Страница 43 из 79
- …и представляете, она мне говорит, что я ничего не смыслю в моде, - печально произнесла она.
Взмах ресниц.
Легкая гримаса неудовольствия, которая скорее ощущается, нежели заметна собеседнику.
Вздох.
И эгретка на шляпке дрожит. Пальчики на вилочке…
Полуоборот… и собеседник, сам того не замечая, застывает. Любуется.
Ольгердой всегда любовались, с раннего детства. Матушка, упокой Иржина душу ее, все повторяла, что красотой Ольгерда в бабку пошла, а это – дурная примета. Впрочем, матушка во всем видела дурные приметы. И тетушка недалеко ушла.
Отца своего Ольгерда не знала, даже порой задумывалась, а был ли он в самом деле. То есть, само собою, какой-то да был, но вот офицером ли малого чину, сгинувшим где-то в Проклятых землях и оставившим матушке единственно воспоминания да плохонькое колечко. Колечко матушка показывала охотно, да и про отца Ольгерды горазда была сочинять, но сколько было в ее словах правды?
Вопрос…
Позже, повзрослев, потерявши вместе с невинностью и девичью наивность, Ольгерда пришла к выводу, что офицер-то имелся, куда без него, и сгинул он, правда, не в Проклятых землях, а где-то на просторах королевства Познаньского, не связавши себя узами брака и иными обстоятельствами.
Бывает.
На матушку, к тому времени ушедшую, она не озлилась, но для себя выводы сделала верные.
Красота – она тоже товар, и весьма скоропортящийся, а потому продать его надо быстро и с выгодой. И все теткины старания – а уж она-то старалась воспитывать Ольгерду, ремня не жалеючи – пропали втуне. Зеленщик?
Бакалейщик?
Купец средней руки, появление которого заставило тетушку онеметь от счастья – экая удача бесприданнице выпала – нет, это все было мелко.
Недостойно.
Ольгерда желала большего. И получала желаемое.
- Ах, - вздохнула она и пальчиками по шее провела. Белизну этой шеи подчеркивала черная бархатная лента со скромною жемчужинкой. – Вы не представляете, до чего сложно женщине в нашем захолустье. Ни одной приличной портнихи. Шляпку и то негде купить.
…нынешняя ее шляпка из белой соломки, отделанная черным кружевом и бархатными лентами, весьма шла Ольгерде. Она не просто оттеняла ее лицо, но придавала оному лицу свежесть и даже делала его будто бы моложе. А поскольку ныне утром Ольгерда к неудовольствию своему обнаружила, что тоненькие морщинки в уголках глаз не подумали исчезнуть – а ведь она за крем заплатила пятнадцать злотней! – сие было куда как актуально.
- Сочувствую, - пророкотал ее собеседник. И к ручке приложился.
Кожу щекотнули жесткие усы, но Ольгерда изобразила улыбку и легкое смущение. Смущение ей удавалось особенно хорошо…
Нынешний ухажер, изволивший накануне вечером прибыть из Познаньску – отнюдь не для того, само собой разумеющееся, чтобы лицезреть Ольгерду в роли леди Макбет, но по делам торговым – щелкнул пальцами и громогласно велел нести шампанское.
В такую-то рань…
- Ах, не стоит…
…и перепелов, стерляжью ушицу… раков, икру… все, чего на кухне сыщется. Он так и сказал:
- Шиковать будем!
Хорошо прозвучало, хотя сам Порфирий Витюльдович Ольгерде, говоря по правде, не особо нравился. Да и кому может понравится этакая груда плоти? Купец был огромен, выше Ольгерды на голову, а то и на две. Широк в плечах – этакий не то, что повозку ярмарочную подымет, но и весь трактир с посетителями разом. Неухожен.
Нет, платье на нем было дорогое.
Ольгерда оценила и отменнейшее сукно темно-зеленого колеру. И шитье на нем. И пуговицы крупные, украшенные каменьями – интересно, настоящими ли? И кушак широченный, затканный золотом плотно. Но все это было… каким-то не таким.
Слишком широким.
Совершенно безвкусным.
И борода. И усы… кто, помилуйте, бороду ныне носит?
- И шоколаду, шоколаду даме! – возопил Порфирий Витюльдович, шлепнувши на стол пачку ассигнаций. Злотней триста с виду…
…эта его способность тратить деньги легко, с шиком, и заставляла Ольгерду примиряться с бородою. В конце-то концов, бороду и сбрить можно.
Позже.
Когда она на правах законной супруги получит доступ к обильному купеческому телу. Нет, она, конечно, чуяла, что этот доступ Порфирий Витюльдович ей и так предоставить готов, стоит только намекнуть и кликнет извозчика, укатит в нумера…
…хватит.
Это Ольгерда уже проходила. И уверения в любви до скончания жизни. И нумера. И подарки щедрые, которые после нумеров становились куда менее щедрыми, а спустя месяц-другой и вовсе прекращались. И горькие обидные слова, которые ей говорили, мол, актрису в жены…
- Вы меня смущаете, - сказала она тихо и потупилась.
- Тю, с чего б?
…вот его она не упустит. Конечно, была надежда на князя… ах, как Ольгерде хотелось укатить из этой дыры, лишь по недоразумению поименнованной городом. И чтобы не просто укатить, но с шиком, чтобы те приличные дамочки, которые при упоминании ее имени брезгливо морщили носики, изошлись от зависти… чтобы локти себе кусали… и после уже, конечно, вернуться.
Тоже с шиком…
- Ты кушай, кушай, - Порфирий Витюльдович погладил Ольгерду по руке, и в этом жесте не было ничего… кроме сочувствия? – А то ишь истощала. Я-то баб люблю, чтоб в теле… чтоб было, за что подержаться.
Этакая прямота коробила.
…баб он любит… в теле… ничего, полюбит и Ольгерду, никуда не денется.
…вчера ведь сам заявился. Двадцатку сунул, чтоб за кулисы провели. И не просто так, с букетом роз огроменным, за которым его самого было не видать. А в букете после и футляр обнаружился с золотым браслетом тонкой работы. Вот что значит, человек понимающий. Розы… что розы? Сегодня есть, а завтра сгинули… браслетик же останется.
И сегодня на репетицию явился.
С цветами.
С шампанским для всех. И с коробом раков, которые сунул главному, испрошая дозволения отпустить его королевну в ресторацию. Верно, не одни раки в коробе лежали, коль главный, личность ничтожная, стервозная и мнящая себя богом, не меньше, разом подобрел и Ольгерду отпустил.
Даже шепнул, чтоб крутила по полной.
Принесли шампанское в ведерках.
И злосчастных раков, видеть которых Ольгерда уже не могла. И фазанов. И пирогов. Осетров малых с брусникою… купец ел много, жадно, позабывши, казалось, обо всем, кроме еды.
Воспитывать его и воспитывать…
…и вот когда Ольгерда в мыслях уже примерила на себя роль почтенной купчихи – не княжна, но состоянием Порфирий Витюльдович побольше будет – принесли записку от тетки. Ольгерда прочла.
Поморщилась.
И смяла.
Еще вчера она бы последовала грубому тетушкиному совету, но вчера… а сегодня… сегодня у нее были иные планы.
- Что-то важное?
- Нет, - Ольгерда отправила в рот ягодку брусники. – Ерунда… а вы к нам надолго?
- Да за недельку, думаю, управлюсь…
Неделя? Маловато для того, что Ольгерда задумала. Но если постараться, а постараться надобно… с Ковчинским, который театру купил, давно уж разошлись. И главный давече намекнул, что у сволочи этой, Ольгерду обманувшей, новая пассия… и как знать, не метит ли в актрисы, а то ведь станется подвинуть на вторые роли.
И морщины, морщины… время безжалостно.
- Так значится, ты сиротинушка?
- Увы… мой отец, - Ольгерда натурально изобразила печаль. – Сгинул, когда я была совсем крохой. Признаться, я его совсем не помню… матушка много рассказывала. Мне одиннадцатый год шел, когда и ее не стало. Спасибо Иржине, тетушка сироту не бросила… она много для меня сделала.
Порфирий Витюльдович слушал.
Кивал.
И покряхтывал.
Запустивши ручищу в бороду, поскребся… да, с манерами у него совсем туго. Или блохи это? Нет, о подобном ужасе Ольгерда и слушать не желала.
Она щебетала.
Весело.
Ни о чем… и не спускала с купца внимательнейшего взгляда. А потому и не заметила, как в ресторации появились новые люди.
- Эко диво, - пробасил Порфирий Витюльдович, вытирая жирные пальцы о скатерть. – Ты поглянь. Хольмка!