Время бусово

— Мы, вот, все: Ладуня, да Ладуня!.. А мне кажется, что и Радосла-ва, первая супруга княжича, привлекательней славянским очам была, чем гречанка.

— Да, да, да! — зашумели снова горожане.

— И эта… оно, конечно, хороша, — опять проскрипел старик, — но не будем гневить богов: Ладуня лучше!

— Дедушка, — встрял опять какой-то насмешник, — ты еще скажи, что твоя старуха лучше их всех!

— Ха-ха-ха! — Дружным смехом встретили в толпе эти слова.

— А что? Может, оно и так! — Стукнул острым концом клюки ста-рик о землю. — Это сейчас моя старуха — согнувшись в три погибели, словно что-то обронила и все никак не найдет, ходит, а по молодости, она о-го-го была! Что степная кобылица! Резва, вынослива и статью в грязь не ударила… зря что ли пяток воев на свет народила, да еще дев-чат столько же. Эх! — вновь стукнул он клюкой о землю, предавшись приятным воспоминаниям, — что и говорить…

В толпе вновь засмеялись. Однако, без какого-либо дурашества, открыто и весело.

— Смейтесь, смейтесь, дурни, — на этот раз не обиделся старик, — вот доживете до моих лет, интересно, как смеяться-то будете?

Сколот, слушая в пол-уха перебранку горожан, подумал: «Не знаю, как Ладуня, но моя Радослава уж точно была не чета заморской краса-вице. Однако, не судьба…». Прошли годы, но он по-прежнему продол-жал величать Радославу своею, даже ее смерть в том не помешала. Тут взгляд его упал на комонную группу, хотя остальные горожане были все пеши, пробившуюся почти к вратам крепости, где должна была стоять княжеская чета, встречающая кортеж сына. «Смотри ты, — мысленно удивился Сколот, — и последние посетители корчмы тут, во главе со своим предводителем, гарцующем на вороном коне. И не просто тут, а верхом и в первые ряды пробрались: то ли сильно любопытствуют, то ли что-то злое умыслили против князя. Не иначе… Вон, и место выбра-ли приличное: возвышенное, удобное для стрельбы из лука, да и мета-тельным ножом запросто можно любого из княжеской семьи поразить на таком расстоянии. И Вран с ними… Он-то что забыл… или опять без сурьи жаждой страдает… — Сколот прикинул расстояние на глаз: не более тридцати шагов, а хороший воин мечет метательный нож до пя-тидесяти шагов, а то и более. — И путь к отступлению, случись такое, открыт. До ближайшего леска место чистое — ничто не мешает. Тем бо-лее, при конях. Остальные-то, в том числе и мы, пеши, не комонны — попробуй, догони, если кинутся наутек… Надо своим сказать, чтобы поближе к ним придвинулись, на всякий случай… Береженого — и Сва-рог бережет, а не береженого…» Размышляя таким образом, Сколот наклонился к одному из своих сопровождающих и что-то шепнул тому на ухо, и вскоре его малочисленная группа почти незаметно для окру-жающих стала медленно перемещаться к воротной башне крепости, по-ближе к незнакомым всадникам и болтливому Врану.

Между тем, праздничная кавалькада, миновав разномастное город-ское предместье, приблизилась к крепости. Призывно и торжественно пропели сигнальные трубы прибывших, звеня медью и играя солнечны-ми зайчиками, извещая княжеский двор и дружину о прибытии важных и желанных лиц. Со стен ответили другие, не менее звучные и торжест-венные. Врата крепости открылись, и оттуда вышли встречающие: сам князь Дажин в праздничной одежде, но без оружия и брони, княгиня Ладуня, также нарядно одетая, и еще десятка два ближних родственни-ков, старшая дружина в бронях и оружны, несмотря на жару, по случаю столь торжественного события, а также жрецы града. На руках Ладуни был ребенок.

— Видать, то самое последнее дитя княгини — малолетняя княжна Лебедь Сва, — заметил тихо один из спутников Сколота, имея в виду ребенка на руках княгини. До этого момента он и слова не проронил, а тут, увидев последнее дитя княгини Ладуни и князя Дажина, не сдер-жался, прокомментировал.

— А тот малец, лет восьми — десяти, что так прижимается к княгине, — последовал его примеру другой спутник Сколота, — по-видимому, и есть их внук, княжич Боян.

Эти слова относились к нарядно одетому отроку, державшемуся за свободную руку княгини Ладуни.

— По всему видать, так оно и есть, — согласился с товарищем Ско-лот, и очи его против его же воли увлажнились. — Сирота — даже в кня-жеской семье все равно сирота. Другие его сверстники вон как резвятся, радуются. А этот тих. К бабушке льнет, словно защиты ищет… словно не отец родной из чужих краев возвращается, а дядька чужой…

— Чужой, не чужой, а столь долго и не видел он отца-то: люди ска-зывают, не менее года в Империи-то Бус находился. За это время и по-забыть не долго, — отозвался первый спутник.

— А вот тот старец, — произнес раздумчиво, словно взвешивая каж-дое слово на вес, третий товарищ Сколота, — скорее всего, сам знамени-тый волхв Сварога — Златогор. Седой, как лунь. Сколько же лет ему ми-нуло?

Дружинник Сколота не ошибся, ведя речь о русколанском волхве, это действительно был Златогор, седмицей ранее прибывший в Кияр Антский из дружины Буса и теперь встречавший Буса и его супругу вместе с княжеским домом.

— Сам подумай да подсчитай… — вновь отозвался первый сопрово-ждающий.

— Десятков восемь?..

— Если не более.

— Но как держится!

— Еще бы. Любого молодого за пояс заткнет.

— Говорят, отходит от дел…

— Не слышал.

— Злата на свое место метит.

— Злата? Это, какого такого Злата?

— Да второго сына князя Дажина…

— Это хорошо. Злат — стоящий княжич, книжник и ведун… Сдю-жит.

— И откуда вы все это знаете, — удивился таким познаниям своих спутников Сколот, не замечавший ранее их особого интереса к подоб-ным проявлениям. — Вроде бы постоянно при мне — и на тебе: обо всем и про все знают.

— Слухом земля полнится, — засмущались сопровождающие, — а уши наши воском не залиты, и глаза, слава Сварогу, бельма не имеют. Что-то и на их долю приходится. В нашем деле, как говорится, держи рот на замке, а уши и глаза открытыми…

— Это хорошо, что наблюдательны и все примечаете, в том числе и слухи… разные, — отозвался на то Сколот, — но за разговором не забы-вайте и за теми молодцами приглядывать. Не упустите их из виду. Что-то не нравятся они мне, хоть и ведут себя пока пристойно…

— Можешь не беспокоиться, — заверили Сколота его спутники. Дружно заверили. — От глаз наших не скроются.

Группа комонных, к которой Сколот со своими сопровождающими незаметно приблизился на довольно-таки близкое расстояние, действи-тельно пока вела себя тихо. Не вызывал беспокойства и Вран, по-прежнему отиравшийся среди этой группы. Но вот княжич Бус, оставив наряженную карету, почти подъехавшую к воротам крепости, где ее встречали Дажин и его семейство, молодецки соскочив с коня, скорым шагом направился к родителям, чтобы приветствовать их. Все внимание присутствующих, в том числе и спутников Сколота, враз переключи-лось на сцену встречи княжича с князем. Было видно, что Бус что-то говорит родителям, привстав на правое колено, а затем, приподнявшись во весь рост, крепко целует мать и отца и спешит вновь к карете, откуда выносит на руках свою суженую. По-видимому, Эвлисия что-то сказала Бусу, и он осторожно ставит свою молодую жену ножками на землю и, взявши ее за руку, подводит к родителям. Все притихли, наблюдая за тем, как родители Буса встретят его супругу.

В этот момент Сколот краем глаза заметил какое-то движение в группе конников, за которыми приглядывал со своими товарищами. Он скорее догадался, чем увидел, что вожак этой группы пустил стрелу в княжича и его встречающих. Не успел раздаться сухой щелчок тетивы лука, как Сколот крикнул своим спутникам: «Держи татей!» — и бросил-ся со всех ног к комонным, которые уже подбирали ловчее поводья уз-дечек, чтобы сорвать с мест своих борзых коней, застоявшихся и давно перебиравших ногами.

— Держи татей! — повторял во всю мощь своих легких Сколот, рас-талкивая встречных зевак, запоздало и недоуменно крутивших головами после его тумаков. — Держи татей!

Он, устремленный наперерез конникам, уже не видел, как за ним последовали его спутники, вынимая на бегу мечи, как старый Дажин шагнул вперед, заслоняя собой сына от приближавшейся смертоносной стрелы, ибо единственно выпущенная коварной рукой стрела явно предназначалась Бусу. Атаман предназначал ее именно для Буса, для сына князя Дажина, чтобы одним ударом нанести как можно больше боли и скорби ненавистному ему роду. Пустив стрелу, другой поспешил бы сразу кинуться в бега. Любой другой, а не сын казненного беловеж-ского воеводы, без имени и без роду, имеющий лишь грозную кличку Атаман среди своих ушкуйников и сорвиголов, таких же изгоев, как и он сам. Разбойный Атаман желал убедиться в результате своей мести и потому сдерживал вороного коня, яростно грызшего удила и бешено косившего лиловым глазом от нетерпения. Горящие огнем ненависти и мщения глаза да злорадный оскал рта красноречиво свидетельствовали о внутренней радости татя. Соучастникам его злодеяния поневоле при-ходилось сдерживать своих коней, чтобы не бросить вожака одного, чтобы не дать впоследствии ему повода для обвинения их в трусости и расправы с ними. На что-что, а на расправу Атаман был скор, и они об этом знали получше иных.