Отель "Калифорния"

— Господи, какой же ты…

— Гад? — хмыкнул я.

— Именно, — послышалось такое же хмыканье в трубке. — Иди уже, удачной охоты.

— Ага, еще скажи: «ты и я одной крови, бро»

— Нет ты не гад, — отозвался типа начальник, — ты — законченный засранец!

— Как скажешь, — я отключился и поднялся с пола, надо было, действительно, поторопиться.

Казенная форма выглядела так, будто ее сначала неудачно постирали, потом так же неудачно высушили, а уже потом ее старательно пожевала собака. Я скривился, и тут же передернул плечами.

Сноб. Какая тебе разница, как выглядит форма? Не на прием собираешься, в конце концов, и даже не на прогулку.

А уже через час я заходил в камеру Емельянова. По удачному для меня стечению обстоятельств, в одиночку. Мужик не спал, лежал на спине и смотрел пустыми глазами в щербатый потолок, очевидно, считая трещины. Хотя я сильно сомневался в том, что он умеет считать. Сзади меня неподвижно стояли охранники.

— Выйдите и останьтесь у дверей, — едва повернул я голову вбок.

— Но…

— Выйдите, — прямой приказ. А моего прямого приказа ослушаться еще никто не мог. Я действительно иногда напоминал себе старого, мудрого, бесполого Каа. Такой же древний и такой же безразличный почти ко всему, кроме охоты.

Охрана подчинилась и закрыла дверь.

Емельянов слегка приподнялся на локтях, склонил голову сначала в одну, потом в другую сторону, невероятно тонкие губы превратились даже не в нить — в паутину. От него тянуло болезнью еще сильнее и еще больше, чем когда мы встретились впервые.

— А я тебя помню, — левый уголок губ мужика, словно сам по себе, пополз вниз, правая сторона лица при этом осталась неподвижной, — ты — добрый доктор. Почти как Айболит, тебе только пиявок в банке не хватает. Зачем ты пришел, добрый доктор?

— Дать то, чего ты хочешь больше всего, — наконец-то удалось поймать взгляд Емельянова.

Все. Отпрыгался. Урод.

— Смотри внимательно, не отвлекайся, — протянул я, а заключенный уже начал вставать на ноги. Его безумие было огромно, его темнота еще больше. Мне почти не терпелось ее коснуться. Ждать было невыносимо, но… необходимо. Надо, чтобы она полностью показалась, чтобы не осталось и капли.

Я не отводил взгляда от тусклых зеленых глаз и показывал ему его же жертв — связанных, изломанных кукол с гримасами ужаса на изувеченных лицах, ожогами. Емельянов любил не просто причинять боль, нет, это было для него слишком просто. Псих любил пытать. И совершенствовался с каждым убийством все больше и больше, все изощреннее и страшнее становились его пытки. Род занятий он себе выбрал под стать — киллер. Хорошего, профессионального стрелка поймать обычно невероятно сложно, но Емельянов профессионалом не был, был просто безумцем, поэтому его и взяли. И вот уже как год он сидел в одиночке на пожизненном.

Мужик стоял и смотрел мне в глаза, и левая сторона его лица теперь кривилась в улыбке, а я наконец-то смог почти ощутить на языке вкус его темноты и безумия. Жженый сахар, не карамель и даже не сироп. Это был именно жженый сахар, почти превратившийся в угли. И каждый раз, убивая, именно этот вкус Дмитрий чувствовал на языке. Сладко-горький жженый сахар. И крики убитых стояли у меня в ушах: за все надо платить. Я давно к этому привык и научился почти не обращать внимания.

Пора.

Я положил руку Емельянову на плечо и улыбнулся. Мужик дернулся, глаза его распахнулись шире, я не чувствовал и не слышал ничего. Только жженый сахар — вкус его безумия. Безумия, которое даст мне энергию и силу, без которого наружу вылезет мое собственное. И оно будет гораздо страшнее, чем все то, что может представить себе мужик, сейчас пытающийся вырваться, вынырнуть из моих глаз, освободиться от мои рук.

Скорее всего, он кричал, скорее всего, кричал громко.

Но меня это мало волновало, я смаковал и впитывал каждый кусочек и чувствовал облегчение, ощущал, как утихает голод, успокаивается и сворачивается крупными кольцами гад внутри. Хорошо.

Емельянов мешком с дерьмом свалился к моим ногам спустя каких-то пять минут, дернулся несколько раз, что-то прохрипел. Его глаза закатились, а левая сторона сейчас — наверное, впервые в его жизни — была похожа на правую. Я ткнул тело носком ботинка, подождал еще несколько минут и стукнул в дверь.

— У него сердечный приступ, — поймал я взгляд сначала одного из охранников. — Проводите меня на выход и возвращайтесь.

— У него сердечный приступ, — повторил другому ровно то, что сказал и первому, достал из кармана мобильник и набрал смс Кроку, сообщив, что ухожу.

Каждому встреченному на пути охраннику я повторял одно и то же: «Здесь никого не было». И каждый встреченный охранник или неспящий зэк отрешенно кивал.

Я же чувствовал удовлетворение и холодное спокойствие. Охота прошла удачно. Больше меня ничего не волновало. Я насытился.

Глава 3

Мара Шелестова

Я проводила Волкова и поспешила в дом. Думать о мужике или анализировать Ярослава сейчас не хотелось. Вообще. Его взгляд я продолжала чувствовать на своей спине даже после того, как Кит перебинтовал мне руку. Очень спокойный и… невероятно холодный взгляд. Так даже призраки не смотрят. Гадко.

Да и потом, некогда мне думать: у меня все еще дующиеся друг на друга близнецы и балерина-не-балерина с потерей памяти.

Но сначала близнецы. Девушке надо дать еще немного времени, чтобы она пришла в себя.

Я без стука зашла сначала к Ксюхе, потом к Косте и позвала ребятню к себе. Оба скуксились, но все-таки за мной пошли.

— И долго это будет продолжаться? — выгнула бровь, садясь на пол.

— Мара, — простонал мальчишка, устраиваясь рядом, — но она действительно первая…

— Когда меня интересовало, кто первый начал? — посмотрела на Ксюшу и похлопала ладонью рядом с собой. Краказябра наморщила курносый нос, но все же села. — Вот и отлично. А теперь говорите.

— Но, Мар, — возмутилась было Ксюша, я демонстративно улеглась на спину, заложив руку под голову.

— Да что тут говорить? Она мне какой-то своей фигни в комп наставила, я заколебался выковыривать!

— Мне надо было проверить, как она работает. Зачем ты в исходный код полез?

— То есть как это зачем? Ты издеваешься? — вполне натурально возмутился мальчишка.

— Вот не лез бы, и все с твоим компом нормально было бы…

— У тебя там ошибка, кстати, в…

— Там не может быть ошибок.

— А я говорю, есть.

— Нет.

— Да.

— Нет.

— Да.

— Нет…

— Дальше, — оборвала я грозящую затянуться песню.

— Я ей сто раз говорил, чтобы она мое железо не трогала, даже чтобы не приближалась к нему, Мар. Но без толку все. Она как глухая…

— Ты мне прогу испортил новую, — обиженно засопела Ксюха.

— Вот поэтому и испортил, чтобы ты ей занималась, а ко мне не лезла. Сколько повторять можно одно и то же?

— Кость, — позвала я близнеца, — а ты вот прям все-все слышишь, что тебе Ксюша говорит? И все-все выполняешь?

— Нет, но…

— Ну вот и она «нет, но»… — пожала я плечами, все еще лежа на спине. — Ксюш, а ты… Зачем в Костин комп полезла?

— Я уже говорила, мне просто надо было проверить работу моих «жучков». Если бы он в них не ковырялся, все бы хорошо было.

— А предупредить? — открыла я один глаз.

— Не подумала, — печально вздохнул ребенок.

— Нечем потому что, — буркнул другой близнец.

— Сам дурак, — тут же отреагировала Ксеня.

А я лежала на спине, краем уха слушала их набирающую обороты перепалку и давила смешки. Все-таки они такие еще дети, несмотря на всю их гениальность. Улыбку пришлось давить невероятным усилием. Улыбаться нельзя. Даже намека быть не должно. Детские проблемы и неприятности всегда самые серьезные и самые важные. Нет ничего серьезнее и важнее, и относиться к ним тоже надо серьезно.

Я дала близнецам еще две минуты, дождавшись того момента, когда «весомые» аргументы у них закончатся, да и вообще любые аргументы, и они начнут по второму кругу, и села.