Время бусово

К выходу тронулись гурьбой. Только в дверях Сколот, пропуская своих сопровождавших, задержался. Его заинтересовали новые, только что прибывшие, посетители корчмы. Запыленные не менее их самих, не иначе, как после дальнего странствия.

Насторожила не их показная развязность, громкие, до неприличия, голоса, порой переходящие в откровенный гогот, не спрятанные под полами одежды мечи, которые обычно порядочные люди от посторон-них глаз не прячут, а какая-то фальшивость в поведении и тоскливая настороженность в глазах, словно все они находились в постоянном ожидании чего-то неминуемого и неотвратимого. Такое выражение обычно присуще татю, осужденному сородичами на смерть, в те недол-гие и неизбежные моменты ожидания смертного наказания. Тоска и не-нависть, ненависть и тоска…

Судя по всему, старшим среди них был седовласый пожилой муж-чина со шрамом на лице от удара меча или кинжала. Шрам был старый, давно зарубцевавшийся, проходил через правую щеку. Возможно, это память осталась и от сабли, нового вида оружия, которое все чаще и чаще применяют кочевники вместо прямых мечей. Ему было за пятьде-сят, впрочем, возраст его не так-то просто было определить не только с первого взгляда, но и при длительном наблюдении. Седина волос и обо-значившаяся проплешина, конечно же, могли что-то сказать о его летах, но упругая походка, гибкость в движениях, общая подвижность явно говорили в пользу молодости и силы. А то обстоятельство, с какой ско-ростью исполнялись его указания; какой мгновенной была реакция ок-ружающих не только словесные приказы, что вполне понятно, но даже на малейшее шевеление бровей, на мимику лица, на еле уловимое дви-жение взгляда, на мановение рук, — говорило о привычке властвовать, а не подчиняться, приказывать и ждать немедленного исполнения этих приказов. Причем не просто о привычке, а о категоричности и жестко-сти; всякого, не исполнившего приказание или же замешкавшегося с его исполнением, ждала немедленная и суровая кара.

Вид остальных мужчин, прошедших, по-видимому, как и их вожак, огонь и воды, побывавших ни в одном приключении, также о их миро-любии и скромности не говорил, впрочем, и клейма тятя на лбу ни у кого видно не было. «Что-то не нравятся мне они, — отметил про себя Сколот, выходя на улицу. — Совсем разбойные рожи, похлестче, пожа-луй, чем у меня и моих товарищей будут, хоть и мы не лыком шиты и не пальцем деланы… Надо, однако, за ними по возможности присмот-реть… Как бы чего худого не замыслили».

Откуда было знать Сколоту, что перед ним сам сын-изгой давным-давно казненного беловежского воеводы Ратца, главарь разбойной шай-ки по прозвищу Атаман вместе со своей разбойной дружиной, поста-вивший перед собой цель мщения князю Русколани за казнь отца, по-зорное изгнание матери и их, детишек, из града Белая Вежа. В результа-те чего в скором времени последовала смерть матери и младших брать-ев и его нищенское и голодное скитание от огнища к огнищу, от вежи к веже. Хотя о шайке татей и шарапчиков и их главаре Атамане за долгие годы собственных скитаний по землям русичей он не раз и не два слы-шал, но видеться не доводилось. Если Сколоту пришлось немало помо-таться по свету, то уж Атаману тем более. Жизнь, словно мачеха нелас-ковая, и мяла, и терла, и била его, но сломить до конца так и не смогла, лишь ожесточила до предела, а жажда мести придавала сил и не дала оборваться, как у остальных его братьев, нити бытия.

ВОЗВРАЩЕНИЕ КНЯЖИЧА БУСА

Княжеский поезд перед градскими воротами появился неожиданно, вынырнув из-за тени кустарников и деревьев, росших вдоль дороги. Впереди на золотистогривых соловой масти конях ехали воины в па-радных доспехах и островерхих шлемах, с полным воинским нарядом, положенным русичам при походе. На некотором расстоянии за ними цугом впряженные белой масти кони катили небольшую открытую ка-рету с балдахином, убранную цветными лентами и цветами. Впрочем, в праздничном убранстве была не только карета, но и лошадиная упряжь, и сами лошади, головы которых украшали пышные султаны. И только пара рослых собак, бежавших рядом с каретой, осталась без прикрас. Но и они, словно чувствуя своим собачьим нутром торжественность мо-мента, высунув языки, весело помахивали хвостами.

Рядом с каретой на белом, в яблоках, грациозно изгибающем шею жеребце ехал сам Бус в светлой кольчуге и красном корзно, при мече в ножнах, но без шлема и щита. Его золотистые волосы рассыпались по плечам. Время от времени он наклонялся к карете и что-то оживленно говорил наряженным женщинам, точнее, той из них, что была понаряд-ней одета, да в добавок ко всему еще и прикрыта княжеским корзном от дорожной пыли. Эта смуглая и томноокая красавица и была супругой князя, а две другие спутницы — ее служанки. Чаще всего на речь Буса отвечала его супружница, но время от времени и ее спутницы что-то весело щебетали княжичу в ответ. Следом за каретой на конях гнедой масти рысил почетный эскорт из княжеских дружинников и знатных русколан в парадных доспехах, несмотря на жару, и при полном воору-жении. Впрочем, торжественность момента заставила их забыть и про дорожные неудобства, и про жару, и про пыль, поднимаемую передо-выми всадниками и колесами кареты.

Растянувшийся вдоль дороги народ ликовал, выкрикивал приличе-ствующие моменту здравицы, бросал в пыль цветы, зеленые веточки, пучки пахучей травы.

— Любят киярцы Буса, — глухо произнес Сколот, обращаясь к своим спутникам и невольно испытывая чувство зависти к русколанскому княжичу от этой народной любви. — Тут смотри криво, а молви прямо…

— Кажется, так, — подтвердили те, наблюдая за происходящим с не-большой возвышенности, расположившись невдалеке от дороги, по ко-торой двигался праздничный поезд. Посчитали, что не стоит им, при-шлым людям, лезть в первые ряды вместе с жителями славного Кияра.

— А греческая принцесса хороша! — восхищенно воскликнул кто-то из толпы горожан. — Настоящая царица. В карете сидит — и то, как пава! Вот как нашему княжичу повезло, так повезло!

— Ха-ха, — засмеялся его сосед с сарказмом, — и когда же ты, друг Тавр, успел это разглядеть. Вроде бы стояли все вместе. Только мы, вот, толком не разглядели, а ты — разглядел! Прямо не Тавр, а Глядич, Соко-линый Глаз какой-то!

Горожанина, говорившего эти слова поддержали дружным смехом, а седой старик, опиравшийся на клюку, скрипучим от древности, а, воз-можно, и от природной сварливости, голосом заметил:

— Принцесса, она, того, конечно, лепа и радует глаз, однако против Ладуни, матери Буса и остальных княжеских сынов, жидковата будет. Вот та красавица бала так красавица, всем красавицам — красавица! И статью, и белизной тела…

В толпе опять засмеялись. Теперь над словами старика.

— А ты, что, дедушка Зван, княгиню Ладуню голышом разгляды-вал? Али и щупать десницей или ошуюю доводилось? Ха-ха-ха!

— Ха-ха-ха! — Веселым смехом густо прыснули в толпе, словно стряпуха высушенными бобами по медному казану из озорства со всего замаха сыпанула. — Ха-ха-ха!

— Цыть, дурни! — не в шутку рассердившись над обидными словами молодых зубоскалов, взмахнул клюкой старик. — Ржете, вот, жеребцами, а ум, как у ишаков агарянских. Не соображаете, что грех над старым человеком потешаться. Сварог вас накажет, поверьте моему слову. На-кажет!

Парни, услышав о Сварожьем наказании, враз притихли, куда только вся веселость их подевалась!

— Я вам баю, что Ладуня лицом была бела, — в наступившей тиши-не вновь скрипучим голосом продолжил старик Зван. — Но дело даже не в том. Она знала, с какой стороны на коня вскочить, как лук и копье в руках держать, как мечом владеть. Вот в чем отличие-то самое главное, а не в том, как наряжаться да, задрав нос, павой прохаживаться!

— А что? Верно старик Зван сказывает! — зашумели голоса. — С ли-ца воды не пить. Со стати — тоже. А вот, каков ум, какова душа — тут разговор особый!

Стали обсуждать достоинства Ладуни. Но вдруг кто-то из горожан вспомнил и о первой супруге Буса, Радославе.