все бури, бушующие за стенами обители, обходили стороной этот мирный приют добродетельных женщин. Здесь жизнь текла спокойно и размеренно, словно не было кровавых революций, хаоса, братоубийственной войны. Даже странно, как могло все это благолепие сохраниться в безумном мире, всего в нескольких часах езды от Парижа. Сестры легко и быстро, но без лишней суеты сновали туда-сюда по двору, занимаясь каждая своим делом и внося маленькую лепту в общее процветание монастыря.