Моя профессия спаситель

Ну вот что ей, свинье, надо? Страстей неземных? Мало было, еще хочется?

— Знаешь, мне сегодня в полиции сказали, что тех бандитов, что на нас с Нелдером напали, натравила его бывшая женщина, — сказала непонятно к чему, выводя пальцем по прохладному запотевшему стеклу узоры.

— Зачем? — не удивился, а на самом деле уточнил Саши.

— Не знаю, — пожала плечами Ани. — Наверное, хотела меня отвадить. Или просто избавиться.

— Тебе ее жалко?

— Другой бы спросил, не страшно ли мне, — усмехнулась стеклу Сатор. — Или начал успокаивать, говорить, что сволочей жалеть незачем. Ну хотя бы сказал, мол, все хорошо, а дальше станет только лучше.

— Зачем? Все действительно хорошо. У нее к тебе теперь никаких претензий быть не должно. По темным подворотням я тебя таскать не буду и самой таскаться не дам. На счет успокоения… Покажи хоть одного человека, на самом деле успокоившегося, после того, как ему это посоветовали, — Саши хмыкнул, крутанул головой — фонарь, мимо которого экипаж проезжал, бросил от взъерошенного вихра дикую вытянувшуюся тень. — С жалостью, конечно, посложнее. Но, думаю, та дама действительно жалости заслуживает.

— Почему?

— А на такие поступки просто так не идут. Либо этот человек совершенно больной, либо отчаявшийся, то есть неспособный получить чего хочет нормальными… методами. И вряд ли у него что-то хорошее вот так выйдет.

— Мудрость гоблинов? — Анет попыталась улыбнуться, но, кажется, гримаса вышла попросту жалкой.

— Простая наблюдательность.

Саши зачем-то подрулил к тротуару, ящера придержал.

— И зачем мы остановились?

Кремнер, содрал с носа очки, на амулет их повесил, развернулся к Ани обреченно-решительно. Ей подумалось, что он сейчас с поцелуями полезет или еще с чем-нибудь, сейчас совсем неуместным. И от мысли этой стало вконец тоскливо, а еще одиноко так, будто она посередь ночной степи оказалась.

— Потому что ты сейчас заплачешь, — заявил гоблинолог и лицо у него стало… На плаху с такой физиономией ходить, а не в экипаже посередь Кангара сидеть. — А я не знаю как, не умею успокаивать и вообще… Хаос, что я несу?!

— Чушь ты несешь! — заявила Сатор. Желание разрыдаться, а ведь слезы уже переносицу подпирали, моментом исчезло. Зато удержаться и не расхохотаться оказалось очень сложно.

— Я дурак? — с непередаваемой безнадегой спросил Саши.

— Нет, ты самый замечательный человек, — горячо заверила Анет — и все-таки расхохоталась, да еще как! До слез и судорожных всхлипов.

— Это истерика? — тихо и совсем неуверенно предположил гоблинолог.

— Ты все-таки дурак! — едва сумела выдавить Ани.

— Ну я же говорил, — покаянно кивнул Кремнер.

— Так, все, — Сатор, подхихикивая, утерлась рукавом. — Вези в оперу, думаю, мы еще успеем. Только с одним условием: потом ты меня накормишь. Я есть хочу, как стая волков. Леди, на кого я похожа! — ахнула Анет, вспомнив про лицо, которое она так старательно рисовала, и утирание рукавом.

— Если скажу, что на самую прекрасную женщину в мире, поверишь?

— Ты льстец, причем не слишком умелый, которому два шага до откровенной пошлости.

— А если ты смахиваешь на поросенка, сунувшего пятак в краску? — выдвинул новую версию Саши, разбирая хвосты амулета управления.

— Хам! — возмутилась Анет.

— Тогда так: на мой, конечно, совершенно субъективный взгляд, ничего непоправимого не случилось.

— Хам два раза!

— Ну, леди, на вас не угодишь! — посетовал Кремнер, выруливая на дорогу.

— Да, я такая! — гордо объявила Сатор. И, застеснявшись, полезла в сумочку за малым «ремнабором». К сожалению, с головой нырнуть в крохотный ридикюль никак не получалось. А как поправлять «поправимое» при мужчине, Ани понятия не имела.

Глава 16

Утренние конференции на СЭПе никто не любил. А какой интерес слушать, как ты неправильно работаешь, если только что смену отпахал? Тем же, кто с утра пришел, и вовсе не до нравоучений: кофейку бы дернуть, да галопом на вызов, а необходимость на этой треклятой конференции зевать отнимает возможность кофе попить, сразу выдергивает с выволочки, да к страждущим и недужным. Проводить же такие сборища мука мученическая: сначала всех пытающихся сбежать вылови, заставь уговорами и совершенно неисполнимыми посулами в зал согнать, а потом талдычь себе о никому не нужном под мерное посапывание одних и раздраженный бубнеж других. Причем бубнеж этот к обсуждаемому никакого отношения не имеет.

— Представляешь, меня в диспетчерскую посадили, — шепнула Ани брюнетка с мундштуком. Никакого мундштука сейчас при ней не было, зато имелась повязка на ноге. — Щиколотку вывихнула, чтоб ее! Решила молодость вспомнить, с кавалером на каток отправилась, корова.

Сатор в ответ промычала что-то маловразумительное, но вполне сочувствующее.

— Не на больничный же уходить? Да и под конец года подзаработать хочется. Ну и уговорила, посадили вызовы принимать. Зато теперь знаю, почему у нас все диспетчера призраки. Живой после третьей смены в петлю полезет.

Анет понимающе покивала. По ее глубокому убеждению диспетчерскую можно было сравнить только с балом в дурдоме. Да и то аналогия выходила так себе, слабенькой.

— И я про то же, — раздраженно пробормотала брюнетка. — Вот, к примеру, один. Орет, аж захлебывается. Ну, все как обычно: спасите-помогите, помирает. Я ему как положено: кто помирает, от чего, пол, возраст. Этот аж на верезг изошел, мол: нам бы только не работать, вопросы дурацкие задаем и какая вообще разница, сколько ему лет!

— Так ты бы ему объяснила, что к мужику сорока лет с болями за грудиной мы стараемся реаниматоров отправить, а к семидесятилетнему и фельдшер поехать может, — вяло отозвалась Сатор.

— Ага, еще не хватало вызывающим лекции о специфики развития сердечнососудистых читать, — фыркнула докторица. — Может у него на самом деле кто-то там тапки откидывает, а я тут просвещаю! Дело не в этом. Представляешь, он четыре минуты орал. Четыре! Я по часам засекала. Про помирающего он, кажется, забыть успел. Так потом еще начальству позвонил, сообщил, что я ему нахамила.

— Так ведь есть же запись звонка? Или ты действительно схамила?

— Чокнулась? Я со свекровью так вежливо не разговариваю, — отмахнулась брюнетка. — Да разберутся, понятно. Но все равно… Вот с прошлой смены еду в омнибусе, а у них на ящерах такие колокольчики, звякают, если останавливаются или там на повороте. Ну вот, еду, значит, задремала. И тут это звяканье. Я и выдаю спросонья: «СЭП, слушаю вас!». Да так громко получилось. Знаешь, как на меня люди смотрели?

— Представляю.

— Не представляешь, — хмыкнула докторша, — мне даже выходить пришлось. А то, думаю, обратятся на родную станцию, попросят прислать сильных ребят с вязками[1]. Неловко выйдет.

— Так, други мои! — старший врач, которого распоясавшиеся вконец врачи совсем слушать перестали, постучал кулаком по столу, привлекая внимание. — Господа, значит, и в некотором смысле дамы. Я ведь о серьезных вещах толкую. Так? Нет?

— Вот уж не знаю про вещи, — пропела симпатичная толстушка, сидящая с краю, повела кокетливо подведенными глазками — не прицельно, а так, по верхам стреляя. — Но мы тут и впрямь дамы только в некотором роде.

— Обижаться потом будем, — сурово пресек поползновения к юмору бугай. — Значит, дело вот в чем. ЧП у нас на подстанции. Очень серьезное ЧП. Приехал доктор на вызов. Повод: плохо с сердцем. А там, понимаешь, юноша бледный, явно злоупотребивший накануне алкоголем. Ну матушка юноши, как водится, в ноги доктору кинулась: помоги, любые деньги заплачу. Тот и повелся.

— Взял? — пораженно ахнул кто-то. — Ай-я-яй, как нехорошо…

— Тихо! — Поднял ручищу старший, явно намекая присутствующим, что здоровый гогот сейчас не слишком уместен. — Нелдер, придержи шуточки при себе, а то я тебя обратно в больницу отправлю.

— Да я что? — застеснялся Кайрен. — Удивился токмо. Это ж надо! Доктор, а подношения принимает.