Змеиное варенье

Церковник отрицательно покачал головой, и у меня упало сердце.　

— Невозможно, Кысей. После Синей войны воды купели стали отражать только настоящее. Святой Престол ослеп и оглох…　

— Монсеньор, вы намекаете, что сейчас пересыхание вод Ясной купели мог вызвать потомок проклятого рода?　

— Увы… — опять покачал головой церковник. — И это тоже невозможно, хотя отец Павел склонен надеяться.　

— Надеяться? Не понимаю.　

— Кысей, больше я тебе ничего не могу сказать, не имею права. По нашим сведениям, живых потомков проклятого рода не осталось. Безумная воягиня позаботилась об этом, уничтожив всех своих детей и внуков. Собственноручно. Были подозрения, что у нее остался внук, до которого она не успела　 добраться, но увы… Родство не подтвердилось.

— Ваше святейшество, я настаиваю на том, чтобы задействовать Нишку. Прошу вас, ведь купель никуда от нас не денется. Если по горячим следам не удалось обнаружить, кто в нее входил, то сейчас уже не имеет смысла пороть горячку. А вопрос с послом и текущим дознанием необходимо решать незамедлительно.　

Кардинал колебался, и я добавил:　

— Необходимо обеспечить безопасность невольника, как нашего основного козыря против посла, поэтому никто не должен знать, где его спрячет Нишка.　

Еще с полчаса я потратил на убеждение кардинала, успев вспотеть, несмотря на открытое окно и зверский холод в кабинете. Однако вознаграждением мне стало долгожданное разрешение и подписанный монсеньором документ. Теперь я мог отправить Нишку подальше, с глаз долой и кардинала, и маш-уна, если тому придет в голову встретиться с ней.　

К полудню я успел повидаться с родственниками Йорана со стороны отца, составить запрос на получение доступа в архивы Инквизиции, опросить прислугу из посольства, просмотреть списки, любезно предоставленные послом, а самое главное, ловко избавиться от Нишки, которая еще и осталась мне благодарна, правда, в своей обычной хмурой манере. Тем не менее, я собой гордился. А потом принесли почту.　

И теперь я крутил в руках письмо от княжны Юлии, не решаясь его распечатать. Воспоминания, теплые и горькие, нахлынули на меня, словно морская волна. Двенадцатилетняя девчонка, двоюродная сестра Эмиля, приехала к нему погостить. Я и не знал, что эта маленькая пигалица с удивительно серьезными светло-зелеными глазами приходится великому князю двоюродной внучкой по его брату. Тогда ее дедушка как раз попал в немилость и чем-то прогневил князя, и его семья отправилась в ссылку к северным границам княжества. Тяжелая и неблизкая дорога, неспокойная ситуация на границе, почти разоренное родовое гнездо — все это заставило отправить маленькую наследницу в поместье к родственникам, к семейству Бурже. В наши с Эмилем обязанности вменили присмотр за девчонкой, чему друг совершенно не обрадовался. Нет, конечно, в их скромном поместье были слуги, но нанимать ради свалившейся на голову девчонки учителей и няньку никто не собирался, Бурже уже тогда испытывали серьезные финансовые затруднения. Ее просто терпели, и бедняжка оказалась вырванной из привычного окружения роскоши и любви, в котором любой ее каприз тут же выполнялся. Мне было искренне жаль нечастную малявку, которая глотала слезы от того, что ее платье недостаточно выглажено, банты повязаны неровно, а на левой туфельке образовалась потертость. Она напоминала мне самого себя, когда я очутился в приюте, тоже лишенный тепла домашнего очага.　

Эмиль презрительно фыркал, кривился и крутил пальцем у виска, когда я терпеливо завязывал ей новый бант, обещал купить новые туфельки и просил служанку лучше выглаживать ее платья. Юля не могла пройти спокойно даже мимо неровно висящей картины, в беспорядке валяющихся вещей, а возле искривленного временем дуба на идеально выстриженной лужайке у церкви она вообще разревелась, не в силах пережить такого несовершенства. Я говорил и Эмилю, и его родителям, что ее болезненное удержание внимания на таких вещах нельзя игнорировать, потому что со временем это может приобрести тяжелые формы, но до меня тоже никому дела не было. А самое страшное, что для ее обучения так никого и не наняли.　

Поэтому я отмахивался от Эмиля, тянущего меня в очередной кабак, и занимался с Юлей богословием, математикой и географией, одним словом, теми предметами, которые сам любил. Она оказалась удивительно прилежной и способной ученицей, подчас схватывая на лету и сложные философские понятия, и изящные математические ходы, а про дальние путешествия вообще слушала, открыв рот и уставившись на меня громадными зачарованными глазами. Каждое лето и зимние каникулы, когда я вместе с Эмилем приезжал к ним погостить, Юля встречала меня радостным визгом, бросаясь на шею, потом смущенно оправляла платье и церемонно здоровалась, вспоминая, что она хорошо воспитана и вовсе не простолюдинка. Но через три года расположение князя вновь сделало крутой поворот, ее семью вернули в столицу и осыпали всевозможными милостями.　

А Юля расстроилась. Когда за ней приехал отец, она наотрез отказалась покидать поместье, но ее никто даже слушать не стал. Сцена была ужасной. Я и не заметил, как девочка выросла и превратилась в прелестного подростка, который успел в меня влюбиться… Больше я Юлю не видел, а ее письмо с признанием бережно хранил, пока не попал в плен в Асаде, где и потерял безвозвратно.　

Я успел привязаться к Юле, воображая, что она моя младшая сестренка, близкий и родной человек, успехам которого радуешься, а из-за неудач переживаешь. Я сильно тосковал по ней, но сейчас понял, насколько мудр был отец Георг, который отговорил меня от попыток ее увидеть. С ней все было хорошо, она вернулась в привычное окружение и заняла именно то место, которое было ей положено от рождения. И я радовался, что теперь Юля уже выросла и помолвлена. Все проходит, и боль, и радость, оставляя только слабую рябь на безбрежной глади океана жизни, тотчас уносимую ветром времен…

Сейчас юная княжна вспоминалась мне как тихий шепот ленивых волн, уносящих наши жизни все дальше и дальше друг от друга… Я распечатал письмо и быстро пробежал глазами аккуратные ровные строчки.

Княжна Юлия была в столице и ожидала меня в гости завтра к обеду. Официальный тон письма скрашивала небольшая приписка в конце: "Я ужасно соскучилась по вам, господин Тиффано!"　

Я улыбнулся детской непосредственности Юли и собственным теплым воспоминаниям, но улыбка мгновенно сползла с лица, стоило мне вспомнить о том, ради кого я это затеял. Лидия! Это даже не рябь и не волна, это целое течение, холодное и темное, существующее вопреки всем законам мироздания, текущее, куда и как вздумается, и увлекающее за собой все, что неосторожно попадется ей на пути. Мне до сих пор чудился ее восхищенный шепот и жадный восторг в глазах, когда она смотрела на полотенце…

Это постыдное воспоминание будило что-то странное во мне, какое-то похотливое самодовольство, от которого я тщился избавиться, забыть, стереть, заглушить работой, но не мог… Я скомкал в руке ни в чем не повинное письмо и отшвырнул его в сторону, пытаясь собрать вместе растревоженные мысли.　

Мне очень не понравилась реакция Лидии на слова посла о помолвке княжны Юлии и северного вояга.

Казалось бы, если это ревнивая злость, то после слов о помолвке она должна была угаснуть или хотя бы смягчиться, но Лидия еще больше побелела от бешенства. Более того, слова посла ее потрясли настолько, что с нее так неосторожно слетела маска малообразованной и грубоватой хамки, что, несомненно, привлекло ненужное внимание маш-уна. Что она ему сказала? Откуда Лидия знает гаяшимский? Неужели ее россказни Пионе о гареме восточного хана — правда? Да нет, невозможно, я отчетливо помнил обнаженный изгиб ее шеи и затылка, там не было рабского клейма. Что же все-таки она такое сказала церковнику, что он побледнел? Едва ли просто попросила позвать посла, как она утверждает… Демон, стоит маш-уну поинтересоваться у кардинала о Нишке и…　

После слов кардинала о Ясной купели я весь остаток ночи проворочался без сна. То, что воды святыни ушли из-за Лидии, увы, не вызывало сомнений. Себя я сразу исключил, потому что уже проходил Испытание веры и ничего такого не случилось. Версия о том, что Лидия может быть потомком проклятого рода, напрашивалась сама собой. Из истории я помнил, что у воягини Хризолит было трое детей и около дюжины законнорожденных внуков, но все они погибли от ее руки. Однако ее старший сын был известным мерзавцем, не гнушаясь в захватнических походах своей матери ни награбленным добром, ни чужими женами и дочерьми. Теоретически можно было предположить, что какая-нибудь несчастная северянка могла выжить и понести от него, и Лидия стала праправнучкой той самой Хризолит. В ней и в самом деле была видна порода и благородная стать, а наследственное безумие не уступало в своем ужасе самым страшным преданьям суровых северных земель. Я зажмурился и потряс головой, отгоняя плохие мысли. Нет, должно быть другое объяснение! Ведь недаром профессор Адриани заметил, что безумие Лидии могло проистекать от возможностей предвиденья. Вдруг она пробудила забытые свойства Ясной купели отражать будущее, и тогда надо просто подождать, пока воды вернутся… Да, надо просто подождать. И подождать Антона, которому я написал в тот же день, что и Юле. Состояние Лидии тревожило меня все больше и больше, поэтому ей необходимо присутствие рядом родного человека, которому она доверяет. Надеюсь, он скоро приедет…