Город лестниц

Божество поднимает голову, чтобы посмотреть на приближающуюся Шару. Но все так же молчит.

– Возможно, у тебя еще есть силы сражаться. Но, честно говоря, мне так не кажется. Этот мир не желает принимать тебя. А самое главное, ты не хочешь в нем оставаться.

Божество гневно заявляет:

– Я – БОЛЬ!

Шара встает перед ним и говорит:

– Но ты и удовольствие.

Божество колеблется и произносит:

– Я – ПРАВОСУДИЕ.

– Ты – разврат.

В ответ она слышит вызывающее:

– Я – ПОРЯДОК!

– Ты – хаос.

– Я – СПОКОЙСТВИЕ!

– Ты – безумие.

– Я – ДИСЦИПЛИНА!

– Ты – мятеж.

Дрожа от ярости, Божество выговаривает:

– Я – КОЛКАН!

Шара качает головой:

– Ты – Жугов.

Божество молчит. И хотя она не видит его глаз, она чувствует, что оно смотрит на нее.

– Жугов инсценировал свою смерть, правда? – говорит Шара. – Он увидел, что случилось с Континентом, и инсценировал свою смерть. Спрятался, а вместо себя послал двойника. Он же Божество обмана, трикстер в конце концов. В старинных рукописях сказано, что он прятался в оконном стекле, но я не понимала, что это значило, – точнее, до сегодняшнего дня не понимала. А когда я увидела место заточения Колкана – прозрачное оконное стекло…

Божество склоняет голову. По телу его пробегает легкая дрожь. А потом оно поднимает руку и раздвигает одежды.

Это Колкан: строгий человек из глины и камня.

Это Жугов: худой, смешливый человек в мехах и в шляпе с колокольчиками.

Они слились, переплетаясь, врастая друг в друга, сплавившись в единое целое. Голова Колкана с искаженным лицом Жугова на Колкановой шее, с одного боку одна рука, а с другого – раздвоенная конечность с двумя стиснутыми кулаками… Две ноги, но у одной ноги две ступни…

Оно смотрит на нее мутными, безумными глазами, пошатываясь и мучительно страдая. Жалкое подобие человеческого существа. А потом его лицо морщится и начинает плакать. Два рта кричат на два голоса:

– Я – все! Я – ничто! Я начало и конец! Я огонь, я вода! Я свет и я тьма! Я хаос и я порядок! Я жизнь и я смерть!

Оно оборачивается к разрушенным домам Мирграда:

– Слушайте меня! Прислушаетесь ли вы ко мне? Я ведь выслушивал вас! Выслушаете ли вы меня? Просто скажите, чем я должен для вас стать! Скажите мне! Пожалуйста, просто скажите! Скажите, пожалуйста!

– Теперь я понимаю, – говорит Шара. – Эта тюрьма была рассчитана только на Колкана, правда?

– Чтобы Жугов мог там укрыться, он должен бы стать Колканом, – выговаривает Божество. И зажимает ладонями уши, словно бы не желая слышать жуткую какофонию. – Слишком много всего, слишком много. Все в одном. Мне нужно было стать и тем и другим… Служить слишком многим людям… Слишком много, слишком… Мир – это слишком для меня… – И оно жалобно смотрит на Шару: – Я так больше не хочу.

Шара опускает глаза и смотрит на крохотное черное лезвие в своей руке.

Божество, проследив ее взгляд, кивает и произносит обоими ртами:

– Сделай это.

Несмотря на все, Шара не решается ударить.

– Сделай это, – повторяет Божество. – Я так и не сумел понять, чего им надо. Я так и не сумел понять, каким они хотели меня видеть.

Божество опускается на колени:

– Сделай это. Пожалуйста.

Шара обходит Божество, встает сзади и низко наклоняется. И приставляет черное лезвие к его горлу.

И говорит:

– Прости.

А Божество шепчет в ответ:

– Благодарю.

Шара берет его за лоб и проводит лезвием по горлу.

В тот же миг Божество исчезает, словно бы и не было его никогда.

Воздух исполняется грохота и стонов: сотни белых небоскребов рушатся, а бесчисленное множество скворцов с оглушающим щебетом взлетает в небо.

Хороший историк держит прошлое в голове, а будущее – в сердце.

Ефрем Панъюй. Об утерянной истории

Что посеешь

Шара лежит в горячей ванне, пытаясь ни о чем не думать. В комнате темно. Прозрачное белое белье липнет к коже. На глазах – повязка, не пропускающая свет, но Шара все равно видит взрывы цветного света и яркие миры, а голова гудит и бренчит от чудовищной мигрени. А еще ей кажется, что лучше бы она от этих философских камушков просто умерла: она не ожидала, что похмелье будет таким жестким и психоделичным.

Но еще Шара знает: то, что врачи вообще занялись ей, – большая удача. Больницы Мирграда переполнены ранеными и изувеченными. И только здесь, в госпитале при губернаторской штаб-квартире, Шаре с товарищами оказали помощь.

Она слышит, как открывается дверь, и кто-то в мягкой обуви входит в комнату.

Шара садится и хрипло спрашивает:

– Сколько.

Человек медленно опускается на стул рядом с ванной.

– Сколько? – снова спрашивает она.

Голос Питри отвечает:

– Больше двух тысяч.

Шара закрывает глаза под повязкой. Щеки обжигают слезы.

– Генерал Нур сообщает, что это, несмотря на все, еще неплохо, могло быть и хуже. В Мирграде много разрушений: я имею в виду те кварталы, что стояли на месте, где появились здания из Старого Миргарда. А потом большая часть этих новых зданий обрушилась, после того как вы убили Колкана.

– Это был не Колкан, – хрипло отвечает Шара. – Но, пожалуйста, ближе к делу.

– Ну, в общем, генерал Нур говорит, что две тысячи погибших – это еще небольшие потери, учитывая масштаб разрушений. Он думает, что вы отвлекли Кол… упс, он думает, что вы отвлекли на себя Божество, оно замедлило свое продвижение и горожане успели эвакуироваться. А еще много людей, как я это понимаю, были превращены в каких-то птиц. Через несколько часов после того, как Божество умерло, они стали превращаться обратно в людей: испуганных, замерзших и, мгм, совершенно голых.

– Серьезно?

– Ага. В холмах вокруг Мирграда вдруг материализовались несколько сотен голых человек. Им всем, конечно, грозило переохлаждение, хотя мы тут же собрали, одели их и оказали им медицинскую помощь. Нур спрашивает, есть ли у вас этому какое-то объяснение.

– Это обычный трюк Жугова, просто он проделал его с большим количеством народу, – кивает Шара. – Когда он хотел кого-то спрятать, то превращал человека в стаю скворцов. Я так понимаю, он хотел спасти людей от судьбы, уготованной им Колканом. Он принял их под свое покровительство, и они не погибли, а улетели в виде птиц. Но откуда тогда столько жертв?

Питри кашляет.

– Большинство погибли в обрушенных зданиях. Но также большие потери имели место в ходе эвакуации. Видимо, началась давка…

«Какое это нейтральное слово – „потери“, – думает Шара. – И приятное. Сидишь за столом, и не мертвый человек у тебя перед глазами, а просто циферка».

– Это же трагедия, Питри, – выговаривает Шара. – Чудовищная, ужасная трагедия.

– Да, да, но… Это же был их бог, правда? И он делал то, что они просили, разве нет?

– Нет, – резко отвечает Шара. И, подумав, добавляет: – И да.

– Генерал Нур в курсе, что вам требуется время для не столько физической, сколько… мгм… умственной реабилитации. Но он также попросил меня уточнить ее примерные, мгм, сроки.

– Тебя повысили в должности, Питри. Мои поздравления.

Питри снова смущенно откашливается:

– Ну как бы да. Я теперь помощник регионального губернатора. В основном потому, что большая часть сотрудников посольства и штаб-квартиры… нездоровы.

– Во время боя ты проявил себя с самой лучшей стороны. Ты этого заслуживаешь. Как себя чувствует Мулагеш?

– Состояние стабильное. Руку… спасти не удалось. Ее буквально перемололо. Но, по крайней мере, это была не правая рука.

Шара стонет.

– Но Мулагеш как-то спокойно к этому относится. И даже на больничной койке сигарету изо рта не выпускает. Все очень всполошились из-за этого, кстати, а ей хоть бы что. А вот Сигруд…

У Шары внутри все сжимается. «Пожалуйста, – быстро проносится в голове, – только не он…»