Страница 26 из 55
Взглянув ей в глаза горящими неистовым огнем огромными карими глазищами, он тихо произнес голосом, который, казалось, минуя слух, проник непосредственно в ее сознание.
— Альбина Станиславовна, к вам попала икона Ильинской божьей матери. Вы должны ее отдать.
— Не понимаю, о чем вы говорите. Подите прочь! — резко оборвала его Альбина и захлопнула дверь.
Сразу же раздался требовательный, не прекращающийся звонок. Что это, провокация?! Лихорадочно соображала Альбина. Не хватало на этом, завершающем этапе, провалить дело! Но опасаться мне нечего, здесь у меня ничего не найдут, а сандал надо тихо уладить. Этого монаха я уже видела возле своего дома. Для опознания следящего нужно заметить одно и то же лицо не менее трех раз. А, сколько раз я видела его? Не помню. В любом случае вначале следует попытаться договориться. Альбина не боялась ничего, она не верила ни в бога, ни в черта, никогда не признавала над собой ни власти коммунистов, ни власти новых украинских буржуинов. Она верила лишь в силу денег. При этом она понимала, что не все продается за деньги. Весь этот каскад молниеносных размышлений вылился в решение, и она открыла дверь. Монах стоял в той же позе и так же прямо глядел ей в глаза. В кармане халата Альбина беззвучно сняла с предохранителя «Вальтер».
— У вас красивый пистолет, — одновременно с неслышным, только под пальцем ощутимым щелчком, произнес монах. — Незачем его теребить, он вам не понадобится. Мою пулю еще не зарядили, хоть смерть доведется принять от нее. Так-то и лучше, солдат однажды — солдат навсегда. Эта икона чудотворная. Она все время находилась у праведника, и я ее не видел. Праведника не стало, и икона пошла по рукам, и это, ничего. Но теперь ей предстоит покинуть нашу землю, а этого допустить нельзя. Матерь Божия Ильинская — защитница наших людей. Если она уйдет, кто их защитит? Знаю, вы хотите ее продать, но этого делать нельзя. Чтобы вы мне поверили, я вам скажу, что ведаю о том, что она к вам приходила не далее как этой ночью и просила вас о том же.
У Альбины похолодело в груди, это было действительно так. Но она справилась со своим волнением. Там, где наши сокровища и беды, там и подсознательные мысли. Альбине было известно о способностях некоторых экстрасенсов сканировать мысли. Проникнув в самое сокровенное, они приобретают тайную власть над людьми, манипулируя ими. Поэтому она подавила в себе все возрастающее беспокойство и холодно проговорила:
— Повторяю вам, я не понимаю, о чем вы говорите. Или вы оставите меня в покое, или я вызываю милицию. У меня договоренность и прямая связь с ОМОН. Один звонок, и через пять минут они будут здесь. Я не шучу, выбирайте.
— Я знаю. Вы не умеете шутить. Даже, если захотите, у вас не получится, — опять совершенно точно угадал он. Свинцовая усталость залегла в углах его пересохших сеченых губ.
— Я больше никогда вас не побеспокою, но прежде, выслушайте меня. Коварство и ложь — есть безумие в очах Бога. Украсть икону, все равно, что сжечь храм. Еще можно все предотвратить. Если вы не отдадите мне икону, прольется много крови, и вы погибните. Вы будете умирать в муках, крысы у вас, живой, будут есть лицо. Отдайте икону.
В ее глазах он увидел ответ, и ответ тот был: «нет». Он знал, что так и будет, но он должен был передать ей это. Предостережение дает шанс изменить ход событий и избежать непоправимого. Только все зря, уповать на ее совесть бесполезно, на месте совести у нее выросла белена наживы. Незачем искать то, чего на самом деле нет. И тогда он произнес слова, ради которых пришел. Пусть знает и с этим погибнет.
— Отец Иоанн, перед тем как благословил меня на поиск иконы, сказал: «Тот, кто торгует святынями родной земли, хуже собаки».
Альбина знала множество ругательств, проклятий и оскорблений на разных языках, она их коллекционировала. Это было ее тайное хобби. При этом, в ее понимании, слово «собака» было худшим из оскорблений. Эти животные ассоциировались у нее с представителями религиозно-политической секты, известной под названием «коммунисты». Не исключено, что все было гораздо проще, и в одной из прошлых своих жизней она была кошкой…
Альбина молча захлопнула перед ним сейфовую дверь своего бункера, для надежности прислонившись к ней спиной. Почему-то она была уверена, что то, что сейчас сказал этот сумасшедший, правда. Так и будет, но она не могла преодолеть себя и отдать этому бомжу очень дорогую, стоящую многие тысячи долларов доску. Если один раз проявишь слабость, назавтра придет другой хам и потребует что-то еще. Как говорят в Одессе: «Вначале, дай закурить, а потом, давай все остальное…» Нет, никогда! С кем угодно, но не со мной, все что угодно, но без меня. И пусть все идет так, как должно идти, я не отступлю, не сверну со своей дороги, даже если этот путь к погибели. «Так и будет», — как-то непроизвольно произнесла она вслух, и от этих слов ее снова пробил озноб. И она начала успокаивать себя, убеждая себя в том, что каждый гость приносит радость, если и не своим приходом, то уж непременно, своим уходом… Ее мысли прервал звонок городского телефона, донесшийся из кабинета.
— Так, слухай сюда, — сердце ее сжалось, Альбина узнала этот гнусавый голос, она классифицировала его, как «носовой тенор». — Готовь выкуп за своего хахаля. Даю тебе два дня. Шоб в среду у тебя было сорок тысяч долларов. Куда привезти, я тебе после скажу. И никаких ментов, а то Мишаню своего живым не увидишь.
Она хотела крикнуть, что деньги у нее есть и она их привезет сейчас же, но на том конце дали отбой. Автоматический определитель показал тот же номер мобильного телефона. Сколько она его ни набирала, он не отвечал.
* * *
Ночи становились все холоднее.
Тихон ночевал в том же подъезде дома, где жила Альбина. Без труда подобрав код к входной двери, он устроил себе лежбище на лестничной площадке верхнего этажа перед входом на крышу. Питался он подаяниями, которые собирал на рынке «Виноградарь», расположенном рядом. В подъезде было холодно, и заснуть удавалось только под утро. Под утро ему приснился Афганистан и его последний бой, когда усилием воли он отвернул, летящую в него пулю. На той войне Тихон убил двоих. Сколько было убито в перестрелках, не считается. Когда стреляют все вместе, не знаешь, кто от чьей пули упал, чтобы не подняться. Другое дело, когда один на один, глаза в глаза.
Первый, был в Кабуле, где после призыва, он отбывал воинскую повинность в Советской армии. Во время комендантского часа их патруль задержал местного ловеласа, который возвращался от любовницы. Прикрывая друг друга, они молча продвигались по длинной улице столицы, ему не забыть ее название: «Майванд». Улица уходила круто под уклон вниз и пролегала по дну древнего ущелья Гузарга между двумя горами Асмаи и Шир-Дарваз, а потом поднималась вверх. Мелкая пыль скрипела на зубах. Быстро темнело. К вечеру жара донимала не так сильно, как днем, с гор понемногу начинала струиться прохлада.
Кабул, будто вымер, совсем недавно начался комендантский час, но все лавки и мастерские были закрыты. Попрятались громкоголосые уличные торговцы, которые продают свои цветастые товары с лотков или вывешивают их на показ на заборы и стены домов, а то и просто, грудами раскладывают на земле. Из нагромождения темных лавок и будок ремесленников (жестянщиков, сапожников, портных), слышалось то возрастающее до визга, то приглушенное, лопотание на фарси. Отовсюду доносились запахи восточных пряностей, аромат жареного шашлыка, дух свежезаваренного кофе, дым мангалов и гашиша. Там кипит своя жизнь, не затихающая до утра.
Шаг за поворот от улицы-базара с ее диким разгулом коммерции и ты попадаешь в лабиринт из множества узких кривых переулков, где один к другому лепятся убогие глинобитные дома без окон. Из одного такого переулка, будто из-за кулис, им навстречу балетной побежкой выскочил афганец. Он был лет на пять старше Тихона, с маслянисто блестящим в сумерках, толстощеким лицом. Полнота на Востоке означает достаток, толстая рожа и пузо здесь признак богатства. Одет он был в белый полотняный костюм и розовую рубашку с отложенным воротником. Костюм висел на нем мешком и выглядел измятым и грязным, как у здешних городских мужчин, которые наряжаются в европейскую одежду. Глядя на них, поневоле думалось, что они носят костюмы вместо пижам, чтобы в них спать не раздеваясь.