Безымянное проклятье

— Грейнджер? — Видимо она слишком сильно углубилась в смакование своих собственных чувств, которые противоречили друг другу, раз он решил напомнить о себе.

— Часов пять, наверное. Ты заснул, пока я ещё была… ммм… за столом?

Он усмехнулся и отвёл взгляд. Ей даже померещился лёгкий румянец на его щеках.

— Да, а Уизли под столом. Знаешь, мне всегда казалось, что это истинное место для носителей этой фамилии — на коленях.

— Эй! — В него полетела серебристая искра. — Не забывай, что я тоже почти Уизли.

Малфой закашлялся, будто скрывая смех.

— Ты недостойна этой фамилии.

— Что?

— Нет, ну серьёзно. Я, конечно, слышал историю Молли Пруэтт, которая похоронила свой блистательный талант в доме с шестью детьми, но, мне кажется, ты сделана немного из другого теста. Вот правда, чего именно она добилась в своей жизни? Феноменальной скорости в чистке картофеля? Или блестяще выполненных чар мытья посуды после обеда огромной семьи?

— Не думаю, что кто-то ждёт от меня подобных подвигов.

— Ой, перестань врать хотя бы себе.

Драко поднялся, обошёл стол и принялся вчитываться в её записи.

— Меня восхищает твоя способность бегло читать на языке древних рун.

— Серьёзно, Малфой, — сердито продолжила она прерванный разговор, — мы с Роном давно уже обсудили…

Драко поднял на неё тяжёлый взгляд, и губы его сжались в тонкую полоску.

— Да. И именно поэтому он считает пять лет, прожитых с тобой, ненастоящей жизнью.

Ответить было нечего, и она опустила голову к пергаменту. Этот вопрос и её мучал уже несколько дней. Но работа над снятием проклятья занимала все её внимание. На этом фоне вопросы о пополнении семьи занимали её меньше всего. Вместо того, чтобы вновь анализировать слова Рона, Гермиона решила задать вопрос, который интересовал её весь вчерашний день:

— Тебе удалось поспать днём?

Малфой вздрогнул, помолчал и лишь отрицательно покачал головой, даже не подняв её от книги.

Гермионе показалось это неожиданным и нелогичным.

— Но почему?

— Хм-м-м, дай-ка подумать… Наверное, потому, что за все эти недели я испытывал возбуждение лишь тогда, когда его испытывала ты. Думаю, ты в курсе, что здоровый мужчина обычно испытывает некоторые… неудобства, когда просыпается по утрам? Так вот, у меня этих неудобств не было за всё это время. — После непродолжительной паузы он добавил: — даже после этого специфичного сна.

Она тоже опустила голову и задумалась. Да, всё сходилось. Он не испытывает никаких потребностей — голода, холода, жажды. Возбуждение тоже не должно быть исключением.

— Думаю, у тебя будет возможность поспать ещё утром.

Малфой резко поднял голову и теперь уже явно покраснел. Под его пронзительным взглядом ей стало неуютно.

— Ну да, тебе ведь не нужно торопиться к Нотту.

— Порт-ключ зачарован на одиннадцать утра, так что…

Больше слов не нашлось, и каждый вернулся к своим книгам. Гермионе в голову лезли совершенно непредсказуемые и немыслимые вещи, и, чтобы отвлечься от них, она задала вопрос:

— Нотт и в Хогвартсе был таким параноиком?

Малфой поднял на неё задумчивый взгляд, а затем вернул его книге.

— Что ты знаешь о жизни бывших Пожирателей или их детях после войны?

— Немного.

— Ты ужасная лгунья, Грейнджер. Скажи уже честно — ничего.

Гермиона тяжко вздохнула и созналась:

— Ну, ладно. Ничего. И?

— И. Если бы всё объяснялось простым междометием.

Было ли ей неловко? Отчасти. Она понимала, что подняла не самую приятную для него тему, но в то же время ощущала трепет, как и всегда, когда он замолкал, перед тем как разразиться длинной, откровенной тирадой. И, несмотря на горечь поставленного вопроса, Гермиона чувствовала, что с каждым таким ответом ей становится чуть легче его понимать.

Что уж говорить, любопытство было её главным пороком. Это же любопытство двигало ею сейчас. Ей отчаянно хотелось его узнать изнутри.

— Думаю, это не будет неожиданной новостью, если я скажу, что снятие обвинений с нас Министерством магии несильно облегчило нашу жизнь? Да, конечно, мы были официально оправданы и даже газеты не много трепались на наш счёт, а всё больше прославляли победителей. Но ненависть народа никуда не делась. Злость, разочарование, боль и гнев — никуда не испарились. И мы оказались единственными доступными жертвами для отпущения не наших грехов. Забини сбежал в Италию, и я прекрасно его понимаю. Будь у меня такая возможность, я бы поступил так же. Мы вдвоём с Ноттом пошли на работу в Министерство и первые пару лет постоянно прикрывали друг другу спину. Ты даже не представляешь, сколь мелочными и злобными могут быть волшебники. Громовещатели и письма с гноем бубонтюбера — самое безобидное из того, что мы получали.

Малфой молчал достаточно долго, и Гермиона вовсе перестала ждать продолжения, вернувшись к книге, но, внезапно, он продолжил:

— Теодор всегда был самым тихим и нелюдимым из нас. Его больше интересовали книги, чем гонка между факультетами, сплетни и интриги. Он был абсолютно равнодушен к предубеждениям о чистоте крови, но всегда был верен своей семье. Он ведь даже не получил метку…

Снова долгое молчание повисло между ними, но она знала, что будет продолжение. Должно быть. Получение метки было одним из самых болезненных воспоминаний Малфоя и ему было необходимо время, чтобы подобрать правильные слова. Такие слова, которые смогут перевести на гриффиндорский язык поведение слизеринца.

— У вас в башне проводились вечеринки?

— Конечно. Особенно после удачных матчей по квиддичу.

— Вот и у нас. Но поводов было гораздо больше, да и гуляли мы, думаю, с большим размахом. С четвёртого курса в гостиную проносили более крепкие напитки, нежели сливочное пиво. Правда, огневиски появились лишь на шестом курсе, но всё же. Нотт никогда в этом не участвовал. Он не бегал за девчонками, не интересовался играми и спорами. Всё, что его интересовало, находилось в библиотеке. Если бы ты не попала на Гриффиндор или, наоборот, Нотт волшебным образом обошёл Слизерин, вы могли бы с лёгкостью найти общий язык. И он единственный, кто поплатился только за то, что был верен своей семье. Старший Нотт не был приближенным сторонником Лорда, но то, что он был Пожирателем смерти, знали все. И лишь за этот факт Теодор расплачивался. Поэтому просто поверь, Грейнджер, его паранойя более чем оправдана.

— На Гриффиндоре ходили легенды об оргиях в подземельях.

Малфой издал смешок.

— В этом я не сомневался. Более того, до шестого курса я так же, как и остальные, старался поддерживать этот образ.

— Зачем? Вас ведь любая первогодка могла сдать.

— В том-то и смысл Слизерина. Никогда не говорить, чего бы то ни было, что может скомпрометировать твой факультет. Лучше промолчать, если в чём-то не уверен или сомневаешься в правильном выборе.

— Думаю, для определения «правильного выбора» на Слизерине тоже есть свой свод правил?

— Ну, разумеется. — Малфой поднял наконец-то голову от книги и широко улыбнулся.

У неё не было никакого права любоваться им, но она ничего не могла с собой поделать. Разглядывать смешинки в серых глазах оказалось невероятно увлекательным занятием. Гермиона не была уверена в том, сколько именно времени они смотрели друг другу в глаза, мягко улыбаясь, но ей показалось, что прошла вечность. Или один миг. Такое бывает иногда: тот момент, который хочется остановить, навсегда превращается в маленькую вселенную и заполоняет всю тебя без остатка. Ты погружаешься в него, как в мягкие, гостеприимные воды, наслаждаясь теплотой и трепетностью, и, кажется, что этот миг будет длиться вечно. Это было невероятное чувство общности и нежности, которое объединяло их, несмотря на все те запреты и условности, что довлели над ними. Но среди вопиющей предвзятости и лицемерия всего мира так сложно было найти человека, с которым бы твои взгляды на мир настолько совпадали, что ты ощущал бы себя единым целым. И наоборот — не было никакой надежды на то, что когда-нибудь она сможет забыть это ощущение невероятной близости, которое заполнило её от кончиков волос до кончиков пальцев. Ей казалось, что только что она научилась заново дышать.