Страница 23 из 85
– А что в остальном? Какие еще могут быть последствия? Внутренние повреждения? Рассудок? – быстро спросил он.
– При первичном осмотре, – голос местного эскулапа так и сочился важностью, – таковых не обнаружено. Что же до рассудка, то можно будет с уверенностью сказать, лишь когда она придет в сознание. Ваша… кстати, кем эта бедняжка вам приходится, мсье? – как можно невиннее, словно между делом, поинтересовался Трувер.
– Твое-то какое дело? – возмутился Арман. По нагловатой ухмылке, он понял, что лекарь и без его ответа сделал соответствующие выводы о статусе Эмильенны. Неожиданно для самого себя, Арман обнаружил, что подобные предположения, пятнающие честь девушки, задевают его. Мимоходом он подивился этому обстоятельству.
– Что с ней сейчас? Она пришла в сознание? – продолжил он допрос по существу.
– Нет, – лекарь притворно вздохнул. – И боюсь, придет не скоро. Мало того, что бедняжка сильно ушиблась, так ведь вода ледяная, нынче вашу эээ… сильно лихорадит, скорее всего, будет жар, который может не спадать несколько дней.
– Черт! – выругался Ламерти. – И что, с этим ничего нельзя поделать?
– Отчего же? – Трувер пожал плечами. – Покой, постель, горячее питье, если все это не поможет, попробуем пустить кровь.
За разговором мужчины не заметили, как Жюстина, выйдя из комнаты больной, остановилась в дверях и, прислонившись к косяку, вслушивается в их разговор. Если тон хозяина был ей привычен, то беспокойство, скрываемое за ним, немало удивило старую служанку. На ее памяти молодой господин, как, впрочем, и его покойная матушка, никогда не беспокоился ни о ком, кроме себя. Несмотря на изначальное неодобрение девицы, связавшейся с «этим беспутным де Ламерти», присмотревшись к девушке, Жюстина была вынуждена отдать должное ее достоинствам и постепенно проникалась к ней все большей симпатией. И вот теперь, наблюдая за поведением Армана, женщина пришла к выводу, что и ее господин воспринимает Эмильенну не просто как очередное краткое развлечение, раз так о ней переживает. Неужто этот дьявол влюбился, вопрошала она себя. Что ж, дай-то Бог! Вряд ли кто будет нам лучшей госпожой, чем это милое создание.
В отличие от Трувера, Жюстина по-прежнему воспринимала владельцев Монси, как своих господ и хозяев. Как люди, Арман и его мать вызывали в ней негодование и отвращение, но в их власти над ней и ей подобными, женщина видела порядок, установленный Богом. Молоденькая же гостья Ламерти, хоть и не заслужила в глазах служанки репутации добродетельной и целомудренной особы, но, по крайней мере, была, видно, кроткой и доброй девушкой.
Тем временем хозяин, более чем щедро оплатив услуги лекаря, поспешил выпроводить его. После этого, он направился в комнату, где лежала Эмили. Жюстина, ворча что-то себе под нос, поспешила за ним.
Больная лежала на широкой кровати, утопая в перинах и роскошном снежно-белом белье. Светлые волосы разметались по подушке, лицо ее было необычно бледно, бледнее, чем в тот день, когда, он увидел ее в тюрьме Консьержери. Арман обратил внимание, что служанка сняла с девушки мокрую одежду, ибо теперь тонкие девичьи руки, лежащие поверх одеяла, были облачены в пену батиста и изысканных кружев. Видно, Жюстина надела на нее какую-нибудь домашнюю одежду покойной мадам де Ламерти.
Глава девятнадцатая.
Весь вечер верная служанка не отходила от ложа больной, окружая ее заботами нужными не столько для здоровья лежавшей без сознания девушки, сколько для спокойствия господина и своего собственного. Ламерти довольно часто заглядывал в спальню, где лежала Эмильенна или просто проходил мимо. В такие моменты Жюстина проявляла особенное рвение, меняя компрессы на лбу девушки или растирая ее ледяные руки и ступни.
К ночи, как и предсказывал лекарь, озноб перешел в жар. Эмильенна пылала, металась и время от времени что-то бормотала или просто стонала. Незадолго до того, как часам надлежало пробить полночь, Арман в очередной раз зашел в спальню, держа в руках книгу. Жюстина, изрядно утомленная довольно бессмысленными хлопотами, подняла на хозяина усталые глаза.
−
Вот, вся так и пылает, бедняжка, – оправдываясь, словно состояние девушки было вызвано ее виной или недосмотром, проговорила она. – Ровно как от костра от нее жар идет, я прямо тут чувствую. Идите спать, господин. Даст Бог – выживет, тут уж от нас ничего не зависит, – философски заключила служанка.
−
Нет уж, Жюстина, – прервал ее разглагольствования Ламерти. При последних словах он поморщился. – Лучше ты отправляйся спать, видно же, что с ног валишься, толку от тебя не много, – весь тон Армана и выражение его лица свидетельствовали, что ему абсолютно безразлична усталость служанки, а волнует лишь надлежащее качество ухода за больной.
−
Я лучше сам посижу с ней, почитаю – Ламерти кивнул на книгу. Увидев в глазах пожилой женщины удивление и чрезвычайную заинтересованность, он поспешил добавить как можно равнодушнее. – Как только я устану или мне надоест, сразу велю послать за тобой. Так что оправляйся, не мешкая, спать, потому как разбудить тебя я могу в любой момент.
−
Как вам будет угодно, – Жюстина с достоинством поклонилась, стараясь под притворным смирением скрыть блеск в глазах. После этого она поспешила удалиться, тем более, что и впрямь изрядно устала, исполняя обязанности сиделки.
Как только она вышла, Ламерти придвинул к кровати кресло, уселся в него, вытянув и скрестив свои длинные ноги. Он раскрыл книгу посередине и даже пробежал глазами пару строк. После этого, Арман перевел взгляд на метавшуюся в бреду девушку, и долго-долго не мог оторваться от созерцания этого печального зрелища. Впрочем, Эмильенна и на одре болезни была так хороша собой, что невозможно было не любоваться ею. На мертвенно бледном лице выделялись пятна горящих щек, словно кто-то положил девушке два ярко-розовых лепестка на скулы. Золото волос, рассыпавшихся по подушке, также оттеняло бледность кожи.
Ламерти попытался вслушаться в то, что произносит Эмили в бреду. Сам для себя он именно этим интересом и оправдывал намерение провести ночь у постели больной. Ему и впрямь, было весьма занимательно, что именно будет говорить девушка в горячечном состоянии, и главное, не будет ли поминать его бесценную особу. Однако бред Эмильенны оказался именно бредом и ничем больше – она бормотала какие-то бессвязные и бессмысленные фразы, где и отдельные слова-то было сложно разобрать, не то, что уловить какой-то общий смысл.
Разочаровавшись в возможности заглянуть в мысли своей пленницы, Арман невольно переключился на мысли о ней, о себе и том, что было между ними накануне на берегу озера.
Циничный, не скованный догмами религии и нормами общественной морали, он привык быть честен с собой. И если он не почитал себя совершенством, так только за отсутствием критериев такового. Следовательно, ему никогда не было нужды казаться в собственных глазах лучше, чем он есть на самом деле. К чему гнать от себя или скрывать самые низкие мысли, если не стесняешься низких дел. Напротив, Ламерти любил копаться в хитросплетениях собственного разума и чувств, ему доставляло особое удовольствие постижение мотивов, которыми были вызваны те или иные его действия. А посему и сейчас надлежало предельно честно разобраться в том, что с ним происходит. Больше всего молодого человека занимал вопрос, почему он так разозлился на Эмильенну. Собственно говоря, ничего особенного девочка не сказала и, похоже, действительно, не имела в виду. У нее же все на лице написано, и врать, кажется, она на самом деле, то ли не умеет, то ли не хочет. Значит, дело не в ней, а в нем? Можно ли допустить нелепую мысль, что он и впрямь влюблен, а потому взбесился, предположив, что девушка разгадала его тайну? Хотя вряд ли слова Эмильенны над озером были догадкой о скрываемой им любви, по здравом размышлении очевидно, что она и мысли такой не допускает.