Сломанные куклы

Не решаясь прервать непонятное и поэтому страшное молчание Глеба Никитина, Герман опасливо затих и осторожно потянулся вилкой к соленым грибам.

Истерика Марека впечатляла.

Ворвавшись в квартиру Панасенко, он начал верещать еще с порога:

— Серого убили! Убили! Свояк мне только что звонил, говорит, что весь их милицейский отдел на ушах стоит. Сначала его избили, на лбу синяк, бровь разбита! Оглушили, наверно, Серегу, а потом повесили. Это из-за денег, я знаю, я точно знаю, и из-за долгов его дурацких!

Взъерошенный, в турецком джемперке с оленями и мятых серых брюках, Марек суматошно скакал через всю кухню от двери к балкону, дергая за руки то одного приятеля, то другого. На его худенькой скуле бело выделялся мощный слой пластыря, левый локоть был забинтован так же прочно и толсто.

Герман сграбастал его за одежду:

— Стоп, не суетись, остынь. Плесни-ка ему коньячку, Виталик.

Марек громко глотнул, выдохнул и чуть не отшвырнул пустую рюмку.

— …Свояк говорит, что натоптано там, вокруг дачи, следы женские и помада еще есть на стаканах. Может, наркоманки это, в поселке-то у свалки их полно, они молодые ведь, жилистые, запросто подвесить Серегу могли, да еще и оглушенного-то…

Настойчиво прижимая Марека к диванчику, Данилов с негромкой солидностью продолжал его уговаривать:

— Садись, садись, сейчас ты нам все подробно расскажешь, без истерики. Выпей еще, продышись.

И опять…

Промежутки тишины, все чаще и чаще возникавшие в последние минуты в небольшой кухоньке, напоминали сгустки страхов с мерзким запахом погребального ужаса. Заботливо задавленный Германом в угол дивана, Марек жевал бутерброд, Виталик, блестя мокрыми глазами, примостился на стуле у краешка стола.

Со сжатыми за спиной руками капитан Глеб продолжал стоять у балкона, прижимаясь лицом к стеклу. И тоже молчал.

Первым тихо крякнул Марек:

— За Серого бы надо выпить… Вроде как помянуть.

Со всей ответственностью Герман опять взялся за бутылку. Подняли.

— А ты чего, Глеб? — Виталик осекся.

— Я потом.

Данилов недоуменно поднял брови и взглядом показал мужикам на Глеба. Марек продолжал морщиться на выпитый коньяк, Виталик с такой же растерянностью пожал в ответ плечами.

Пару минут они трое опять дружно молчали, одинаково стуча вилками по тарелкам.

Первым пробило почему-то Виталика.

— Да не наркоманы это к Серому вломились! Чего ты выдумываешь-то, чепуху-то какую говоришь! Если бы бомжи его оглушили, то просто бы котелки да ложки алюминиевые выгребли и приемник взяли и сбежали бы, а вешать-то человека им незачем, таким гадам кайфу от этого не прибавится.

Данилов, тяжело сопя, снова повернулся к Азбелю.

— Чего у Серого из вещей-то пропало, Марек, не знаешь?

— Да нет, только-только сейчас его жену на дачу повезли на опознание. Самого-то Серегу сосед по даче нашел, увидел, что дверь в домик весь день открыта, ну и заглянул… Сосед-то этот и опознал его, фактически, когда милицию вызвал… Теперь им жену еще нужно туда доставить, для порядка.

Над столом под свет абажура чуть ли не по пояс высунулся Герман:

— Чего тут базарить лишнее, все срастается! Наркоши это свалочные, верняк! Практически все мои знакомые кореша, у кого в том обществе дачи-то, говорят, что частенько к ним эти уроды залезают. И бабы у них такие же грязные и наглые! Если бы мужики туда вломились, то они по-другому Серегу гасили бы, ведь у него рядом с печкой и ножей куча, и топор в чурбаке воткнут.

— Нет, что ты! Сковородой его бабы явно оглушили. А что, вполне женский инструмент, сажа-то на лице у Серого от нее и осталась. Еще этот, ну как его, эксперт, говорит, что и узел-то на петле какой-то дурацкий был, по-бабски намотанный.

Не поворачиваясь от балкона, капитан Глеб бросил Мареку через плечо:

— Не говори ерунды.

Тот уже не унимался:

— А может, это с ним так жена поступила? Сколько раз она грозилась на людях, что убьет его, Серегу-то! И с нами, когда еще ездили на шашлыки-то вместе, все орала на него по-всякому! Помнишь, Виталь, как она его на реке поленом по руке хрястнула, а?!

— Еще раз говорю — не трепись просто так, если не имеешь точных фактов.

Не за стол, не из кухни…

В два шага Глеб встал от балкона под свет.

Обвел прочным взглядом всех сидящих. Лицо его стало еще жестче, пальцы на спинке стула ломали и дерево, и сами себя.

— А кому еще, кроме вас, он денег был должен?

После этих негромких, но неожиданных слов все ораторы почему-то смутились. Виталик, застигнутый вопросом Глеба у раскрытого холодильника, начал старательно в нем прикуривать, Данилов резко ерзнул задом в темный диванный уголок, а Марек стал неистово пилить вилкой толстый кусок копченой колбасы, до этого долгое время мирно лежавший у него на тарелке.

— Ладно. Не ломалась у меня в субботу машина. Врал я тогда Назару.

Марек бросил бесполезную вилку, отважно и пьяненько выпрямился за столом.

— И тебе врал, Глеб, что не могу приехать к вам на яхту из-за машины. Я у Серого вчера утром был, а вам специально ничего говорить не хотел, пока… Я ж к нему приехал, чтобы по деньгам все порешать…

— Решил? — Обернувшись на него, Виталик сильно хлопнул дверцей холодильника.

Марек замялся.

— Ну я же не ругаться, наоборот, я к нему ездил-то, чтобы денег дать. Тогда-то, на майские, как раз перед этим взрывом, Серый позвонил мне, ну, все еще тогда хиханьки да хаханьки было; он сказал, что, мол, черви у него есть для меня, ну, то есть для рыбалки, хорошие. Он так еще жался как-то странно, говорил, что может, я по-соседски загляну к нему за наживкой-то, может, мужикам моим знакомым, рыбакам, выползки нужны. Все их расхваливал, говорил, что хорошие в этом сезоне у него червячки получаются, просто гимнасты, так и выразился, ну, сказал еще, что и по другим делам ему нужно со мной поговорить.

Я приехал. Днем, первого, после демонстрации по телевизору. Поговорили, червяков я у него взял, действительно классные червячки тогда были!

Марек всхлипнул, наклонился над столом, начал пощипывать краешек клеенки.

— …Ну я и сказал тогда Серому, что завтра, мол, еду на место первым, хочу немного порыбачить в затоне, пока все наши не подъедут. А он стал денег у меня просить, понимаете! Помню еще, что глазищи на меня так страшно тогда пялил, говорил, что деньги ему вроде как для сына больного… А вы же знаете, — Марек смущенно глянул на друзей, — какое у меня было тогда собственное-то настроение. Ну, в общем, не дал я ему тогда никаких денег-то… Наорал я на него немного, сказал, чтобы не занимался всякой ерундой, что у сына его наверняка какой-нибудь пустяк, что есть другие, настоящие болезни.

Тихонько, поймав отворот темы от собственной персоны, вякнул на Азбеля Герман:

— Послушай, а чего ты на людей-то в последнее время стал бросаться? Какой-то смурной, дикий, а ведь всегда песни на шашлыках нам пел. А? Чего такое с тобой-то?

— Так это…

Растерянно взмахнув рукой в сторону капитана Глеба, Марек замолчал.

— Я никому ничего про тебя не говорил.

Глеба было едва слышно, но он все равно не отходил от окна и не приближался к столу.

— Правда? Так ты ничего такого ребятам не рассказывал?

— Нет.

Марек снова начал тереть глаза:

— Дак я в мае-то сам думал, что болею серьезно. Позавчера только и прояснилось, что все хорошо, а так… я уж готовился с вами прощаться. Своими переживаниями был занят, не до Серого мне тогда было, уж поверьте… Вот и говорю, что когда он ко мне со своими сказками про больного-то пацана полез, я на него и взбеленился! Послал я его тогда по полной программе. Сказал еще, что врет он все про сына-то, только чтобы денег еще у нас вымутить на какие-нибудь свои новые аферы… Посмеялся я потом, послал его подальше, объяснил, что он всех уже достал своими просьбами. Предупредил еще тогда популярно, чтобы не вздумал больше к нам на шашлыки соваться. Ну, и не выдержал, рванью я еще тогда назвал Серегу, извиняюсь…