Змеиное гнездо

Драко же такой бурный интерес к его личной жизни ни сколько не смущал: то ли приёмы, привычные для аристократических семей, то ли его врожденная уверенность в себе, то ли ещё Мерлин знает что сыграло свою роль. Он не обращал ни малейшего внимания ни на косые взгляды, ни на извечные перешептывания, а иногда, видя, что Грейнджер некомфортно, даже предлагал в шутку засечь, сколько времени пройдёт, прежде чем кто-нибудь «случайно» заведёт с ними диалог и «невзначай» попытается узнать что-нибудь личное. Гермиона обычно лишь улыбалась в ответ на эту идею, словно впитывая в себя ауру непоколебимой уверенности, исходящей от Драко, и чувствуя, как он чуть сильнее сжимает её ладонь, рефлекторно выпрямлялась и слегка поднимала подбородок. Малфой менял её изнутри — это невозможно было отрицать, но глядя на то, как он сохраняет спокойствие вместо того, чтобы в привычной манере растолкать гриффиндорцев по пути в столовую или кабинет, не без удовольствия отмечала, что и сама оказывает на него не меньшее влияние.

— Расслабься, — совершенно спокойно произнёс слизеринец, глядя куда-то перед собой. — Они не стоят твоего внимания.

— Не стоят, — на выдохе повторила девушка, оставляя когтевранок позади.

Драко слегка улыбнулся, наблюдая за тем, как Гермиона, пытаясь сохранить самое невозмутимое выражение лица, чуть ускорила шаг. Его всегда забавляло то, что Грейнджер, за чьими подвигами в компании Поттера и Уизли следил весь магический мир, всё равно немного терялась из-за сплетней каких-то глупых школьников. Малфой не слишком понимал того, почему мисс-независимость-Гермиону-Грейнджер так заботят какие-то слухи, как не мог осознать и то, что находит её реакцию до жути милой. Когда-то от одного этого слова ему бы скривило рот, а где-то в горле появились бы рвотные позывы, однако сейчас ничего подобного не наблюдалось. Думать о том, какие ещё изменения его ждут, было настолько же странно, насколько и любопытно. «Ох уж эти первые отношения…» — как-то сказал Блейз, просматривая утреннюю газету в их общей комнате, когда Драко невзначай поделился мыслями по этому поводу. После Забини ещё несколько суток упражнялся в остроумии, забавляясь тем, что «принц всея Слизерина теперь в паре», но Малфой не злился: он видел, что друг действительно рад за него, и этого было достаточно. На их факультете обсуждать личную жизнь друг друга было априори чем-то противоестественным, а потому после этого разговора Драко в очередной раз убедился в том, насколько много изменилось. Если среди восьмого курса эти перемены не были слишком уж очевидны, то у младшекурсников они прослеживались весьма чётко: юные слизеринцы всё чаще общались с другими студентами и всё реже собирались в отдельные группы. Когда это заметила Астория, она с выражением лёгкой грусти предположила, что скоро их факультет совсем перестанет быть таким, каким об был во время их зачисления, на что Малфой лишь пожал плечами. Сейчас же ему казалось, что Гринграсс ошибалась: «змеи» остались «змеями», а Слизерин не перестал быть Слизерином, разница заключалась лишь в том, что изумрудно-зеленый занавес, веками отделявший их факультет от внешнего мира, наконец спал. Оказала на это влияние война или же это произошло из-за его отношений с Гермионой — Драко не знал, но его вполне устраивало то, что он видел вокруг себя.

—… ты, полагаю, прочитал это в плане, который я дала тебе прошлым вечером, — Грейнджер завершила своей монолог и теперь смотрела на него, явно чего-то ожидая, в то время как он, Малфой, не услышал совершенно ничего, погрузившись в свои мысли.

— Напомини мне: зачем мы это делаем?

— Мерлин, Драко, сколько можно упираться?! Профессор Макгонагалл же попросила…

Макгонагалл.

Конечно.

Слизеринец тяжело вздохнул, когда имя директора вернуло его из омута размышлений в реальность, причём ни в какую иную, кроме той самой, где Минерва вновь не нашла во всем Хорвартсе человека, подходящего для организации бала лучше, чем Грейнджер, а помочь ей в этом должен был никто иной, кроме как «мистер Малфой, которому в свете последних событий нужно окончательно закрепить статус честного волшебника». В последнем директор определённо была права, однако в том, что Драко захочет составлять меню и планировать посадку гостей — явно ошиблась. Впрочем, если как-то убедить Минерву в том, что его кандидатура совершенно не подходит, ещё был шанс, то проделать то же самое с Грейнджер не представлялось возможным. Ведомая то ли гриффиндорской привязанностью, то ли ещё Салазар знает чем, — слово «любовь» никак не приживалось в лексиконе Малфоя — она обижалась, когда он отказывался, потому что хотела, чтобы они занимались организацией вместе. С другой стороны, Драко понимал её логику: шанс хоть когда-то оставаться наедине действительно был очень даже манящим, но с другой стороны, в том, чтобы тратить вечера, склонившись над свитками, не было совершенно никакой романтики.

Между тем, идти на собрание с Макгонагалл всё же пришлось. Пытаясь абстрагироваться от бесконечных списков, «очень важных нюансов, на которые непременно следует обратить внимание» и тотального планирования всего и вся, Драко слегка потянулся и приступил к своему любимейшему занятию — разглядыванию Грейнджер. Малфой неоднократно ловил себя на том, что смотрит на неё, но если раньше это было запрещено, чуть ли не противозаконно, то теперь — после «сумасшедшей выходки в Хогсмиде, до которой мог додуматься только ты!» по словам Гермионы — имел полное право. Это было чем-то сродни медитации: успокаивало, отгоняло прочь ненужные мысли. И, разумеется, вгоняло Грейнджер в краску, что, по мнению Драко, было наилучшим из всех достоинств. Гриффиндорка сидела на соседнем стуле, с особой сосредоточенностью записывая буквально каждое слово директрисы, и по тому, с какой силой она вдавливала перо в бумагу, можно было сделать вывод о том, что откровенно-изучающий взгляд Драко явно не улучшал её концентрацию. Сам же Малфой, периодически кивавший на слова Минервы, дабы создать видимость, что и правда слушает, продолжал думать о вещах, никак не связанных с предстоящим балом, глядя на девушку.

Гермиона что-то писала, задавала Макгонагалл какие-то вопросы и, кажется, пару раз даже обратилась к самому Драко, — судя по её выражению лица, ответил он явно не то, что от него ожидали, — и наблюдая за всем происходящим будто бы со стороны, Малфой не мог не поражаться тому, насколько сильно изменилась его жизнь. Ровно год назад, в точно такой же апрельский день, он морально готовился к предстоящей битве за Хогвартс, пытался придумать, как незаметно вывести из замка друзей, при этом не нарвавшись на неприятности и не подставив родителей, старался предугадать, во что превратится всё его жалкое существование, которое стало бы таковым вне зависимости от победы или поражения Поттера. Ровно год назад он не понимал, чего хотел больше: сдохнуть или наоборот начать жизнь, но сейчас всё было настолько по-другому, что становилось трудно дышать.

Вот он здесь, в Хогвартсе, живой и здоровый.

Сидит, по привычке скрестив руки.

Рядом Грейнджер.

Тоже вполне себе живая, даже счастливая.

После взрыва шкатулки Черная метка окончательно обесцветилась, словно её никогда и не было, и сейчас, сидя в этой самой комнате и буквально на физическом уровне чувствуя, что мерзкого символа больше нет, Драко не мог поверить в то, насколько всё в его жизни было нормально. Персональная реальность Драко Малфоя действительно перевернулась с ног на голову, но не меньше изменился и он сам. Будто дыра, ядом разъедавшая его грудную клетку, наконец затянулась, пусть и оставив шрам, зато больше не причиняя боли. Слизеринец уже давно принял как данность тот факт, что Гермиона каким-то Мерлиновым чудом вывела его из эмоциональной комы, но никак не мог ожидать того, что он однажды станет испытывать те чувства, которые буквально кипели в нем сейчас. Потому что он, чёрт возьми, был счастлив. Так банально и просто, но оттого и практически нереально. Раздробленное ребро, которое периодически доставляло некоторые неудобства после выписки, теперь точно полностью восстановилось; после «случайно» оброненной фразы в баре, в миг разлетевшейся по школе, больше не было необходимости прятаться с Грейнджер по углам; никаких межфакультетских проблем эти отношения не вызвали, даже наоборот; мать, ещё не вернувшаяся из Франции в родной мэнор, отреагировала, как и ожидалось, спокойно, после войны вопрос, какая кровь будет течь в жилах избранницы её сына, исчез сам собой; отцу, чьи признаки безумия появились, как оказалось, из-за влияния шкатулки, стало гораздо лучше, из-за чего растворились последние поводы для беспокойства, — осознание всех этих обстоятельств делало почву под ногами Драко твёрже, а взгляд, устремленный в будущее, — увереннее.