Стальные останки

Долгобеги набросились на него с обеих сторон.

Эгар ударил копьем как палицей, сверху вниз и слева направо, пока его конь не опустился на все четыре ноги. Нижнее лезвие вспороло брюхо долгобегу справа, а то, что выше – отбило удар опускающейся лапы того, кто был слева, и раздробило ее. Раненый упырь пронзительно завопил, Эгар рубанул копьем. На левом лезвии остался глаз и кусочки черепа, на противоположном – ничего, поскольку долгобег со вспоротым брюхом лежал в траве и выл, истекая кровью. Упырь, которого он лишил руки и глаза, зашатался и взмахнул уцелевшей лапой, как пьяница, запутавшийся в бельевой веревке. Остальные…

Внезапно раздался знакомый свист, глухой удар – и раненая тварь опять завопила, когда одна из стрел Кларна со стальным наконечником воткнулась ей в грудную клетку. Она озадаченно ощупала торчащую штуковину уцелевшей лапой, и тут вторая стрела вонзилась в череп. Долгобег протянул лапу к новой ране, но длинное бледное тело отказалось служить и рухнуло в траву рядом с тварью, которой Драконья Погибель вспорол брюхо.

Эгар насчитал еще троих упырей, которые в нерешительности засели по другую сторону от тела Руни. Они будто не знали, что делать. С Кларном, который приближался верхом, нацелив новую стрелу, чаши весов покачнулись. Никто из тех, с кем доводилось встречаться Эгару, включая Рингила и Арчет, не знал, являются ли долгобеги расой, наделенной мыслительными способностями, как люди. Но они уже много веков мучили маджаков и их стада, обе стороны друг друга изучили.

Наступила внезапная тишина. Эгар спешился.

– Если они хоть дернутся… – предупредил он Кларна.

Держа копье обеими руками, Драконья Погибель зашагал сквозь траву к Руни и тварям, желавшим его заполучить. Хоть лицо у него было каменное, внутри копошился червячок неизбежного страха. Если они бросятся на него сейчас, Кларн успеет выпустить самое большее две стрелы, а долгобеги, выпрямляясь в полный рост, достигали почти трех ярдов.

Он только что поступился своим преимуществом.

Но Руни лежал, его кровь утекала в холодную степную землю, и каждая секунда промедления усугубляла вероятность вовремя не добраться до целителей.

Упыри зашевелились в море травы; их сгорбленные белые спины походили на китов, чьи песни он слышал у берегов Трелейна. Узкие клыкастые морды на удлиненных черепах и мускулистых шеях наблюдали за ним с лукавством. Может, где-то залег еще один – Эгару случалось видеть, что они подкрадываются. Он уже не помнил, сколько противников насчитал, когда заметил их впервые.

Внезапно похолодало.

Он достиг Руни, и холод крепче сжал свои объятия. Парнишка был мертв: грудь и живот вспороты, глаза слепо глядят в небо с грязного лица. По крайней мере, все случилось быстро; земля вокруг была мокрой от внезапно излившейся из тела крови. В угасающем свете она казалась черной.

Эгар почувствовал, как от пяток по всему телу раскатываются пульсирующие удары, похожие на барабанный бой. Стиснул зубы и раздул ноздри. Ритм и мощь нарастали, холод отступал, в горле и голове будто что-то взрывалось. Драконья Погибель стоял, молчал и чувствовал себя так, будто пророс корнями в землю.

Потом он перевел взгляд на трех степных упырей в сумерках впереди. Поднял копье дрожащей рукой, запрокинул голову и завыл – так, словно мог этим расколоть небо и дотянуться до души Руни, которая уже пустилась в путь по Небесной Дороге, разрубить Ленту, по которой он шел, и сбросить парнишку обратно на землю.

Время остановилось. Осталась лишь смерть.

Драконья Погибель едва услышал свист первой стрелы Кларна, которая пролетела мимо, когда он кинулся на оставшихся долгобегов, не переставая выть.

Глава 3

Окно разбилось с ясным, высоким звоном, и штуковина, которая пролетела сквозь него, тяжело ударилась о протертый ковер в центре комнаты.

Рингил завозился посреди скомканной постели и приоткрыл один глаз. Края разбитого стекла блестели на солнце слишком ярко, чтобы он в своем нынешнем состоянии мог смотреть прямо на них. Он перекатился на спину, одной рукой ощупывая кровать в поисках того, с кем провел прошлую ночь. Обнаружилась лишь простыня во влажных пятнах. Парнишка исчез – они всегда так делали задолго до восхода солнца. Вкус во рту был такой, словно он лизал внутренности дуэльной перчатки, а в голове стоял гул не хуже, чем от маджакского военного барабана.

Падров день. Радость-то какая.

Он опять перевернулся и принялся шарить по полу у кровати, пока кончиками пальцев не наткнулся на тяжелый предмет неправильной формы. Дальнейшие исследования показали, что это камень, завернутый в нечто вроде дорогого пергамента. Он поднес находку к лицу, убедился, что пальцы не обманывают, и развернул бумагу. Это был небрежно оторванный кусок большого листа, надушенный и с нацарапанным по-трелейнски словом:

«Вставай».

Почерк был знакомый.

Рингил застонал и сел среди простыней. Завернувшись в одну из них, вылез из кровати и побрел, шатаясь, к недавно разбитому окну. Внизу посреди припорошенного снегом двора обнаружились всадники в стальных кирасах и шлемах, которые безжалостно сверкали на солнце. Они окружали карету, а изогнутые линии на снегу отмечали место, где та развернулась, прежде чем остановиться. Возле кареты стояла женщина в капюшоне с меховой оторочкой и в наряде трелейнской аристократки, прикрывая глаза ладонью и глядя вверх.

– Добрый день, Рингил, – крикнула она.

– Мама. – Рингил подавил новый стон. – Чего тебе нужно?

– Я не прочь позавтракать, но час давно миновал. Насладился Падровым кануном?

Рингил прижал ладонь к той части головы, где пульсирующая боль казалась самой сильной. От упоминания завтрака его желудок скрутило судорогой.

– Так, стой там, – проговорил он слабым голосом. – Я сейчас спущусь. И больше не бросай камни. С меня за это деньги стрясут.

Вернувшись в комнату, он опустил голову в таз с водой рядом с кроватью, наскоро вымыл волосы и лицо, поскреб во рту душистой щепкой для зубов из банки на столе и пошел искать свою разбросанную одежду. Хоть комната и была маленькая, это заняло больше времени, чем можно было бы ожидать.

Одевшись, он убрал длинные и красивые черные волосы с лица, перевязал их обрывком грубой серой ткани и вышел на лестничную площадку постоялого двора. Остальные двери были надежно закрыты; вокруг ни души. Большинство гостей цивилизованным образом отсыпались после празднования Падрова кануна. Он спустился по лестнице, стуча каблуками и на ходу заправляя рубашку в штаны – требовалось действовать быстро, пока леди Ишиль из Эскиатских Полей не заскучала и не приказала охраннику сломать входную дверь.

Отодвинув засов на двери, ведущей во внутренний двор, он вышел наружу и остановился, моргая от солнечного света. Конная охрана, казалось, не двинулась с места после того, как он отошел от окна, но Ишиль уже была возле двери. Как только Рингил появился, она опустила капюшон и обняла его. Поцелуй в щеку, которым мать его одарила, был вежливым и официальным, но объятие выдавало более сильные чувства. Он ответил с энтузиазмом, какой позволяли гудящая голова и беспокойный желудок. Добившись своего, Ишиль отступила, продолжая удерживать его на расстоянии вытянутых рук, словно платье, которое собиралась надеть.

– Рада встрече, мой прекрасный сын, рада встрече.

– Как ты поняла, какое окно разбить? – с кислым видом спросил он.

Госпожа Ишиль взмахнула рукой.

– О, мы спросили. Это было нетрудно. Каждый в этом свинарнике, замаскированном под город, знает, где ты спишь. – Изящно поджав губы, она его отпустила. – И с кем.

Рингил пропустил последнее мимо ушей.

– Я герой, мама. Чего ты еще ждала?

– Тебя здесь все еще называют Ангельскими Глазками? – Она вгляделась в его лицо. – Сдается мне, «Демонические Глазки» теперь подошло бы больше. Они краснее, чем кратер Ан-Монала.

– Падров день, – коротко ответил он. – Такой цвет глаз – дань традиции. И вообще, с каких пор ты знаешь, как выглядит Ан-Монал? Ты там не была.