Страница 10 из 19
В том моем сне красная дверь была как раз открыта. То есть приоткрыта, не широко, на ладонь. Из кладовки не струился багровый свет, и чёрные щупальца не стлались по полу, но я всё равно знал, что открывать эту дверь не стоит.
Но я её открыл, это ведь сон. Я вошёл в кладовку.
Там ничего особого не было, так мне показалось на первый взгляд, всё те же швабры и кадушки. Я уже хотел выйти, но тут увидел. На стене слева висели полки, занятые какой-то ненужной рухлядью, и самая верхняя полка…
Раскушена.
От неё откусили, как от пережаренной пастилы, там остались отпечатки зубов, след от широких челюстей, я тогда подумал – четыре кулака в ряд войдут. И ещё такая штука – на месте укуса с полки свисала длинная жёлтая жила с запекшейся кровью и ошмётками мяса. Я увидел это, и тут же жила качнулась, а я почувствовал, как качнулся воздух у меня за спиной. Там возник кто-то, я не сомневался.
Я не посмел оглянуться, потому что знал, что если оглянусь, то умру. Вот просто умру от ужаса. Я застыл. Я не дышал и не двигался, во сне это легко. Зато я не мог не думать. А если человек думает, он боится.
«Будешь всегда в крови», – прошептали мне в левое ухо.
Я запомнил это навсегда. Как запомнил тот кошмар, который затопил мою душу от этих слов, а ещё больше от голоса, который эти слова произнёс.
Да, навсегда.
Я прокусил руку до сухожилий и выбил во сне два зуба о спинку кровати. Но это я узнал уже позже, когда проснулся. А проснуться я не мог долго, как ни старался. Голос продолжал шептать мне на ухо, я орал и извивался на кровати, стараясь выбраться из его липких объятий.
Отец достал из холодильника бутылку ледяной газировки, взболтал её и вылил мне в лицо.
Я проснулся.
В то утро мать выдернула у меня четырнадцать седых волос, а когда я спросил у отца, что это было, он ответил. И я запомнил его ответ на всю жизнь.
Ад, сказал отец. Теперь, сынок, ты знаешь, как выглядит ад. Помни.
Думаю, в тот день закончилось моё детство. Нет, оно ещё вроде как продолжалось, но с того дня я чётко знал, что в мире есть зло. Настоящее, то, которое хочет только жрать, только жрать, только жрать.
И я запомнил. То есть не то что запомнил, это нельзя было забыть. И этот сон являлся и потом, не оставлял меня никогда. Он менялся. Это были круговые лестницы, ведущие в бездонные ямы, это были поля с мёртвой травой, это были трубы, в которых я захлёбывался и не мог пошевелиться. Мёртвые города. Лес, которому нет конца. И везде был он, тот, кто говорил со мной в ту первую страшную ночь.
Эти сны похожи на фотографии. Они лежат у меня в голове, в мельчайшей и тонкой подробности, я научился задвигать их на далёкую полку, в тесные далекие углы, но стоит лишь зацепить их, как голос за левым плечом начинает говорить со мной снова, каждый раз разный и каждый раз всё тот же. Я его знаю.
И знаю, что есть ад.
Я стоял в коридоре гостевого двора «Тихая прохлада», смотрел в коридор и знал, что ад здесь. Не где-то там в пылающих подземных пещерах, в буйстве огня и в воздухе, сочащемся серой, не в радиоактивных распадках Меркурия и не в стылых глетчерах Плутона, а здесь, рядом, достаточно протянуть руку. Вот в этом самом коридоре. В самовязаном половике в красный ромб, в стенах, увешанных пошлыми коллажами в блестящих рамках, в воняющих пластиком новых окнах, он здесь. И если я шагну, то увижу. И вкрадчивый голос снова скажет мне на ухо.
По крыше продолжали скакать кошки с тяжёлыми лапами.
Я вернулся в номер, залез в койку и лежал, боясь уснуть, но уснул уже к утру, к первым лучам. Проснулся от холода в голове и сразу понял, что это Светка. Если Светка просыпается раньше остальных, она не может терпеть, чтобы остальные отдыхали. Поэтому она придумывает многочисленные вредности, чтобы остальные тоже проснулись. Со мной она частенько проделывает «мерзлый пятак». Это просто и эффектно – берёшь монету покрупнее, например пять рублей, кладёшь её в морозильник, хорошенько охлаждаешь, а потом спящему на лоб. Мозг реагирует причудливо, должен признать.
Я проснулся, потрогал себя за лоб, но монеты не нашёл. И холодного следа. Значит, сам проснулся. Светка сидела на кровати и попивала чай из стакана.
– Проснулся? – зевнула она. – Иди завтракай, папаня ждёт уже.
Я отправился в гостиную. Отец уже был там, допивал чай и изучал путеводитель, наверное, выбирал, куда мы двинемся сегодня. Всё-таки в Знобищево, или, может, в какой-нибудь Уржум, или в Просаково, там самые тёплые в России валенки и самые шустрые беговые тараканы. Светка, само собой, за Трупылёво. А мне всё равно, я не выспался, а когда не выспался, плохо соображаю.
Решил кофе попить.
– Рекомендую чай, – посоветовал отец. – Неплохой сбор, мята, зверобой, и заварено толково, в чугуне. Я люблю, когда в чугуне.
Но я выбрал кофе. Для меня все чаи на один дровяной вкус, а кофе бодрит.
Кофе оказался хорошим. Забавно – с нашей неприветливой хозяйкой случилась удивительная перемена. Меня ждал отличный завтрак, правильные яйца пашот, гренки, ветчина и сыр, салат из корневого сельдерея, три вида йогурта, дыня, кофе и горячие бутерброды. Кроме того, хозяйка собрала нам в дорогу сухой паек и велела обязательно приезжать ещё, а лучше остаться на недельку, поскольку ожидается праздник плотницкого искусства. Отец обещал подумать и велел нам идти собираться, стоило выехать пораньше.
Особо собираться было нечего, я посидел на койке, съел прихваченный в столовой бутерброд, сказал Светке, что она плохо выглядит.
– Это от вечерних пельменей, – сказала Светка. – Пельмени и майонез сокращают жизнь, это доказано.
– Проживёшь на сто лет меньше, – посочувствовал я. – Это, конечно, печально.
– Да уж… Слушай, ночью что, дождь был?
– Я спал, не слышал.
Соврал я.
– По крыше что-то громыхало…
Светка поглядела на потолок. Потолок как потолок.
– Это кошки, – сказал я. – Со всей округи сбежались на нас посмотреть.
– Кошки, говоришь… Ладно, давай в машину, – Светка закинула на плечо сумку. – А то опоздаем на трупылёвский экспресс.
Но на экспресс мы, к сожалению, не опоздали.
Светка толкнула дверь и вышла первой, я чуть замешкался, зацепился рукавом за дверную ручку – это со мной частенько случается. Светка завизжала. Я дёрнул руку и разорвал рукав, выскочил вслед. Светка визжала.
Весь двор был засыпан перьями, и не только перьями. Птицами ещё. Какие-то птички, не очень большие, размером с кулак, серо-белого цвета, сначала я подумал, что голуби, но потом увидел, что нет, дикие. Они лежали на земле, в цветах, на крыше, а возле стены стояло четыре ведра, тоже забитых птицами. И рядом грабли стояли, которыми этих птиц в вёдра сгребали. Целая стая нашла свою тихую прохладу. Ветер прилетал из-за крыш и поднимал пух. Если бы не дохлые птички, я бы предположил, что ночью тут по-японски покончила с собой старая перина.
– Ну хватит, – сказал я.
Светка перестала визжать. Вот что по крыше ночью шлёпало мягкими лапами, а я думал – кошки. Живые кошки, они как мёртвые птицы, всё понято.
– Они… мёртвые… – прошептала Светка. – Мёртвые?
– Наверное… Не знаю…
Я на расстоянии не очень хорошо отделяю мёртвое от живого, чего уж.
– Ночью был дождь из мёртвых серых птиц, – отрешённо произнесла Светка. – Утро Дохлого Дрозда, да-да…
Не все птицы были бело-серыми, рядом со скамейкой лежала белая.
Светка наклонилась и подняла эту белую. Я хотел крикнуть, что не стоит этого делать, но не успел, она уже подняла.
Кто-то всегда поднимает белую птицу.
– Мёртвая…
Кто-то всегда поднимает мёртвую птицу.
Светка смотрела на птицу в своей руке. Понятно же, что дохлая, но Светка не могла кинуть её на землю, искала, куда положить.
– Да брось ты её, – сказал я. – Мало ли от какой заразы они передохли? Может, птичий грипп?
Светка огляделась, присматривая, куда положить птицу.
– Дайте сюда.
Я обернулся. Рядом с нами стояла хозяйка гостевого дома, она улыбалась и протягивала руку.