Земля в иллюминаторе

– Неужели мы проиграем здесь? – спросил Тави.

– Мы умираем, – ответил Хинта.

– Нам не нужно умирать всем. Возможности почти бесконечны, пока ты не останавливаешься. – Тави не кашлял, в его голосе были только слезы, но и сквозь них была слышна его детская, звонкая, невероятная чистота. – Я люблю каждого из вас, – добавил он. И тогда Хинта понял, что тот хочет сделать.

– Нет, – умоляюще сказал Ивара. Хинта схватил Тави за плечо, увидел на его лице белый отсвет сонма душ, хотя тех уже не было вокруг. Они смотрели друг другу в глаза. И Хинта понял, понял Тави до самого конца. Он увидел, как сильно тот хочет остаться здесь, рядом с ними, умереть вместе. Но Тави не мог остановиться – это тоже было ясно. Хинта понял, что не должен удерживать его, у него не было на это права. Там, за краем расселины, в огне, была судьба Тави. И еще Хинта знал, что план Тави стратегически верен. Им не нужно было погибать всем вместе. Жертвуя собой, распадаясь на атомы, эту работу мог сделать один человек.

Хинта простил Тави и отпустил Тави. Еще Тави успел очень долгим взглядом посмотреть на Ивару. А потом у них над головой взорвалась очередная ракета. Хинта и Ивара машинально прикрылись от нее клинками. А Тави, наоборот, поднял свое незащищенное лицо навстречу летящим осколками и потокам огня. Хинта успел увидеть, как смерть падает на него. Тави ждал, пока у него не осталось совсем мало времени. И тогда, когда золотой скафандр бесконечно ускорил его восприятие, Тави выскользнул из-под мчащейся на него угрозы, взмахнул мечом и, словно птица, взлетел вверх. Для Хинты в это мгновение его друг исчез, потому что нельзя было увидеть тело, которое движется с такой скоростью. Вся запекшаяся омарья кровь слетела с его скафандра, и тот снова стал золотым. Он пробежал по осколкам ракеты, которые летели ему навстречу, оттолкнулся от взрывной волны, использовал свой клинок, как крыло, и разящим смерчем опустился в самую гущу армии врагов.

Когда Тави исчез, Ивара и Хинта бросились вслед за ним. Но им двоим не угрожала такая опасность, поэтому их время не стало таким, как время Тави. Они увидели лишь страшный взрыв. Омаров и мертвецов разнесло в клочья. Вспышка зелено-золотого огня проскочила через всю залу. Потоки крови и нанопены захлестнули пол, заполнили собой разлом. Страшный ветер поднялся и стих. Колонны пошатнулись от ударной волны. Звук взрыва сотряс своды, вызывая обвалы.

Ивара и Хинта бежали сквозь хаос и разрушение, уворачиваясь от падающих камней и от уцелевших дезориентированных омаров. Путь Тави был для них, словно кровавый тоннель внутри вражеской армии. И когда они достигли врат, Тави уже, разумеется, был там. Он стоял, опустившись на одно колено, прямо перед ними. Он был полностью обнажен – его скафандр, даже волшебный, не выдержал последнего рывка. Клинок, снова ставший ключом, входил в среднюю замочную скважину золотых врат. А кожа Тави истекала кровавым потом.

Ивара и Хинта упали на колени по сторонам от Тави; их мечи в мгновение ока снова обратились ключами, и они вставили их в скважины врат. У них за спиной ревела и стонала израненная армия омаров. Тави не убил даже десятой части – он просто проложил сквозь них прямой смертоносный путь. Теперь все те чудовища, которые уцелели, поднимались на ноги и пытались понять, где их враг и что им делать. Омары, умертвия, сама Бемеран Каас – все они постепенно осознавали, что проиграли. Но им не было места в мире золота и света, жизни и добра; они потеряли все, что имели, и потому не могли сдаться. В ярости орда обернулась к Золотым Вратам – туда, где стояли изможденные люди, где умирал Тави.

Хинта и Ивара в это мгновение тоже обернулись и посмотрели на тысячу дул, которые вновь поднимались, чтобы их уничтожить. А потом вспыхнул свет, который ослепил чудовищ, и зазвучала музыка, чем-то подобная той, которую любил играть Ашайта – музыка машин и детей. Золотые Врата ожили, распались на тысячи движущихся деталей. Вращающиеся блоки сходились и расходились, формы танцевали. И вот начал раскрываться проход, и из него вырвалась могучая армия героев, закованных в золотые латы. Некоторые из них были в огромных робофандрах, другие могли летать благодаря реактивным ранцам. Энергетические щиты и клинки вспыхнули в воздухе, отражая шквал омарьих выстрелов. Лазеры ударили по летящим ракетам. Закипел новый бой, но на этот раз исход был предрешен – побеждало золото.

Ивара и Хинта бросились к Тави, который все еще стоял неподвижно у порога врат, с исчезающим ключом в руке, с кровью, уходящей прямо через кожу. Страшно было прикоснуться к этому телу – такому хрупкому, такому победоносному, такому больному. Казалось, что мальчик ободран до самых мышц, разрушен, уничтожен, раздавлен. На мгновение Хинта даже подумал, что Тави уже погиб. Но потом Ивара нашел в себе решимость, чтобы дотронуться до плеча Тави. И тогда тот мягко и безвольно упал на руки друзей. Кровь текла у него из глаз, рта, ушей. Но он был еще жив, его губы трепетали, и даже в этой тихой агонии была красота. Тави умирал совсем не так, как солдаты в Шарту: в его наготе не было никакого унижения, в его ранах не было ужаса войны – какая-то запредельная святость снизошла на него в эту минуту.

– Здесь можно дышать, – едва слышно произнес он. Ивара сорвал с себя шлем и с нежностью прикоснулся губами ко лбу и щекам мальчика. Его слезы и поцелуи оставили следы на окровавленной коже. Хинта тоже снял шлем. Из врат дул слабый, но ровный ветер; воздух пах садом и какой-то невиданной свежестью, солью и электричеством, и еще тысячью запахов, которые Хинта никогда не знал. Золотые воины бесконечным потоком шли через портал вместе с этим ветром. С уважением, не сбиваясь с шага, они обходили троих героев, и срывались на бег, чтобы вступить в последнюю великую битву, происходящую на Земле. Но здесь, у порога врат, все было иным, шум битвы казался далеким. Здесь было странное место – между жизнью и смертью.

– Мы это сделали, – удивленно прошептал Тави.

– Ты это сделал, – плача, ответил Хинта. – Ты, Ашайта и Аджелика Рахна.

– Нет, мы. Я бы не смог попасть сюда один. Мне не больно. – Тави говорил, и кровь струйками текла из уголков его губ. За вратами величественные залы сияли золотом и белизной. Там работали чудесные машины, и тысячи жизней зарождались прямо сейчас, чтобы нести золотой меч злу и благую весть людям.

– Я тебя люблю, – сказал Ивара.

– Я тебя люблю, – тихим эхом откликнулся Тави. В их словах была та абсолютная уверенность, которой почти никогда не бывает у обычных людей, когда те пытаются сказать друг другу о чувствах. – Я хочу, чтобы ты был счастлив с Амикой.

Ивара согнулся над ним, словно сам был ранен намного более страшным образом.

– Тебе не должно быть так больно, потому что все правильно. Мы все сделали правильно. Мы знали...

Взрослый рыдал, а мальчик слабой, окровавленной рукой обнимал его за шею. Волосы Ивары испачкались в крови Тави. И в этот момент Хинта ощутил какой-то новый абсолютный предел у себя внутри.

Когда умирал Ашайта, все было иначе. Тогда Хинта ощущал отупение и ярость, заглушавшие боль утраты, и много глупых мыслей: он винил всех и вся, пытался куда-то отнести тело брата, исполнить какой-то последний неясный долг. Но главным чувством Хинты была тогда его собственная вина – он корил себя за то, что не сбежал, пока было можно, не мог простить себе драку с Круной и то, как эта драка повернулась. Сейчас в душе Хинты царила абсолютная ясность, а в сердце совсем не было тьмы. Он знал, что судьба Тави была в определенном смысле неизбежна. Если бы Тави не умирал сейчас, то умирал бы весь мир. Хинта никого не винил за этот расклад. Но он чувствовал, как боль растет у него внутри, словно древо жизни, сплетенное из белых обжигающих молний. И, сам того не понимая, он в этот момент принял огромное, безумное решение. Он понятия не имел, как это решение можно осуществить, но поклялся, что осуществит его.