Земля в иллюминаторе

– Я никогда тебя не отпущу, – сказал он. – Я никуда тебя не отпущу. Я не принимаю твою смерть. – Он сорвал с руки золотую перчатку и сцепил свои пальцы с мокрыми от крови пальцами друга. Как только он это сделал, бесконечные видения обрушились на него и на его друзей. Перед их взором открылись порталы всех золотых врат, им стали известны судьбы десятков тысяч людей. Словно это в них был секрет множественности врат – и стоило им соединить вместе свои энергии, как этот секрет начал цвести и раскрываться перед ними калейдоскопом миллиона картин.

Внутренний взор Хинты мчался сквозь все копии врат, сквозь взгляды и сознания тысяч людей, а при этом в уме у него продолжало пульсировать решение. «Я не отпускаю Тави, – повторял он. – Я не отпускаю тебя. Мы будем дружить дальше. Мы не умрем друг для друга никогда, никогда, никогда. Я буду тебе предан. Мы будем все делать вместе, как делали это в последний год. Мы не будем ссориться. Мы не будем лгать. Я не буду ревновать. Мы просто будем вместе, вместе, вместе». И какой-то золотой шепот словно бы говорил Хинте, что это возможно, что так и будет, что это его судьба – не отпускать Тави, никогда, никогда, никогда.

А между тем Хинта видел, как зачарованные люди в куполах Литтаплампа смотрят на золотые врата, воздвигшиеся прямо посреди улиц и парков. Из врат выходили полуобнаженные фавана таграса – почти все молодые, изменившиеся, ставшие полубогами, и в то же время помнящие свою человеческую жизнь, сохранившие любовь к своим близким. Из врат звучала песня. Останавливались машины и поезда. Прохожие меняли свой маршрут. Домоседы открывали двери своих квартир. Сотни людей бросали работу, откладывали дела и шли навстречу великому зову. И вот на одной из площадей произошла первая встреча – плачущие родители снова подняли на руки своего ребенка. В другом месте заново обнялись возлюбленные, не верящие в свое счастье. Кто-то стоял, не в силах прикоснуться, и мог лишь смотреть на того другого, который снова пришел в его жизнь.

Хинта видел, как золотые врата появляются на фратовых полях между убогими хибарами батраков, как они проламывают лед в центре одинокого северного поселения на краю ледника, где люди уже начали верить, что они последние обитатели планеты. Среди странных полузаброшенных городов с домами под остроконечными крышами, на плавучей платформе посреди океана, в глубоких пещерах на склонах далеких гор – врата открылись повсюду, где еще жил человек; словно тысячу разбросанных песчинок, они собирали умирающее человечество. И сейчас, глядя сквозь все эти врата, Хинта как никогда раньше понимал, насколько неправ был Квандра. Не было побед, кроме той, которой они достигли сейчас. Людей в этом огромном мире осталось ничтожно малое количество. Почти все города были наполовину пусты, почти все селения отчасти лежали в руинах, потому что через них прокатилось то или иное страшное бедствие.

Но было несколько картин, которые Хинта запомнил особенно ясно, потому что знал места, в которых происходило чудо врат, или людей, к которым приходили фавана таграса. Он увидел, как перерожденные входят в залы гумпраймов Литтаплампа. Инка и Лива обняли своего сына, стоя на трибуне. Их слезы увидела вся ойкумена, и вся ойкумена услышала их слова, когда они прочитали свое обращение. Они просили сохранять спокойствие, верить и слушаться фавана таграса. А фавана таграса повсюду звали людей, чтобы те вместе со своими родными ушли в золотые врата.

Хинта увидел Шарту, но улицы показались ему едва знакомыми. Между рядами сгоревших домов ютились холодные палатки выживших. На ядовитом снегу были кучами свалены тела омаров и аккуратными длинными линиями уложены тела людей. На пробитых скафандрах мертвецов запеклась кровь, обугленные лица смотрели в небо пустыми глазницами, щерили серые зубы. Ветер трепал алые ленты, поднятые вверх на черных прутьях – этот погибельный знак был повсюду. Но посреди поселка, на месте его центральной площади, теперь высились золотые врата. Их гордая арка была знаком жизни и чуда – протестом против гибели и войны. Фавана таграса в золотых скафандрах шли мимо собственных погибших тел. И все, кто выжил на этом пепелище, шли навстречу им, крича по громкой связи, плача от радости и зовя своих любимых, которых потеряли всего несколько дней назад. А много выше врат, в неимоверном величии, поднималась обновленная стена Экватора. Жизнь продолжала расцветать на ней – причудливые растения пробивали фрактальные окна и ползли наружу, презирая отравленный воздух и зимний холод, птицы вылетали в небо и сбивчиво кружились, пытаясь привыкнуть к свободе, звери испуганно скакали по скалам и искали возможность спуститься вниз. Земля дрожала, но на этот раз землетрясение было знаком не кошмара, а перемены. Камни ползли по пустошам, чтобы образовать новый рельеф. Побережье расступалось, увеличивая число и площадь прекрасных лагун. В море вырастали новые острова. Фратовые поля сбрасывали с себя снег и превращались в дремучие леса, состоящие из огромных грибов, с протянувшимися между ними лианами мягких кораллов, водорослей и лишайников. Даже солдаты «Джиликон Сомос», которые до этого стерегли каждую улицу и присматривали за тем, как голодная шартусская толпа дерется за бесценный гуманитарный груз – даже они бросили свое дело и опустили свои пулеметы. И вот уже один из них поставил свой огромный робофандр на колени и неловкой стальной рукой пытался с нежностью дотянуться до воскресшего ребенка, который в маленьком золотом скафандре бежал к нему навстречу, чудесным образом узнавая в нем своего отца.

Среди тех, кто проходил через золотые врата в Шарту, Хинта узнал своего брата, которого все еще чувствовал внутри себя. Он видел каждую мелочь глазами сотен людей, видел весь поселок целиком, как не мог его увидеть раньше, и слышал знакомые голоса.

– Ашайта, Ашайта, – потерянно звали они. Атипа и Лика брели мимо трупов и руин, выкликивая имя. Рука Атипы была на перевязи. Лика едва переставляла ноги. Мир сдвинулся вокруг них, а они все еще не могли в это поверить. Раненные, изможденные, обездоленные, они думали, что счастье вернется ко всем, кроме них; золото слепило их, не давая успокоения. Сердце Хинты сжалось, когда ему показалось, что встречи действительно не будет, что Ашайта придет к разрушенному дому именно тогда, когда родители будут искать его в совсем другой стороне. Но это был миг чудес, когда не случалось горьких разочарований; словно притянутые магнитом, члены семьи нашли друг друга в толпе. Атипа оцепенел, когда сквозь стекло шлема увидел незнакомое лицо сына. Но он узнавал Ашайту. И Лика узнавала Ашайту. И Ашайта узнавал их.

– Нет, это он, он, – плакала Лика. И тогда Атипа поднял сына, и закружил его на руках. И в этот момент Хинта ощутил абсолютный покой. Он вдруг понял, что его родные будут счастливы – счастливы без него. Он услышал, как Ашайта мысленно прощается с ним, поет ему. И Хинта хотел к ним, но в то же время не хотел. Это было очень странное состояние желания и нежелания, раздвоенности. Он сам стал словно душа, которая отрывается от тела и от мира, чтобы увидеть иной свет.

«Я ушел оттуда, – думал он. – Неужели это больше не мой дом? Куда я пойду теперь? Я не отпускаю Тави. Я пойду с Тави. Но куда я пойду с Тави? Неужели мы войдем с ним в Золотые Врата – в те, из которых он вышел шесть лет назад, чтобы стать моим другом? Неужели я не встречу там – по ту сторону золота – своей семьи? А ведь я чувствую, что не встречу их больше. Что же будет? Куда мы мчимся? Как мне не отпустить тебя, друг, как не потерять, когда ты теряешь свою кровь и жизнь? Нет, ты не умрешь. Я не позволю. Хоть бы кончилось это видение, хоть бы я снова увидел твое лицо, хоть бы время снова обратилось безвременьем».