Змеиное гнездо

И это как минимум.

— Ты опоздала. — Малфой открыл дверь в их персональную тайную комнату ровно за секунду до того, как ладонь гриффиндорки сжала ручку. — Уже пятнадцать минут первого. Чертовски не пунктуально!

Гермиона сделала глубокий вдох, пытаясь ответить максимально спокойно и не выдать своим тоном то, каким было её негодование, когда она проснулась среди ночи от жуткого жжения в запястье:

— Видишь ли, сборы занимают некоторое время, когда тебя без всяких предупреждений зовут на встречу в полночь!

Вместо ответа Драко лишь закатил глаза, как бы невзначай смахивая несуществующие пылинки с манжета рубашки, словно подчёркивая свою раздражающую способность выглядеть, как с обложки «Спеллы», даже если поднять его среди ночи. Именно в этот момент Гермиона заметила, что в то время как слизеринец был одет в рубашку и джинсы, она сама не нашла решения лучше, чем накинуть мантию прямо поверх пижамы. Казалось, более отвратительной ситуации придумать просто невозможно.

— Итак, нам надо поговорить, — констатировал волшебник, проходя в глубь помещения.

Следуя за ним, — Малфой никогда не звал, словно всегда был абсолютно уверен, что собеседник в любом случае пойдёт, — Гермиона как-то совершенно случайно заметила, насколько сильно изменилась эта комната. Заброшенная женская уборная на третьем этаже, к началу учебного года превратившаяся в обычную пустую комнату с треснувшим кафелем, за время их сотрудничества стала чистой, более-менее тёплой и даже освещаемой. Все эти новшества появлялись здесь медленно, постепенно, ровно так, как складывались их с Драко взаимоотношения. Теперь же, глядя на небольшое, но вполне приличное пространство вокруг, гриффиндорка была практически уверена, что всё это время они не просто делали место для переговоров более комфортным, а строили что-то своё. Общее. От мыслей о том, что через несколько месяцев они оба выпустятся их Хогвартса, а в память о том, что эта история была на самом деле, а не в её фантазиях, останется лишь старая уборная, стало почему-то грустно. Конечно, в какой-то степени Гермиона была готова к тому, что всё их с Драко «сотрудничество» завершится ровно в тот момент, когда шкатулка будет уничтожена, а Пожиратели Смерти — пойманы, но сейчас, когда это время настало, она как никогда отчётливо понимала, что совершенно не хочет ставить точку. Малфой, небрежно облокотившийся о стену и с какой-то особой сосредоточенностью гипнотизирующий её переносицу, очевидно, думал о том же.

— Я тебя слушаю, — гриффиндорка скрестила руки, будто принимая защитную позицию. Даже теперь, когда они прошли через чёртово минное поле, ей всё ещё было неуютно от его взгляда.

Драко лишь усмехнулся.

Он уже не мог вспомнить тот момент, когда её демонстративная неуязвимость стала казаться ему забавной, а потому просто наблюдал, склонив в сторону голову и снисходительно улыбаясь. Грейнджер порой была странной. До чёртиков непредсказуемой. Но в такие мгновения, как сейчас, она становилась невероятно банальной. И что-то внутри Малфоя намеревалось воспользоваться этим, повести себя так, как и во все предыдущие семь лет, но правда состояла в том, что он больше не мог. Драко уже не хотел её унижать, втаптывая в грязь чувства. Когда он впервые осознал это, стало страшно. Понимание ударяло, сбивало с ног, лишало ориентира не только в пространстве, но и в собственных принципах, однако сейчас… У Малфоя были и время, и возможность обдумать свои не в меру нерациональные эмоции и всё, что происходило в последние месяцы, а потому он больше не сомневался и отчётливо знал, что делает.

— Я подумал и решил, что…

— Какого черта, Малфой?!

Драко едва удержался оттого, чтобы либо закатить глаза на привычку девушки перебивать и усложнять ситуацию, либо изобразить на лице выражение искреннего недоумения. Впрочем, ни то, ни другое не потребовалось, потому что выдержав паузу, гриффиндорка продолжила:

— Зачем ты спас меня? — от былой уравновешенности не осталось и следа, зато каждая эмоция Гермионы, отражавшаяся на её лице, говорила о том, насколько этот вопрос прогрыз дыру у девушки в голове. Грейнджер действительно старалась избегать его, переключаясь на что-то каждый раз, когда он вот-вот наровил покраситься к ней в подсознание, и у неё и правда это получалось, но ровно до того момента, когда Гарри прямо задал его вслух. «Зачем?» Гермиона не состояла с Драко не то что в романтических, даже в партнёрских отношениях, их, как оказалось, временный союз держался исключительно на общей цели. Годрик милостивый, их нельзя было даже назвать напарниками, прикрывающими спины друг друга, так зачем же, спрашивается, Малфой закрыл её собой? Грейнджер задавалась этим вопросом ежечасно и ежеминутно, рассматривая ситуацию с самых разных сторон, но никак не могла понять: в чём была выгода? Насколько гриффиндорке было известно, — а ей было известно буквально всё в этом аспекте — парень не получил за её спасение ровным счётом ничего. Ему не вручили Орден Мерлина, не пригласили дать интервью. Только упоминали его участие в захвате Пожирателей в первые две недели после взрыва, и на этом всё. Что же заставило Малфоя рискнуть собственной жизнью, спасая её? Очевидный ответ, напрашивавшийся сам собой, бился в голове настолько сильно, что практически превратил в желе все многочисленные извилины, но Гермиона до последнего не могла его принять. Потому что не понимала. Она ведь даже не была симпатична Драко, разве смог бы он её полюбить? Грейнджер-то, конечно, смогла, и ей, как оказалось, не потребовалось на это много времени. Безусловно, девушка видела огромную разницу между влюбленностью — а влюбиться в этого слизеринца можно было буквально по щелчку пальцев — и любовью, и не собиралась терять голову с самого начала. Однако буравя пустым взглядом стену в собственной спальне и умоляя всех на свете Богов сохранить Драко жизнь, она действительно осознала, что любит его. Впервые эта мысль посетила её после того, как слизеринец в очередной раз исчез, предупредив её буквально в двух словах, а она чуть не получила сердечный приступ во время квиддичного матча, но теперь те переживания вспоминались так, будто повод для них исчез тысячелетие назад. Тогда безумное предположение вырвалось среди потока мыслей случайно и даже не было воспринято всерьёз, но теперь… Теперь Гермиона осознавала и принимала свои чувства, найдя внутри достаточно смелости для того, чтобы с ними жить. Она ни на сикль не надеялась на взаимность, даже не пыталась строить совместные планы, но противное «что, если», неразрывно связанное с мотивами слизеринца, из-за которых он её и спас, отказывалось покидать мысли и не давало спокойно спать по ночам. — Для чего тебе это было нужно?

— Знаешь, ты не выглядишь особо благодарной, — Драко попытался отшутиться, но, очевидно, безуспешно. Он и сам не мог дать себе логичного ответа на этот вопрос. Малфой ведь не сидел ночами над пергаметом, записывая аргументы «за» и «против» спасения Грейнджер. Он просто увидел маленькую искру, сверкнувшую между сосудами внутри шкатулки, когда та открылась после падения, заметил, как стрелка часов находилась в шаге от двенадцатого удара, и принял спонтанное, но, возможно, самое важное решение в жизни. Драко просто в прыжке толкнул лёгкое, словно находящееся в трансе тело и повалил Гермиону на пол, закрывая собой. Это был рефлекс в чистом виде. Словно что-то внутри Малфоя давно было готово пожертвовать собственной шкурой ради спасения её жизни. Он не думал в тот момент, ни о чем не размышлял — на это просто не было времени. Лишь делал то, что считал правильным, даже не пытаясь предугадать последствия. Возможно, именно поэтому Драко не поверил, когда очнулся в Больничном крыле. Как не верил и в то, что сверхрациональной Грейнджер можно доказать, что некоторые действия совершаются не под контролем логики, а по щелчку в голове. — Могла бы ограничиться простым «спасибо».

— Ты издеваешься?! — Гермиона чувствовала, как начинает злиться. Её самообладание дало крупную трещину целую вечность назад, когда она только согласилась сотрудничать с Малфоем, и сейчас ей казалось, что оно превращается в крошево прямо на её глазах. За последнее время нервы и так сотню раз натягивались в струну, а невероятно раслабленный, едва ли не безразличный тон слизеринца забивал последний гвоздь в гроб её уравновешенности. Однако слёз уже не было — за те три дня, что Драко был в коме и не приходил в сознание, она, вероятно, выплакала годовой запас — зато как нельзя вовремя обнаружилась злость. Потому что Малфой не мог, просто не имел права вести себя так после всего, что она пережила. Он переворачивал её жизнь с ног на голову все эти месяцы, а сейчас стоял и ухмылялся, будто ничего не изменилось и всё действительно в порядке. В такие моменты Грейнджер начинало казаться, что она и впрямь сама всё придумала и теперь медленно съезжает в пропасть безумия, слишком сильно поверив в то, чего нет и никогда не было. — Я чуть с ума не сошла, когда мне сказали, ты так и не очнулся! Можешь представить, какого мне было слышать, что у тебя раздроблено ребро? Я себе места не находила, Малфой! Ты в любой момент мог умереть, и я каждую чёртову минуту чувствовала, что это моя вина, а теперь ты стоишь и… Смеёшься?!